Потом они с Сильвией направились к стойке. Я повернулся к Пенни, уже чувствуя себя не четырнадцатилетним, лет на двадцать старше, но, на мое удивление, она первая выкрикнула:
– Куда он намерен нас отсюда вести?
– Представления не имею.
– Я не хочу туда!
– Я говорю, представления не имею!
– Слышу! Не хочу туда идти! Никуда не хочу! Ясно?
– То есть хотите здесь остаться?
– Господи, ну что за идиот!
Мне показалось, даже если я сейчас издам душераздирающий вой, с каким в подземном тоннеле проносится поезд метро, до ушей Пенни мой крик все равно не дойдет.
Она придвинулась, чтоб я услышал ее слова, произносимые обычным, негромким голосом:
– Мне вообще ничего не хочется! Нет такого, что бы мне хотелось! Нет, и все. Надоело жить с ней – то есть с Китти, она противней всех, даже Пышки-Кубышки, – а где хотелось бы жить, не знаю. Мне противно быть одной, и противно с кем-нибудь вдвоем, и противно в компании. То есть я терплю, но мне все время кажется, еще немного, и не выдержу. Не могу думать ни о чем, только о том, что я чувствую, а чувствую всегда, что думаю о том, что чувствую. Уж лучше не просыпаться!
Это было произнесено без открытой враждебности, очевидной только что, и совершенно беспощадным по отношению к самой себе тоном. Так телевизионный редактор во время обсуждения сценария бодро от первого лица заявляет важного второстепенного персонажа, которого хочет ввести. В мгновение, когда вспыхнула ее сигарета, я увидел, что Пенни смотрит на меня, будто явно ждет, что я ей что-то скажу. Чтобы поддержать разговор, я спросил:
– Вы что, под наркотиком?
– Сейчас – нет. Почему-то считается, что они помогают, а оказывается, нет, вовсе нет. Не мне, во всяком случае. От них будто видишь все во множестве зеркал или в каком-то странном зеркале, как при мигрени, или будто смотришь вверх, лежа на полу, только все равно получается то же. Даже если все кажется другим, подергивается не поймешь чем или дробится огнями на отдельные предметы, или даже если перестаешь привычно видеть и слышать, все равно знаешь, что все осталось на своих местах. Не то чтобы вернется, когда ты вернешься в привычное состояние, а просто ничего не менялось. Даже если не удается вспомнить что-то конкретное. Да нет, никакого такого…
Ее голос потонул в недолгом гаубичном feu de joie , отразившем некую кульминацию в неистовствовавшем вокруг музыкальном сопровождении.
– Чего-чего?
– Героина! – рявкнула Пенни. – Его считают самым крутым наркотиком, когда тебя…
– Так вы его не принимали?
– Пока нет.
– И не хочется.
– Почему бы нет? Что мне мешает?
– Почему бы нет! Да потому что, боже мой, это вас погубит!
– Ну и что?
Тут несшийся со всех сторон рев оборвался. Я уставился на Пенни, почему-то на миг вообразив, что теперь смогу рассмотреть ее получше. Она рассмеялась так заразительно, словно я в третий раз пришелся обо что-то лбом.
– Да брось, старик, не переживай! – сказала она с дружеской снисходительностью. – По крайней мере, сейчас колоться не собираюсь, но все же спасибо! Словом, можешь успокоиться. Все живы-здоровы и ничего не капает!
Я все думал, что бы ответить, как вдруг над нами нависла тень Роя:
– Как вы, ребята? Я бы уже предложил двигать отсюда, если не возражаете.
Тут я обрел дар речи. Я сказал:
– Пошли!
Света у стойки было чуть побольше, чем в остальном помещении. И пока Сильвия допивала свой стакан, какой-то маленький и волосатый молодчик повернулся лицом, и я увидел, что он в темных очках. Я инстинктивно подался вперед, заслоняя его от Роя, даже не успев еще сообразить, как далеко, памятуя о случае на углу Сент-Джонс-роуд, может завести Роя в данных обстоятельствах неравнодушие к обладателям темных очков. Я дернулся, при этом наступив на ногу Пенни и толкнув Сильвию так, что у нее из стакана чуть не выплеснулось содержимое.
– Эй, ты что, того! – крутанулась она ко мне, выплеснув остальное уже без моей помощи. – Уже набрался, что ли?
– Дорогая, этого быть не может, – авторитетно заявил Рой. – Даггерс не набирается никогда. Это противоречит его сути.
– Ага, такому только волю дай!
– Простите! – сказал я. – Я нечаянно. Простите, Пенни!
– Ничего, старина, – сказал Рой, – в этом говенном мавзолее ни черта не разглядишь! Пошли-ка на выход!
Рой посматривал на меня через плечо, а я семенил за ним, повторяя или предугадывая его движения, но вместе с тем не забывая заслонять собой молодого парня в темных очках.
– Послушайте, может, вам нехорошо? – Рой подался вперед, чтобы рукой отодвинуть занавеску, с интересом наблюдая за моим смещением в нужную сторону. – Вы как-то несколько…
– Здесь очень душно!
– Какой же я осел! Совершенно забыл, как здесь гнусно. Хотя, по правде говоря, тут стало даже гнусней с тех пор, как я здесь был. Но кормят неплохо, по крайней мере раньше кормили. В «Походной кухне» к обеду подавали неплохое скампи, гамбургер и салат, – сообщил Рой, обрисовав скупыми штрихами тот самый набор, который (он, видно, запамятовал) выдавал в свое время как пример самой отвратительной пищи.
Светопреставление позади возобновилось и, когда мы добрались до первого этажа, неслось уже со всех сторон. Я ожидал, что на улице уже непременно густая тьма, может, уже и звезды на востоке начнут бледнеть в преддверии рассвета, но оказалось, еще и солнце не заходило. Беленькие кафе и магазинчики, торговавшие бандитским снаряжением, чередовались с мрачными заведениями, выставлявшими себя бистро и бутиками. Девушки шли впереди: Пенни – как бы разглядывая прохожих, Сильвия – пялясь на витрины магазинов.
– Гляжу, вы налаживаете контакт с малюткой Пенни? – сказал Рой.
– Да, все в порядке, – говорить о Пенни сейчас мне как-то не хотелось.
– Она станет покладистей, увидите. Все ее выдрючивание просто поза, не больше. Сплошная видимость!
– Не слишком ли авторитарно судите? А как же ее новый взгляд на мир? Тоже сплошная видимость?
– Да какие у нее особенные взгляды! Вот у Сильвии действительно взгляды!
– По-вашему, Пенни для современной молодежи не типична?
– Боюсь, в основном нет.
– Но откуда вам знать?
– Бросьте, она – моя дочь!
– Уж это точно.
Мы обогнули угол и направились к огромному черному автомобилю, стоявшему у тротуара. Боковым зрением я ощутил, что кто-то сидит за рулем, и сжал Рою локоть.
– Неужели Гилберт?
– Черт побери, да нет же! Возьмите, Даггерс, себя в руки! Нанятый шофер и взятый напрокат автомобиль. Всего на вечер. Для удобства передвижения.
Рой усадил меня сзади меж двух девиц, а сам сел рядом с шофером. Мы тронулись. Пенни демонстративно повернулась ко мне спиной и отодвинулась подальше: не хватало еще коленками стать на сиденье. Я взглянул на Сильвию, от которой на этот раз пахло морковкой, и произнес, как мне показалось, вполне нейтральным тоном:
– Не знаете, куда мы едем?
– А чего вы так нервничаете?
– Что значит нервничаю?
– То и значит. Послушаешь вас – вам все нужно обо всем знать наперед. Что ни возьми, вам важно, чтобы во всем был пла-а-а-н!
– Я просто спросил…
– К вашему сведению, нельзя научиться понимать суть, если всегда все знаешь заранее! Нельзя видеть то, что сейчас, каким оно было вчера. Невозможно, если хотите знать, удержать все на своих местах. Все непременно должно меняться. К вашему сведению.
Рой кивнул пару раз – то ли в поддержку, то ли в такт автомобильной тряске, с рессорами был явный непорядок. Я попытался представить, какие они с Сильвией ведут беседы, но тут же бросил эту попытку. Уже во второй раз за последние пару месяцев мне вдруг открылись возможные достоинства Восьмой симфонии Брукнера. Между тем Сильвия продолжала:
– Ведь это спятить надо, чтобы переживать, если что-то с чем-то не сходится! И это вы называете жить? Ничего, кроме уверенности, что сегодня – то же, что вчера, и на прошлой неделе, и в прошлом году? Да разве вы живете! Вы чувствовать не способны! Да с таким, как вы, честное слово, противно было бы дело иметь. Вас и не потянет никуда и ни с кем, если придется вести себя не так, как вы привыкли!
На этом ее демонстрация нового мировоззрения окончилась; проехав примерно полмили, мы остановились. Как и у Пенни в «Блиндаже», манера говорить Сильвии совершенно не соответствовала содержанию ее речи: в тоне Сильвии слышалась забота, волнение, сочувствие, истинное стремление уберечь ближнего от опасности, предлагая верные средства. Однако весь ее потенциал был потрачен вотще, по крайней мере в отношении меня. Не проявляя избыточной активности, я вписался в конец рыхлой очереди, двигавшейся в направлении каменного крыльца и исчезавшей в глубине огромного кирпичного здания. Кругом было множество красочных объявлений, иные весьма старые и ужасающего качества.
– Это бинго? – полюбопытствовал я у Пенни.
– Да вот же, глядите! Дурацкая борьба.
Я хотел было ей заметить, что она, видимо, изволит шутить, но совершенно не мог подыскать выражений, чтобы изложить это попроще, и снова, вот уже не в первый и не в последний раз за этот вечер, забормотал что-то себе под нос. Развитие наших отношений застопорилось, и я взглянул на Роя: станет ли он организовывать нам почетное проникание внутрь или же демократически предпочтет, чтобы мы отстояли очередь за билетами? Я склонялся к первому варианту, поскольку лицезрение борьбы, сколь бы замечательной и исключительной она ни была, никак не могло считаться грандиозным событием, за которое необходимо сперва заплатить. Более приличествующей по размаху мне представлялась метро – автобус – пешая прогулка до Ковент-Гарден, затем места в середине первого яруса на премьере «Отелло» в новой постановке, после чего ужин с шампанским в «Савой-гриль». Однако я оказался не прав: парами мы прошаркали до кабинки билетера. Я шел в паре с мрачной Пенни. Но стоило Рою вытащить бумажник, как Сильвия заявила, что никуда идти не собирается.
– Да ну, дрянь допотопная! – заявила она, засовывая кулаки в карманы своего жилета без пуговиц и до колен. – Развлечение для папочек и мамочек, занудство!
Это явно расстроило Роя. Было также явно, что во всем этом деле его не так расстроила перспектива препирательства, перемены планов и т. п., как то, что он неверно угадал, чего именно хочет Сильвия и что, собственно, составляло солидную толику ее мировоззрения в целом. Рой, непонятно почему вдруг очень напомнив мне сильно повзрослевшую Клодетт Кольбер или Жана Артюра в мужском костюме, но распустившего на данный вечер волосы, принялся убеждать Сильвию, что зрелище крайне увлекательное, просто класс и все такое, однако получалось у него плохо. Я что-то вставил в его поддержку, слишком поздно сообразив, что лучше б мне заклеймить данный вид спорта как вульгарный, безнравственный, новомодный, непредсказуемый. Но вместо того чтобы просто уйти, Сильвия удвоила свои протесты. Стоявшие в очереди сзади нас заволновались; я их прекрасно понимал. Тучная дама в желтой шляпке, похожей на феску, не слишком скандально призвала нас либо двигаться вперед, либо выйти из очереди. Вынув из карманов руки, Сильвия мигом повернулась к ней и, сузив глаза, процедила сквозь зубы:
– А ты заткнись! Заткнись, ясно?
В ответ посыпалось: да понимает ли она, с кем говорит, да кто она такая, да как она смеет и всякие другие непростые вопросы, в ответ на которые Рой тараторил что-то невразумительное.
– Ради бога, пошли отсюда, – сказала Пенни, – иначе влипнем в дурацкую разборку! Да и зрелище это – фигня сплошная. Я по телевизору видела. Какие-то «рычаги», захваты, броски – канадец один объяснял. Ведь всем ясно – результат заранее предрешен. Детский сад какой-то. Ну же, пошли отсюда! Я есть хочу!
Блеснув талантом не тратить слов понапрасну и элементарно заткнув рот даме в желтой феске приказом «Заткнись!», Сильвия повернулась к нам как раз на последних словах Пенни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
– Куда он намерен нас отсюда вести?
– Представления не имею.
– Я не хочу туда!
– Я говорю, представления не имею!
– Слышу! Не хочу туда идти! Никуда не хочу! Ясно?
– То есть хотите здесь остаться?
– Господи, ну что за идиот!
Мне показалось, даже если я сейчас издам душераздирающий вой, с каким в подземном тоннеле проносится поезд метро, до ушей Пенни мой крик все равно не дойдет.
Она придвинулась, чтоб я услышал ее слова, произносимые обычным, негромким голосом:
– Мне вообще ничего не хочется! Нет такого, что бы мне хотелось! Нет, и все. Надоело жить с ней – то есть с Китти, она противней всех, даже Пышки-Кубышки, – а где хотелось бы жить, не знаю. Мне противно быть одной, и противно с кем-нибудь вдвоем, и противно в компании. То есть я терплю, но мне все время кажется, еще немного, и не выдержу. Не могу думать ни о чем, только о том, что я чувствую, а чувствую всегда, что думаю о том, что чувствую. Уж лучше не просыпаться!
Это было произнесено без открытой враждебности, очевидной только что, и совершенно беспощадным по отношению к самой себе тоном. Так телевизионный редактор во время обсуждения сценария бодро от первого лица заявляет важного второстепенного персонажа, которого хочет ввести. В мгновение, когда вспыхнула ее сигарета, я увидел, что Пенни смотрит на меня, будто явно ждет, что я ей что-то скажу. Чтобы поддержать разговор, я спросил:
– Вы что, под наркотиком?
– Сейчас – нет. Почему-то считается, что они помогают, а оказывается, нет, вовсе нет. Не мне, во всяком случае. От них будто видишь все во множестве зеркал или в каком-то странном зеркале, как при мигрени, или будто смотришь вверх, лежа на полу, только все равно получается то же. Даже если все кажется другим, подергивается не поймешь чем или дробится огнями на отдельные предметы, или даже если перестаешь привычно видеть и слышать, все равно знаешь, что все осталось на своих местах. Не то чтобы вернется, когда ты вернешься в привычное состояние, а просто ничего не менялось. Даже если не удается вспомнить что-то конкретное. Да нет, никакого такого…
Ее голос потонул в недолгом гаубичном feu de joie , отразившем некую кульминацию в неистовствовавшем вокруг музыкальном сопровождении.
– Чего-чего?
– Героина! – рявкнула Пенни. – Его считают самым крутым наркотиком, когда тебя…
– Так вы его не принимали?
– Пока нет.
– И не хочется.
– Почему бы нет? Что мне мешает?
– Почему бы нет! Да потому что, боже мой, это вас погубит!
– Ну и что?
Тут несшийся со всех сторон рев оборвался. Я уставился на Пенни, почему-то на миг вообразив, что теперь смогу рассмотреть ее получше. Она рассмеялась так заразительно, словно я в третий раз пришелся обо что-то лбом.
– Да брось, старик, не переживай! – сказала она с дружеской снисходительностью. – По крайней мере, сейчас колоться не собираюсь, но все же спасибо! Словом, можешь успокоиться. Все живы-здоровы и ничего не капает!
Я все думал, что бы ответить, как вдруг над нами нависла тень Роя:
– Как вы, ребята? Я бы уже предложил двигать отсюда, если не возражаете.
Тут я обрел дар речи. Я сказал:
– Пошли!
Света у стойки было чуть побольше, чем в остальном помещении. И пока Сильвия допивала свой стакан, какой-то маленький и волосатый молодчик повернулся лицом, и я увидел, что он в темных очках. Я инстинктивно подался вперед, заслоняя его от Роя, даже не успев еще сообразить, как далеко, памятуя о случае на углу Сент-Джонс-роуд, может завести Роя в данных обстоятельствах неравнодушие к обладателям темных очков. Я дернулся, при этом наступив на ногу Пенни и толкнув Сильвию так, что у нее из стакана чуть не выплеснулось содержимое.
– Эй, ты что, того! – крутанулась она ко мне, выплеснув остальное уже без моей помощи. – Уже набрался, что ли?
– Дорогая, этого быть не может, – авторитетно заявил Рой. – Даггерс не набирается никогда. Это противоречит его сути.
– Ага, такому только волю дай!
– Простите! – сказал я. – Я нечаянно. Простите, Пенни!
– Ничего, старина, – сказал Рой, – в этом говенном мавзолее ни черта не разглядишь! Пошли-ка на выход!
Рой посматривал на меня через плечо, а я семенил за ним, повторяя или предугадывая его движения, но вместе с тем не забывая заслонять собой молодого парня в темных очках.
– Послушайте, может, вам нехорошо? – Рой подался вперед, чтобы рукой отодвинуть занавеску, с интересом наблюдая за моим смещением в нужную сторону. – Вы как-то несколько…
– Здесь очень душно!
– Какой же я осел! Совершенно забыл, как здесь гнусно. Хотя, по правде говоря, тут стало даже гнусней с тех пор, как я здесь был. Но кормят неплохо, по крайней мере раньше кормили. В «Походной кухне» к обеду подавали неплохое скампи, гамбургер и салат, – сообщил Рой, обрисовав скупыми штрихами тот самый набор, который (он, видно, запамятовал) выдавал в свое время как пример самой отвратительной пищи.
Светопреставление позади возобновилось и, когда мы добрались до первого этажа, неслось уже со всех сторон. Я ожидал, что на улице уже непременно густая тьма, может, уже и звезды на востоке начнут бледнеть в преддверии рассвета, но оказалось, еще и солнце не заходило. Беленькие кафе и магазинчики, торговавшие бандитским снаряжением, чередовались с мрачными заведениями, выставлявшими себя бистро и бутиками. Девушки шли впереди: Пенни – как бы разглядывая прохожих, Сильвия – пялясь на витрины магазинов.
– Гляжу, вы налаживаете контакт с малюткой Пенни? – сказал Рой.
– Да, все в порядке, – говорить о Пенни сейчас мне как-то не хотелось.
– Она станет покладистей, увидите. Все ее выдрючивание просто поза, не больше. Сплошная видимость!
– Не слишком ли авторитарно судите? А как же ее новый взгляд на мир? Тоже сплошная видимость?
– Да какие у нее особенные взгляды! Вот у Сильвии действительно взгляды!
– По-вашему, Пенни для современной молодежи не типична?
– Боюсь, в основном нет.
– Но откуда вам знать?
– Бросьте, она – моя дочь!
– Уж это точно.
Мы обогнули угол и направились к огромному черному автомобилю, стоявшему у тротуара. Боковым зрением я ощутил, что кто-то сидит за рулем, и сжал Рою локоть.
– Неужели Гилберт?
– Черт побери, да нет же! Возьмите, Даггерс, себя в руки! Нанятый шофер и взятый напрокат автомобиль. Всего на вечер. Для удобства передвижения.
Рой усадил меня сзади меж двух девиц, а сам сел рядом с шофером. Мы тронулись. Пенни демонстративно повернулась ко мне спиной и отодвинулась подальше: не хватало еще коленками стать на сиденье. Я взглянул на Сильвию, от которой на этот раз пахло морковкой, и произнес, как мне показалось, вполне нейтральным тоном:
– Не знаете, куда мы едем?
– А чего вы так нервничаете?
– Что значит нервничаю?
– То и значит. Послушаешь вас – вам все нужно обо всем знать наперед. Что ни возьми, вам важно, чтобы во всем был пла-а-а-н!
– Я просто спросил…
– К вашему сведению, нельзя научиться понимать суть, если всегда все знаешь заранее! Нельзя видеть то, что сейчас, каким оно было вчера. Невозможно, если хотите знать, удержать все на своих местах. Все непременно должно меняться. К вашему сведению.
Рой кивнул пару раз – то ли в поддержку, то ли в такт автомобильной тряске, с рессорами был явный непорядок. Я попытался представить, какие они с Сильвией ведут беседы, но тут же бросил эту попытку. Уже во второй раз за последние пару месяцев мне вдруг открылись возможные достоинства Восьмой симфонии Брукнера. Между тем Сильвия продолжала:
– Ведь это спятить надо, чтобы переживать, если что-то с чем-то не сходится! И это вы называете жить? Ничего, кроме уверенности, что сегодня – то же, что вчера, и на прошлой неделе, и в прошлом году? Да разве вы живете! Вы чувствовать не способны! Да с таким, как вы, честное слово, противно было бы дело иметь. Вас и не потянет никуда и ни с кем, если придется вести себя не так, как вы привыкли!
На этом ее демонстрация нового мировоззрения окончилась; проехав примерно полмили, мы остановились. Как и у Пенни в «Блиндаже», манера говорить Сильвии совершенно не соответствовала содержанию ее речи: в тоне Сильвии слышалась забота, волнение, сочувствие, истинное стремление уберечь ближнего от опасности, предлагая верные средства. Однако весь ее потенциал был потрачен вотще, по крайней мере в отношении меня. Не проявляя избыточной активности, я вписался в конец рыхлой очереди, двигавшейся в направлении каменного крыльца и исчезавшей в глубине огромного кирпичного здания. Кругом было множество красочных объявлений, иные весьма старые и ужасающего качества.
– Это бинго? – полюбопытствовал я у Пенни.
– Да вот же, глядите! Дурацкая борьба.
Я хотел было ей заметить, что она, видимо, изволит шутить, но совершенно не мог подыскать выражений, чтобы изложить это попроще, и снова, вот уже не в первый и не в последний раз за этот вечер, забормотал что-то себе под нос. Развитие наших отношений застопорилось, и я взглянул на Роя: станет ли он организовывать нам почетное проникание внутрь или же демократически предпочтет, чтобы мы отстояли очередь за билетами? Я склонялся к первому варианту, поскольку лицезрение борьбы, сколь бы замечательной и исключительной она ни была, никак не могло считаться грандиозным событием, за которое необходимо сперва заплатить. Более приличествующей по размаху мне представлялась метро – автобус – пешая прогулка до Ковент-Гарден, затем места в середине первого яруса на премьере «Отелло» в новой постановке, после чего ужин с шампанским в «Савой-гриль». Однако я оказался не прав: парами мы прошаркали до кабинки билетера. Я шел в паре с мрачной Пенни. Но стоило Рою вытащить бумажник, как Сильвия заявила, что никуда идти не собирается.
– Да ну, дрянь допотопная! – заявила она, засовывая кулаки в карманы своего жилета без пуговиц и до колен. – Развлечение для папочек и мамочек, занудство!
Это явно расстроило Роя. Было также явно, что во всем этом деле его не так расстроила перспектива препирательства, перемены планов и т. п., как то, что он неверно угадал, чего именно хочет Сильвия и что, собственно, составляло солидную толику ее мировоззрения в целом. Рой, непонятно почему вдруг очень напомнив мне сильно повзрослевшую Клодетт Кольбер или Жана Артюра в мужском костюме, но распустившего на данный вечер волосы, принялся убеждать Сильвию, что зрелище крайне увлекательное, просто класс и все такое, однако получалось у него плохо. Я что-то вставил в его поддержку, слишком поздно сообразив, что лучше б мне заклеймить данный вид спорта как вульгарный, безнравственный, новомодный, непредсказуемый. Но вместо того чтобы просто уйти, Сильвия удвоила свои протесты. Стоявшие в очереди сзади нас заволновались; я их прекрасно понимал. Тучная дама в желтой шляпке, похожей на феску, не слишком скандально призвала нас либо двигаться вперед, либо выйти из очереди. Вынув из карманов руки, Сильвия мигом повернулась к ней и, сузив глаза, процедила сквозь зубы:
– А ты заткнись! Заткнись, ясно?
В ответ посыпалось: да понимает ли она, с кем говорит, да кто она такая, да как она смеет и всякие другие непростые вопросы, в ответ на которые Рой тараторил что-то невразумительное.
– Ради бога, пошли отсюда, – сказала Пенни, – иначе влипнем в дурацкую разборку! Да и зрелище это – фигня сплошная. Я по телевизору видела. Какие-то «рычаги», захваты, броски – канадец один объяснял. Ведь всем ясно – результат заранее предрешен. Детский сад какой-то. Ну же, пошли отсюда! Я есть хочу!
Блеснув талантом не тратить слов понапрасну и элементарно заткнув рот даме в желтой феске приказом «Заткнись!», Сильвия повернулась к нам как раз на последних словах Пенни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40