Пенни с Крисом презирают вас за ваше поведение, однако это вовсе не означает, что они вас не любят или что не смогут снова полюбить. Но если вы уйдете к Сильвии, они никогда вам этого не простят. И это именно так! Вы понимаете или нет? Мне с трудом удавалось перекрикивать уличный грохот, однако Рой слушал внимательно, не сводя с меня глаз и время от времени кивая. И тут меня почему-то резануло при виде его на откидном сиденье: в этой неудобной, даже намеренно нелепой позе он походил на слушателя, примостившегося на жестком стуле или на табурете в момент, когда наставлявший его собеседник сидит развалясь на пухлом сиденье с дорогой обивкой. Так вот почему он выбрал это сиденье, чтобы нарочито продемонстрировать свою второстеденность, свою физическую зависимость от читающего ему нотацию, показать, с каким вниманием слушает, – все это было совершенно противоестественно для наших с ним отношений. Мне же при этом, а может, и не только при этом, отводилась особая роль поднести ему горькую микстуру и проследить, чтоб он принял ее не морщась, как подобает мужчине. Он срежиссировал, чтоб ему конкретными доводами против его намерений помогли понять, как глубоко он завяз в своем романе, до того как он уйдет и свои намерения осуществит. И теперь я понял, в чем состоит для него истинный смысл моих услуг, по крайней мере на данный момент: удостовериться, что я, вытерпев Сильвию в течение добрых шести-семи часов кряду, потом мог бы выступить свидетелем обвинения на показательном суде против Роя, где Пенни предстоит участие не в виде или не только в виде приманки для меня, но и в качестве личной подстраховки для него, чтобы показать, что даже в такие тяжелые для себя дни он заботится о ней, пытается пристроить к надежному и серьезному старине Даггерсу.
Я был настолько увлечен своими мыслями, что не сразу услышал его слова:
– Я прекрасно все понимаю. Видите ли, мои семейные отношения, я хочу, чтоб вы это поняли, достигли агонии. Мне придется примириться с тяжелой участью Китти в этом деле. В какой-то степени судьба детей, Пенни и Криса, меня волнует больше. Но у них впереди вся жизнь. Мне же осталось не так много, поэтому они вряд ли долго будут упорствовать в своей непримиримости. Если повезет, я доживу до шестидесяти. В свое удовольствие. Я не собираюсь доживать свой век в ореоле святоши, возлюбленным мужем и любимым отцом, воплощением чистой совести – все эти идеалы мне противны и слишком поздно к ним стремиться, – при этом не имея возможности жить как заблагорассудится и ни перед кем не отчитываясь, без птенчиков, без виски, без этой гонки с места в карьер. И могу воспринять критику лишь того, кто, оказавшись в моей ситуации, поступил иначе. И никакой иной.
Я слушал его, и никак не мог придумать, что мне ему сказать, кроме как намекнуть на роль поздней стадии капитализма во всей этой неразберихе, чего все-таки решил не делать. Такси сделало поворот от больницы Святого Георга. Рой сказал, закуривая:
– Что бы там ни было, предлагаю вам дружеский обед.
– Идет. Вы не будете против, если я подъеду завтра и навещу Китти?
– Нисколько. Я бы это приветствовал.
– Решено. И когда вы собираетесь отчаливать к Сильвии?
– Через пару месяцев. Когда разделаюсь с Гусом Малером, а ей исполнится восемнадцать. Да, Даггерс, не могли ли бы вы оказать мне маленькую услугу? Это не займет у вас много времени.
– Я готов.
– Вон там, почти напротив, магазин мужской одежды. – Он впился в меня умоляющим взглядом. – Может, заскочите и купите мне парочку трусов? Размер средний, тип боксерский. Ну или любые, какие у них есть. Не ломайте голову.
Будучи на этот счет наслышан, я не возмутился, не рассмеялся, и уже через пару минут стоял посреди магазина, который, помимо товаров, был наполнен шумом поп-музыки. Обслуживавший меня малый глянул из окна через занавеску, подавая мне сдачу:
– Вон там, по-моему, сэр Рой Вандервейн стоит!
– Да что вы говорите?
– Точно. Он здесь часто околачивается. За птенчиками стреляет, ага! Моя сестрица как-то оказалась вместе с ним на одной вечеринке. Уболтает в пять минут и – трахаться!
– Как вы сказали?
Малый помотал рукой на уровне ширинки.
– Ага. Кто бы мог подумать! Благодарю. Всего хорошего.
Я вернулся на ту сторону улицы, делая глаза Рою, в тревоге озиравшемуся по сторонам.
– В чем дело?
– В каком смысле?
– Почему у вас такое лицо? Что случилось?
– Послушайте, парень из магазина вас узнал!
– Да неужто? Ну и что из этого?
Трусы перешли из рук в руки, как в более зловещей ситуации копии ракетных чертежей от одного тайного агента к другому, после чего обоих косит очередь из проезжающей мимо машины в эпизоде, вслед за которым идут титры фильма. Передав трусы, я ответил:
– Не знаю. Что из этого выйдет, я не знаю.
– Так-то лучше! Ну же, старина, разве все это не смешно? Разве не повышает тонус?
– Как вы сказали? Ведь я специально обращаю ваше внимание, чтобы вам…
– Согласен, такие штуки, как конспирация, способны понизить тонус, но уж если вдруг повышают, так повышают! И к вам это тоже относится. Все на пользу. Расширяет мировоззрение.
И снова, едва переступил порог, как мне показалось, бутика, я окунулся в дикий рев. Единственная комната размером с корт для игры в сквош, при этом с низким потолком, освещалась скудным, проникавшим сквозь плотные занавески дневным светом, а также некими напоминавшими электротостеры приборами, прикрепленными к стенам на уровне человеческого роста. Благодаря им можно было выхватить взглядом из полумрака то чей-то стоячий воротничок, то поясную пряжку, то чью-то ногу, то чей-то затылок. Наверное, Рой собирался отыскивать Сильвию на ощупь или по запаху, на ощупь даже скорее всего, так как никакой дезодорант не смог бы нейтрализовать миазмы, исходившие от скопища тел. Кроме того, было нестерпимо душно. Я держался поближе к дверям, не переставая доблестно сражаться с толпой, чтобы не проглядеть, если Рой будет возвращаться назад. Время шло. Мое нынешнее состояние, стертое, но все же подобие того, в котором я оказался во время бесконечных мытарств в тот вечер оказания услуги, я воспринимал сейчас как состояние ребенка, приведенного взрослыми в музей или оказавшегося на экскурсии в огромном старом доме: ощущения скуки и неловкости сливались, образуя третье, солипсическое отчаяние, возрастающую и, по-видимому, необратимую утрату веры, будто существует еще что-то помимо окружающего меня в данный момент – чай, домашнее задание, телевизор, школа, игра в крокет, каникулы, – а то, что было, казалось не иначе как адом. Чтобы придумать себе хоть какое-то занятие, я сконцентрировался на попытке не дышать.
Из полумрака выделился Рой и с ним что-то похожее на Сильвию. Приблизясь к дверям, я увидел, как на фоне солнечного света перед Роем возникла фигура, как мне показалось, мгновенно атаковавшая его кулаками и спереди, и с боков; однако Рой выбрался на улицу, избежав увечий. Когда подошла моя очередь, оказалось, что эта процедура – обыск, проводимый со знанием дела и вполне цивильным методом. Данная мера предосторожности, сама по себе поразившая меня своей необычностью, могла бы, на мой взгляд, проводиться с большим успехом, а то и не проводиться вовсе при наличии дополнительного освещения. Но по здравом размышлении я понял, что потенциальные покупатели подобного магазина никогда бы не переступили его порога, если бы сразу отметили наличие такого препятствия, сводящего на нет их шансы что-нибудь умыкнуть.
– Хорошо бы в «Калькуттской темнице» не звучал этот поп, – сказал Рой, едва мы двинулись по тротуару.
– Да? А мне казалось, вам нравится! – заметил я.
– Если группа приличная, то да. А эта нет.
Сильвия, которую короткая черная кожаная куртка, высокие черные сапоги и широкий пояс из цепей с навешенными на него брелоками (или чем-то еще) величиной с амбарный замок делали похожей на исполнительницу роли тюремщицы в модном мюзикле пятидесятых, не проронила ни слова.
Она продолжала молчать на всем пути в ресторан, и пока мы рассаживались там, а также пока Рой отлучался на пару минут, вероятно, поменять трусы. Я огляделся. Буквально все здесь – стены, мебель, даже то, во что были одеты официантки, – отличалось поразительной оригинальностью, необычностью, чуть ли не отдавало экзотикой. Я даже не сразу как-то понял, что это ресторан, что здесь есть столы и стулья, что одни посетители заказывают напитки и всякие блюда, и им их приносят, а другие расплачиваются и получают сдачу. Как это не вяжется с Роем, подумалось мне. Может, он предпринял вылазку в обратном направлении, экспедицию в Старый Свет, как если бы белый, прижившись среди туземцев, решил наведаться в город, проверить, остались ли там еще, скажем, магазины и автобусы.
Но разговор на эту тему так и не зашел. Разговора вообще как-то не получилось. Рой спросил, о чем я сейчас пишу, и я сказал, что о симфониях Гайдна и сонатах Моцарта, а потом сказал, что Терри Болсовер хочет взять у него интервью. Последнее заинтересовало Роя в большей степени, чем обе первые темы вместе взятые. Я спросил, чем занимается он, и он сказал, что собирается отказаться от заказа написать музыку к фильму о Ричарде Втором.
– Почему? – спросил я.
– Ну, видите ли, автор сценария – один тип из правых. Прославляет монархию и все такое прочее.
– А-а, понятно!
На протяжение всего этого диалога Сильвия не выдала ни единого звука, по крайней мере голосом, ибо при всяком движении она оглушительно гремела и звякала цепями, – куда до них самым изысканным браслетикам Вивьен! Официантка принесла нам горячее и удалилась нелепой походкой вразвалочку. Глядя ей вслед, Сильвия впервые за все это время произнесла:
– Почему эта идиотка так жутко двигается?
– У нее что-то с бедром, – сказал Рой. – Кажется, туберкулез. Это хозяйская дочка. Я их тут всех знаю.
Сильвия продолжала с полным ртом, жуя спагетти:
– Так почему же хозяин ничего не сделает?
– Он делает, только, очевидно, в подобной ситуации не так-то много можно сделать.
– Из этой конюшни, должно быть, кучу денег выколачивает. Это же видно, лет десять на ремонт ни пенса не потратил. – Она жевала и глотала, как во время конкурса «Кто быстрее всех съест»; возможно, соседке по квартире не пришлось накормить ее завтраком. – Почему бы ему не отложить чуть-чуть на лечение дочкиного бедра или что там у нее?
– Он уже выложил все, что у него было, на несколько операций здесь, в Швейцарии и в Америке, – как бы походя заметил Рой, – и до сих пор еще не расплатился с долгом.
Это могло бы, казалось, закрыть тему, однако Сильвия так не считала. Она пожевала еще некоторое время и сказала:
– Значит, на этом увял? Что же, не хватило мозгов поискать где-нибудь нормального врача? Скорее всего, и не пытался. Так, слегка посорил деньжонками для успокоения совести.
Это был чистейший нравственный вандализм в своей вполне зрелой форме, тот самый, который в иных сферах может воплощаться в виде зверского избиения старушек, если кругом никто зверски не избивает старушек, или стрелять в тушащего пожар пожарного, если никто не стреляет в тушащего пожар пожарного. И это еще не все. С еще большей очевидностью, и именно в силу удаленности от обсуждаемой темы, я осознал, почему Сильвия так привлекательна для Роя: она – наглядный воплотитель поступков, которые он сам, хоть и хочет, не смеет совершить; как бомбометатель для либерала, слишком почтенного, и трусоватого, и утонченного, и старого, и слишком пережитка капитализма, чтобы смириться с существованием бомбы. И – или.
Не произнеся больше ни слова, Сильвия поглотила спагетти, встала и удалилась. Я кинул взгляд на Роя.
– Молодая! – сказал он.
– Рой, забудем все, о чем мы спорили! Ведь это вовсе не так уж важно. Можете вести себя как оголтелый эгоист хоть всю оставшуюся жизнь, все это пустяки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40