– Это все из-за кедров, – сказала Китти. – Из-за иголок или чего-то там еще. В общем, губит траву. Ничего нельзя с этим поделать.
– Вы сумели привлечь кого-нибудь ухаживать за садом?
– Да нет как-то. Немного стрижет траву Кристофер, потому что ему нравится ходить с косилкой. И пару раз Рой приглашал компанию студентов, но они вместе с сорняками выпололи массу культурных растений. Как бы то ни было, сейчас это уже не имеет значения, верно? Пусть у нового владельца голова болит.
– Господи, неужели вы уже решили продавать дом? Ну а если…
– Мне необходимо переехать в другое место. Ах, здесь столько всего произошло! Слишком много сказано такого, что нельзя ни исправить, ни зачеркнуть. Столько лет прожито. Нет, я сама так решила. Рой не прочь, чтоб я жила здесь сколько захочу. Как я уже говорила, ничто человеческое ему не чуждо.
Мне показалось, что в ее последних словах я уловил отзвук логики значительно более высокого трагедийного звучания, чем это было свойственно уже закрепленному ею уровню драматургии, и торжественно кивнул. В это время из-за густой зеленой самшитовой изгороди возникла небольшая компания, направлявшаяся к нижней лужайке. Я узнал Кристофера Вандервейна и Рут Эриксон. Двое других были мне незнакомы; один молодой человек нес в руках фотоаппарат, и что-то похожее болталось у него через плечо. Мы с Китти постояли возле огромной куртины роз, весьма логично перемежавшихся с чертополохом, как бы представляя собой иллюстрацию из книги об англо-шотландских взаимоотношениях.
– Что теперь с ним будет? – спросил я, кивнув в сторону Кристофера.
– Не знаю. То же самое и с Пенни. Очевидно одно: ни он, ни она не пожелают прислушаться к советам.
– И вообще не станут слушать кого бы то ни было.
– Им ничего сказать нельзя; все отлетает как от стенки. – Скрестив кисти, она не без труда обхватила пальцами манжеты своего платья-халата, взглянула на меня, помолчала, снова продолжала: – Дуглас, дорогой, у меня ничего уже в этом доме не осталось! Ничегошеньки, совсем!
– У вас есть Эшли.
– Я не могу с ним справиться. Это достаточно трудно в отсутствие Роя. Надо постараться кого-нибудь подыскать в дом, чтоб за Эшли присматривал. Вот над чем придется мне, так или иначе, поломать голову. Но только и всего. Любовника у меня нет, и я не думаю, что после всего этого он мне нужен. Я совершенно ничего не умею делать, я не музыкант, не писатель, не актриса, даже быть секретаршей или машинисткой и то не смогу. Для меня существовал только Рой и его мир. А теперь… теперь этого нет. Я – ничто! Ничто!
– Вы не должны так говорить!
Возможно, мои слова невольно напомнили Китти что-то. Потому что внезапно ее глаза, до того широко раскрытые и затуманенные, сузились и сверкнули.
– Вот и Рой так говорит. Неужто вы не верите мне, Дуглас? Не верите тому, что я рассказываю о своем состоянии?
– Ну конечно же верю, – произнес я как можно убедительнее, не соображая, верю ли в действительности и насколько.
– Может, и верите. Вы, как Рой. По-моему, вы оба верите, но не очень; это все из-за моей манеры рассказывать вы мне не очень верите. Или вам просто не нравится, как я говорю. Скорее всего, я говорю так, только когда измучена, когда сердита или когда что-то не выходит. Я все понимаю, но никак не могу остановиться. Мне бы всегда отделываться фразами «я сыта по горло», «пошло все к черту», «какой мерзавец» и тому подобное, тогда при всякой такой ситуации все встанет на свои места, и вы оба мне поверите. Только мне уже поздно переделывать себя! Видите ли, Дуглас, вплоть до того момента, когда обрушивается несчастье, я даже мысли о том, что может случиться ужасное, не допускаю.
– Я понимаю, – сказал я и поцеловал ее в щеку.
– Спасибо вам! – Она на мгновение прильнула ко мне. – Вы милый. Вы такой милый!
– Никакой я не милый. Не сделал ничего, чтобы вам помочь. Не смог придумать ничего, чтобы изменить ситуацию, а что до того, чтоб попытаться его удержать, хотя бы попридержать от задуманного шага, ну да, я попытался, наверное, раз или два, но даже…
– Ничего не поделаешь! Все кончено. И вы этого не можете не чувствовать.
– Я и сам не пойму, что чувствую.
– Словом, мне просто придется с этим смириться. Какой бы горькой ни была правда Во всяком случае, надо пережить это в одиночку, я в этом убеждена. Иного не дано. Вам удалось убедить меня, что такое возможно, даже для такого человека, как я. Вы возродили во мне веру в жизнь.
Наверное (подумал я без особой неприязни, но не без раздражения), гораздо полезней для нее, если б я, наоборот, погасил в ней эту веру. И в то же самое время мне стало стыдно за то, что я попустительствовал Рою. И я сказал:
– Хотел бы как-то помочь вам практически!
Тут выражение ее глаз снова резко переменилось:
– По правде говоря, я собиралась просить вас о крохотной услуге, если вы не возражаете.
– О чем, о чем?
– Это почти не отнимет у вас времени. Всего лишь короткий телефонный звонок. Туда, где, кажется, живет эта особа. Хочу убедиться, что это именно ее номер телефона. Просто узнать, дома ли она. Это секунда, Дуглас! Сами же сказали, что меня понимаете!
В устремленном на меня взгляде я прочел первые слабые проблески упрека, но слабые не настолько, чтобы не заподозрить шквала упреков, уже готовых выплеснуться наружу. Я подумал, что для иных душевная боль – всего лишь дополнительное орудие воздействия на ближнего, наряду с обвинениями, угрозами, истериками и еще бог знает какими средствами. Мы с Китти одновременно развернулись и направились к дому.
– Как вам удалось узнать номер? – спросил я, выбрав наугад из явившейся моему жадному взгляду полной тарелки разных вопросов.
– Велела Гилберту выведать у Роя. Скажем, под предлогом, что Рой может понадобиться в экстренной ситуации.
– Какой, например?
– Я предоставила Гилберту выдумать.
– Так почему бы ему не позвонить?
– Он не станет. Для него это вмешательство в чужие дела.
– А телефон выведывать – не вмешательство?
– Нисколько, я имею право его знать. Но если туда позвонит Гилберт, это будет вмешательство.
– И что вы хотите, чтобы я сказал?
– Ах, какая разница, это несущественно! Просто чтоб подтвердить, что это ее номер. Вы ведь знаете ее голос, не так ли?
– Знаю.
– Ну вот и еще одна причина, почему не звонит Гилберт!
– А если ее нет дома? То есть если телефон верен, но просто в данный момент ее нет дома, ведь такое может быть?
– Тогда попробуйте позвонить позже.
– А если она дома?
– Тогда я пойму, что она дома. Что это ее номер. И смогу кое-что предпринять, скажем, написать ей письмо и высказать все, что о ней думаю.
– Значит, вам известно ее имя? Но почему бы вам просто не позвонить ей и не спросить, не она ли у телефона? А если писать – адрес надо знать, не телефонный же номер! Хотя она все равно не станет письмо читать.
– Ничего подобного, станет! Вы, очевидно, очень плохо знаете женщин. Что вы, она будет его читать, пока не выучит, стерва, все наизусть, только после этого выбросит и сделает вид, что знать ничего о нем не знает. Или запрячет куда-нибудь для сохранности. Даже, возможно, позвонит сюда и, услышав женский голос, вмиг положит трубку, чтобы я не узнала, кто звонит.
– Эта непохожа на других женщин, да и как без адреса писать письмо!
– Непохожа? О, не верьте этому, дорогой мой! Все мы, женщины, из одного теста. Гилберт узнал телефон для меня – но не спрашивайте как.
– Ну, если предположить, что человек имеет под рукой телефонный справочник и знает расположение букв в алфавите, это нетрудно.
– В справочнике, Дуглас, ее телефона нет. Но Гилберт все-таки умудрился выяснить адрес; он просто чудо, знаете ли. Вам до него далеко.
– Сожалею, – сказал я, бросая на телефонный аппарат злобный взгляд, так как мы уже стояли в коридоре. – Какой номер?
С быстротой снайпера Китти, ни слова не говоря, извлекла бумажку из кармана своего платья-халата, видно, заведомо исключив, что наше совместное продвижение к цели может иметь предварительный или неконкретный характер.
– И что мне сказать?
– Я же говорю, что в голову придет. Просто убедитесь, что подошла она.
– Угу, понимаю, я понял. Ну да! Скажу, что в голову придет.
Я потянулся к трубке. Китти не сводила с меня глаз, манерно сцепив перед собой руки, как отпетый нечестивец во время брачной церемонии. Оставив всякую надежду на то, что она уйдет, и даже предпочитая видеть ее перед собой, чем слышать, как она дышит в трубку параллельного аппарата в соседней комнате, я набрал номер. Шансы попасть не туда были, безусловно, весьма велики, включая большую вероятность нарваться на номер, по которому сообщают точное время, или на кошерную лавку в Бронксе, включая возможность вообще не услышать гудков, мгновенно встроиться в разговор между психиатром и его пациентом и тому подобное, не говоря уже о большой вероятности, что абонент на том конце не уплатил за телефон, что дома нет ни Сильвии, ни ее соседки, что Сильвия удивит меня какими-то новыми фокусами. Тем не менее я даже не слишком удивился, когда после двух гудков трубку на дальнем конце подняли, и топорное пиликанье на скрипке ударило мне по барабанной перепонке. В трубке раздался женский голос.
– Фред дома? – спросил я.
– Что? Да говорите же громче, черт побери!
– Фред дома?
– Катись ты в жопу!
Я положил трубку на рычаг и сказал Китти:
– Это она!
– Спасибо, милый Дуглас! Теперь мне пора. Пойду переоденусь. Найдите Гилберта и скажите, чтоб через час заказал мне такси к «Двум пивоварам». Мы с вами пройдемся туда пешком. Вы ведь не возражаете, чтоб пообедать в пабе? Поверьте, это очень приличное место. Они все готовят по собственным рецептам. Зачем, чтоб у нас за спинами все время маячили Крис с Пенни и все прочие? Потом у меня будут дела в городе, а таксист отвезет вас куда скажете. Я сейчас.
Я почувствовал, что у меня вот-вот, как от сильного удара, отлетит назад голова, но удержал ее на месте:
– Гилберт сказал, что здесь у вас такси достать невозможно.
– Достанет, если захочет. Непременно скажите, что это для меня.
Китти удалилась вверх по изгибу лестницы, а я не успел у нее спросить, как найти Гилберта; но через мгновение он и сам показался на пороге одной из комнат. В пупырчатом пиджаке и брюках из какого-то замысловатого твида он по-прежнему имел помятый вид, как и пару дней назад. Был сдержан. Согласился удовлетворить просьбу насчет такси с некоторой долей раздражения, как не отвечавшую его высокому призванию. После паузы он сказал:
– Не будете ли добры прямо сейчас зайти к Пенни? Я сказал, что вы приехали. Она наверху, вторая комната слева. Я был бы вам чрезвычайно признателен.
– Если она сделает попытку меня турнуть, сопротивляться я не стану.
– Такого не случится.
И верно. Пенни в свободном алом балахоне, с бледно-желтой косынкой и в простых сандалиях, поразительно своим видом напоминая иллюстрацию из Библии викторианской эпохи, стояла спиной к окну с видом на большую поляну, отороченную вдали полосой деревьев. Я ожидал было застать ее валявшейся на незастеленной кровати среди окурков марихуаны и пустых бутылок из-под кока-колы и был слегка поражен опрятным видом ее комнаты, пока до меня не дошло, что здесь обитает и Гилберт. Хотя опрятность не совсем точное определение: комната своей недостаточной, невзирая на наличие кое-какой мебели, заполненностью напоминала пустоватый гостиничный номер, куда Пенни только что вошла, но вещи ее еще не внесли.
– Привет! – сказал я. – Как дела?
– Отлично.
Ее глаза казались если не голубее, то, во всяком случае, громадней обычного. Не сводя с меня глаз, она быстро подошла к постели, взметнув за собой штору, и взялась за покрывало.
– Зачем это? – невольно вырвалось у меня.
– Ну вот тебе на! Есть кровать, есть я, есть ты, и больше ни-ко-го, мы одни. Что значит «зачем»?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40