— В конце концов, название «Московский листок» выглядит честнее, чем наша так называемая «Свободная газета». Какая уж тут свобода, Виктор Ноевич? Сегодня нам приказали ругать ДА, завтра науськают на кого-нибудь другого…
— Если вы явились оскорблять меня, — сухо сказал я, — то лучше уходите. Остыньте, подумайте, посоветуйтесь с мужем. А потом можете решать — будете вы у меня работать или нет. Хорошо?
— А я уже все решила, — сказала мне белобрысая спокойно. — Вот мое заявление. Полагаю, вы не станете чинить мне препятствия и требовать, чтобы я, согласно существующему законодательству, работала здесь еще две недели?
Я подумал, что за две недели работы можно было бы стребовать с нее хоть пару комментариев и обзоров вперед. Но это я только так подумал. Совсем уж мелкой сволочью мне быть не хотелось.
— Разумеется, Елена Сергеевна. — Я вытащил свой паркер с золотым пером и, не торопясь, подписал ее заявление. — Если поторопитесь, еще успеете сегодня застать на месте кассира и получить расчет. Там вам еще премия начислена за материал о российском рынке стрелкового оружия. Или откажетесь получать деньги в такой ужасной продажной газете?
— ЭТИ деньги я получу, — неторопливо произнесла Елена Сергеевна, подчеркнув слово эти, как будто я предлагал ей еще какие-то другие. — Я их заработала. Но больше мне ничего от вас не надо.
Я встал со своего места, белобрысая Елена Сергеевна Лаптева тоже поднялась. Сейчас она выглядела по сравнению со мной чистым котенком, беленьким и пушистым. К сожалению, у этого котенка оказались длинные когти. К сожалению.
— Если вдруг передумаете, Елена Сергеевна, — со всевозможным дружелюбием (откуда что взялось?) сообщил я. — То приходите. Поверьте, нашей продажной газете вас будет не хватать.
— Я тронута, — сказала котенок Елена Сергеевна. — Но я не передумаю.
Глава 27
МАКС ЛАПТЕВ
Некрасов нисколько не удивился.
— О, Макс, входи, — сказал он, таким тоном, словно мы расстались всего полчаса назад. — Подожди, я сейчас… — И он опять склонился над окуляром огромного, чуть ли не в половину комнаты, микроскопа. Микроскоп был гордостью МУРа. В отличие от всех своих рядовых собратьев этот имел собственное имя — Левенгук и, как вполне серьезно уверял гостей Некрасов, телескоп с точно такой же разрешающей способностью мог бы позволить без помех рассматривать поверхность Марса как собственный потолок. Правда, Некрасов использовал свой замечательный оптический прибор, только чтобы смотреть в глубь вещества, а не в космос.
— Ты открыл наконец нечто великое? — спросил я, с любопытством оглядывая лабораторию. С тех пор как я тут побывал последний раз, здесь произошли существенные изменения. В основном за счет уменьшения свободного места и увеличения числа разнообразных хитрых приборов, назначение которых я бы не смог определить даже под пыткой.
— Угу-угу, — сказал Некрасов, не отрываясь от окуляра. — Подожди-подожди… Еще секундочку…
Я прислонился к матово блестевшей дверце вытяжного шкафа и взял в руки какую-то синюю пробирку. На дне ее лежало несколько изящных кристаллов.
— Лучше поставь ее на место, — посоветовал мне бдительный Некрасов, по-прежнему глядя в свой микроскоп. — Это главный ингредиент так называемого виндзорского коктейля. Англичане дали на экспертизу. С помощью этой штуки боевики из ИРА чуть не разнесли Тауэр. Нитроглицерин по сравнению с этими кристаллами — детская игрушка. Тот, кто синтезировал эту взрывчатку, гений. Там есть просто потрясающей красоты молекула. Если хочешь, ты сам потом посмотришь под микроскопом.
— Спасибо, как-нибудь в другой раз, — быстро ответил я и, стараясь не делать резких движений, водрузил пробирку на место. Что-либо трогать здесь почему-то расхотелось. Слева от вытяжного шкафа висел пистолетный стенд. Представлены на нем были, по всей видимости, такие редкие модели, что я узнал только старый семизарядный «вальтер» — и то лишь случайно: у международного террориста Нагеля, которого мы недавно брали вместе с Интерполом, была точно такая же машинка. И если бы не чуть-чуть везения, знакомство с таким «вальтером» могло бы оказаться вообще последним в моей жизни. К счастью для меня, даже хваленая немецкая техника иногда подводит. Тем более, если ты эту технику чистишь и смазываешь через пень колоду.
Справа от вытяжного шкафа стоял на собственных ножках какой-то сложный электронный агрегат, похожий на гибрид телевизора и стиральной машины. Из-под днища агрегата выползал пучок разноцветных проводов, которые, переплетаясь и расходясь, расползались затем вправо и влево и скрывались во внутренностях трех каких-то других приборов. Последний из трех приборов одноглазо светился лампочкой и недружелюбно гудел.
— Ну, вот и я, — проговорил Некрасов, отклеившись от своего Левенгука и потирая лицо. Вокруг его правого глаза краснел след от окуляра, — извини, что заставил тебя ждать. Чаю желаешь?
— А как же, — сказал я, хотя и не особенно желал.
Это был ритуал, от которого нельзя было отказываться. Каждый раз я не без сомнения брал колбу с янтарным горячим напитком, подозревая, что в этой же самой пробирке хозяин лаборатории держал когда-то тринитротолуол или, хуже того, какой-нибудь цианид натрия.
Впрочем, чай каждый раз был замечательный и всегда новый сорт. Коллеги Некрасова из Скотленд-Ярда никогда не присылали ему банальный «Липтон», всякий раз изыскивая что-нибудь экзотическое. Последний раз мы пили бирманский, с лепестками травы айяк. В этот раз чай был из Малайзии, с необычным, хотя и довольно приятным, привкусом.
— Так что у тебя? — как бы между прочим спросил Некрасов, сделав пару глотков. Я протянул ему все свои трофеи — патрон, репертуар с отпечатком и конфискованный у громилы пистолет.
Сергей принял у меня все это с лицом, несколько даже разочарованным. Очевидно, он ожидал чего-то более любопытного, чем рутинные оружие и отпечатки.
— Только-то? — пожал он плечами, — Такой пустячок тебе могли бы сделать к у тебя на Лубянке. Дима Прокудин у вас там есть, почти мой ученик. Правда, халтурит иногда…
— Мне нужно быстро, Сережа, — сказал я, стараясь не обращать внимания на какой-то нервный некрасовский тон. — И желательно без бумажной волокиты. У тебя с этим проще, чем у нас.
Некрасов кивнул.
— Что верно, то верно. Мы бы в бумажках просто утонули. Так что случилось, Макс?
Не вдаваясь в подробности, я рассказал Некрасову про «Кириченко». И про то, что к завтрашнему утру мне надо уже выдать генералу какой-то результат. И еще о том, что с результатами пока негусто, трое побитых мордоворотов в счет не идут.
— Завтра к семи утра приходи сюда, — подумав, предложил Сергей. — Мне все равно, похоже, здесь ночевать. Ночью и компьютер посвободнее, и в картотеке народа нет. Сделаем все в лучшем виде. Идет?
— Идет! — обрадовался я. — Считай, что опять за мной должок.
— Ерунда, — решительно проговорил Некрасов. — Работа ведь такая. — Он покрутил пуговицу своего рабочего халата, что означало величайшую степень некрасовской задумчивости.
Я молча смотрел на Сергея, уже предполагая, о чем он меня может спросить. Ах, если бы я знал ответ… Политика, чтоб ей пусто было. Любимый Сережин конек. Кажется, теперь уже опять небезопасный.
— Ты думаешь, все это неспроста? — произнес он наконец. — Думаешь, весы качнутся?
Я развел руками, но Сергею, кажется, не нужен был быстрый ответ.
— Три месяца живем как на вулкане, — продолжал он со злостью. — Три месяца никто из нас не уверен, останутся ли его обещания предвыборным бредом или завтра мы действительно будем воевать Гонконг и прорубать великий путь на восток?
Некрасов поставил на стол свою пробирку с недопитым чаем и прошелся по лаборатории, очень ловко уворачиваясь от шкафов, стеклянных реторт и проводов.
— Это ведь чудо, что к нам согласились приехать все члены семерки, — говорил Сергей, что-то переставляя на стеллажах.
— Я, когда узнал, что они едут, даже испугался. Рисковые, подумал, ребята. И даже кредитов собираются нам дать. Уважают они, так-растак, волеизъявление россиян. И вообще уже три месяца никто из них его фашистом не называет. Они уже утерлись. Они уже забыли, как всего полгода назад наш будущий господин Президент обещал в Думе разбомбить Францию к чертовой матери. Или о том, как он избил американского посла. Или как, проезжая по Италии, потряс всех открытием, что никакого итальянского народа не существует, а есть лишь потомки румынских цыган…
Я все это знал немногим хуже Сергея, только старался об этом не думать. Исполняю свои обязанности, ловлю террористов — и ладно. И хорошо.
— Начальство стало дерганым, — продолжал тем временем Некрасов. — Тоже мечется, не знает, кому угодить. Ваши еще ведут себя тихо. А вот соколы с охранцами совсем распоясались. Они, мол, государева гвардия, а мы так, черная кость. И все терпят, потому что побаиваются. Потому что никто не знает, что этот наш всенародно избранный выкинет завтра. Я нарочно узнавал у наших психиатров, какой максимальный период релаксации у параноиков в активной фазе. Два с половиной месяца, Макс. Два с половиной! В самом лучшем случае — три. На днях три месяца истекают… Мне страшно, Макс, — добавил он совсем негромко. — Если бы не Левенгук, давно бы дернул куда-нибудь в Аргентину. Они мне давно уже свой исследовательский центр предлагают. Но как я брошу такого красавца? — Он кивнул на микроскоп.
Некрасова я отлично понимал. Примерно о том же самом шептались и у нас на Лубянке. Даже генерал Голубев, чье назначение Президент неожиданно подтвердил, по-моему, не очень понимал новой генеральной линии.
— Ладно, — сказал Сергей, не дожидаясь моих ответов и как бы подводя черту под тягостным разговором. — Не будем больше об этом. Сделать-то все равно уже ничего нельзя… Пойду работать, Макс. И если каждый честно на своем месте… — Некрасов недоговорил и махнул рукой. — Все-все. Жду тебя завтра. Извини, что разболтался. С кем мне еще поговорить об этом, как не с тобой?
Я молча пожал Сергею руку, надеясь, что оперативная текучка поможет мне побыстрее забыть эту печальную беседу. Переместить куда-нибудь на окраину памяти. Бедный Сережа, подумал я. Если ломать голову еще и об этом, будет совсем тяжко. Сам я не позволяю себе такие мысли даже по ночам. Стараюсь, по крайней мере. Уверяю себя, что мое дело фискальское, небольшое. Приказали — выполнил. Рисковать жизнью? Рады стараться.
Некрасов задержал мою руку в своей и произнес с отчаянной интонацией, которой я у него раньше не замечал:
— Помнишь, как мы над ним смеялись еще полгода назад? Говорили — позер, клоун, хулиган. Лучше бы какая-нибудь умная голова еще тогда догадалась его грохнуть.
— Чего-чего? — переспросил я, опешив.
— Убить. Понимаешь, Макс? Убить.
Глава 28
ПИСАТЕЛЬ ИЗЮМОВ
Вот он, скандал! Вот он вырисовывается у меня в голове.
Я в возбуждении прошелся по комнате, почесывая задницу. Так мне всегда лучше думалось, на ходу. Проверенный способ. Как славно, что я не выбросил на помойку эту газетку с портретом моего заклятого друга. Если честно сказать, даже выбросил, но теперь снова достал и разгладил на столе. Газета и счастливый билетик лежали теперь рядышком, бочок к бочку. Хорошо, что у меня такая замечательная память. Мог бы и не упомнить эту строчку в газете. Но упомнил. Неизвестный мне репортер (судя по стилю, пассивный педик) высказывал предположение, что завтрашний спектакль «Спартак» соизволит посетить сам господин Президент.
Хорошо бы соизволил, подумал я с воодушевлением. Насколько я помню, он никогда не любил балета, но теперь будет исправно посещать Большой. Потому что его предшественник предпочитал футбольные матчи в Лужниках. Господин Наоборот, как назвал его в своей газете какой-то канадский засранец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
— Если вы явились оскорблять меня, — сухо сказал я, — то лучше уходите. Остыньте, подумайте, посоветуйтесь с мужем. А потом можете решать — будете вы у меня работать или нет. Хорошо?
— А я уже все решила, — сказала мне белобрысая спокойно. — Вот мое заявление. Полагаю, вы не станете чинить мне препятствия и требовать, чтобы я, согласно существующему законодательству, работала здесь еще две недели?
Я подумал, что за две недели работы можно было бы стребовать с нее хоть пару комментариев и обзоров вперед. Но это я только так подумал. Совсем уж мелкой сволочью мне быть не хотелось.
— Разумеется, Елена Сергеевна. — Я вытащил свой паркер с золотым пером и, не торопясь, подписал ее заявление. — Если поторопитесь, еще успеете сегодня застать на месте кассира и получить расчет. Там вам еще премия начислена за материал о российском рынке стрелкового оружия. Или откажетесь получать деньги в такой ужасной продажной газете?
— ЭТИ деньги я получу, — неторопливо произнесла Елена Сергеевна, подчеркнув слово эти, как будто я предлагал ей еще какие-то другие. — Я их заработала. Но больше мне ничего от вас не надо.
Я встал со своего места, белобрысая Елена Сергеевна Лаптева тоже поднялась. Сейчас она выглядела по сравнению со мной чистым котенком, беленьким и пушистым. К сожалению, у этого котенка оказались длинные когти. К сожалению.
— Если вдруг передумаете, Елена Сергеевна, — со всевозможным дружелюбием (откуда что взялось?) сообщил я. — То приходите. Поверьте, нашей продажной газете вас будет не хватать.
— Я тронута, — сказала котенок Елена Сергеевна. — Но я не передумаю.
Глава 27
МАКС ЛАПТЕВ
Некрасов нисколько не удивился.
— О, Макс, входи, — сказал он, таким тоном, словно мы расстались всего полчаса назад. — Подожди, я сейчас… — И он опять склонился над окуляром огромного, чуть ли не в половину комнаты, микроскопа. Микроскоп был гордостью МУРа. В отличие от всех своих рядовых собратьев этот имел собственное имя — Левенгук и, как вполне серьезно уверял гостей Некрасов, телескоп с точно такой же разрешающей способностью мог бы позволить без помех рассматривать поверхность Марса как собственный потолок. Правда, Некрасов использовал свой замечательный оптический прибор, только чтобы смотреть в глубь вещества, а не в космос.
— Ты открыл наконец нечто великое? — спросил я, с любопытством оглядывая лабораторию. С тех пор как я тут побывал последний раз, здесь произошли существенные изменения. В основном за счет уменьшения свободного места и увеличения числа разнообразных хитрых приборов, назначение которых я бы не смог определить даже под пыткой.
— Угу-угу, — сказал Некрасов, не отрываясь от окуляра. — Подожди-подожди… Еще секундочку…
Я прислонился к матово блестевшей дверце вытяжного шкафа и взял в руки какую-то синюю пробирку. На дне ее лежало несколько изящных кристаллов.
— Лучше поставь ее на место, — посоветовал мне бдительный Некрасов, по-прежнему глядя в свой микроскоп. — Это главный ингредиент так называемого виндзорского коктейля. Англичане дали на экспертизу. С помощью этой штуки боевики из ИРА чуть не разнесли Тауэр. Нитроглицерин по сравнению с этими кристаллами — детская игрушка. Тот, кто синтезировал эту взрывчатку, гений. Там есть просто потрясающей красоты молекула. Если хочешь, ты сам потом посмотришь под микроскопом.
— Спасибо, как-нибудь в другой раз, — быстро ответил я и, стараясь не делать резких движений, водрузил пробирку на место. Что-либо трогать здесь почему-то расхотелось. Слева от вытяжного шкафа висел пистолетный стенд. Представлены на нем были, по всей видимости, такие редкие модели, что я узнал только старый семизарядный «вальтер» — и то лишь случайно: у международного террориста Нагеля, которого мы недавно брали вместе с Интерполом, была точно такая же машинка. И если бы не чуть-чуть везения, знакомство с таким «вальтером» могло бы оказаться вообще последним в моей жизни. К счастью для меня, даже хваленая немецкая техника иногда подводит. Тем более, если ты эту технику чистишь и смазываешь через пень колоду.
Справа от вытяжного шкафа стоял на собственных ножках какой-то сложный электронный агрегат, похожий на гибрид телевизора и стиральной машины. Из-под днища агрегата выползал пучок разноцветных проводов, которые, переплетаясь и расходясь, расползались затем вправо и влево и скрывались во внутренностях трех каких-то других приборов. Последний из трех приборов одноглазо светился лампочкой и недружелюбно гудел.
— Ну, вот и я, — проговорил Некрасов, отклеившись от своего Левенгука и потирая лицо. Вокруг его правого глаза краснел след от окуляра, — извини, что заставил тебя ждать. Чаю желаешь?
— А как же, — сказал я, хотя и не особенно желал.
Это был ритуал, от которого нельзя было отказываться. Каждый раз я не без сомнения брал колбу с янтарным горячим напитком, подозревая, что в этой же самой пробирке хозяин лаборатории держал когда-то тринитротолуол или, хуже того, какой-нибудь цианид натрия.
Впрочем, чай каждый раз был замечательный и всегда новый сорт. Коллеги Некрасова из Скотленд-Ярда никогда не присылали ему банальный «Липтон», всякий раз изыскивая что-нибудь экзотическое. Последний раз мы пили бирманский, с лепестками травы айяк. В этот раз чай был из Малайзии, с необычным, хотя и довольно приятным, привкусом.
— Так что у тебя? — как бы между прочим спросил Некрасов, сделав пару глотков. Я протянул ему все свои трофеи — патрон, репертуар с отпечатком и конфискованный у громилы пистолет.
Сергей принял у меня все это с лицом, несколько даже разочарованным. Очевидно, он ожидал чего-то более любопытного, чем рутинные оружие и отпечатки.
— Только-то? — пожал он плечами, — Такой пустячок тебе могли бы сделать к у тебя на Лубянке. Дима Прокудин у вас там есть, почти мой ученик. Правда, халтурит иногда…
— Мне нужно быстро, Сережа, — сказал я, стараясь не обращать внимания на какой-то нервный некрасовский тон. — И желательно без бумажной волокиты. У тебя с этим проще, чем у нас.
Некрасов кивнул.
— Что верно, то верно. Мы бы в бумажках просто утонули. Так что случилось, Макс?
Не вдаваясь в подробности, я рассказал Некрасову про «Кириченко». И про то, что к завтрашнему утру мне надо уже выдать генералу какой-то результат. И еще о том, что с результатами пока негусто, трое побитых мордоворотов в счет не идут.
— Завтра к семи утра приходи сюда, — подумав, предложил Сергей. — Мне все равно, похоже, здесь ночевать. Ночью и компьютер посвободнее, и в картотеке народа нет. Сделаем все в лучшем виде. Идет?
— Идет! — обрадовался я. — Считай, что опять за мной должок.
— Ерунда, — решительно проговорил Некрасов. — Работа ведь такая. — Он покрутил пуговицу своего рабочего халата, что означало величайшую степень некрасовской задумчивости.
Я молча смотрел на Сергея, уже предполагая, о чем он меня может спросить. Ах, если бы я знал ответ… Политика, чтоб ей пусто было. Любимый Сережин конек. Кажется, теперь уже опять небезопасный.
— Ты думаешь, все это неспроста? — произнес он наконец. — Думаешь, весы качнутся?
Я развел руками, но Сергею, кажется, не нужен был быстрый ответ.
— Три месяца живем как на вулкане, — продолжал он со злостью. — Три месяца никто из нас не уверен, останутся ли его обещания предвыборным бредом или завтра мы действительно будем воевать Гонконг и прорубать великий путь на восток?
Некрасов поставил на стол свою пробирку с недопитым чаем и прошелся по лаборатории, очень ловко уворачиваясь от шкафов, стеклянных реторт и проводов.
— Это ведь чудо, что к нам согласились приехать все члены семерки, — говорил Сергей, что-то переставляя на стеллажах.
— Я, когда узнал, что они едут, даже испугался. Рисковые, подумал, ребята. И даже кредитов собираются нам дать. Уважают они, так-растак, волеизъявление россиян. И вообще уже три месяца никто из них его фашистом не называет. Они уже утерлись. Они уже забыли, как всего полгода назад наш будущий господин Президент обещал в Думе разбомбить Францию к чертовой матери. Или о том, как он избил американского посла. Или как, проезжая по Италии, потряс всех открытием, что никакого итальянского народа не существует, а есть лишь потомки румынских цыган…
Я все это знал немногим хуже Сергея, только старался об этом не думать. Исполняю свои обязанности, ловлю террористов — и ладно. И хорошо.
— Начальство стало дерганым, — продолжал тем временем Некрасов. — Тоже мечется, не знает, кому угодить. Ваши еще ведут себя тихо. А вот соколы с охранцами совсем распоясались. Они, мол, государева гвардия, а мы так, черная кость. И все терпят, потому что побаиваются. Потому что никто не знает, что этот наш всенародно избранный выкинет завтра. Я нарочно узнавал у наших психиатров, какой максимальный период релаксации у параноиков в активной фазе. Два с половиной месяца, Макс. Два с половиной! В самом лучшем случае — три. На днях три месяца истекают… Мне страшно, Макс, — добавил он совсем негромко. — Если бы не Левенгук, давно бы дернул куда-нибудь в Аргентину. Они мне давно уже свой исследовательский центр предлагают. Но как я брошу такого красавца? — Он кивнул на микроскоп.
Некрасова я отлично понимал. Примерно о том же самом шептались и у нас на Лубянке. Даже генерал Голубев, чье назначение Президент неожиданно подтвердил, по-моему, не очень понимал новой генеральной линии.
— Ладно, — сказал Сергей, не дожидаясь моих ответов и как бы подводя черту под тягостным разговором. — Не будем больше об этом. Сделать-то все равно уже ничего нельзя… Пойду работать, Макс. И если каждый честно на своем месте… — Некрасов недоговорил и махнул рукой. — Все-все. Жду тебя завтра. Извини, что разболтался. С кем мне еще поговорить об этом, как не с тобой?
Я молча пожал Сергею руку, надеясь, что оперативная текучка поможет мне побыстрее забыть эту печальную беседу. Переместить куда-нибудь на окраину памяти. Бедный Сережа, подумал я. Если ломать голову еще и об этом, будет совсем тяжко. Сам я не позволяю себе такие мысли даже по ночам. Стараюсь, по крайней мере. Уверяю себя, что мое дело фискальское, небольшое. Приказали — выполнил. Рисковать жизнью? Рады стараться.
Некрасов задержал мою руку в своей и произнес с отчаянной интонацией, которой я у него раньше не замечал:
— Помнишь, как мы над ним смеялись еще полгода назад? Говорили — позер, клоун, хулиган. Лучше бы какая-нибудь умная голова еще тогда догадалась его грохнуть.
— Чего-чего? — переспросил я, опешив.
— Убить. Понимаешь, Макс? Убить.
Глава 28
ПИСАТЕЛЬ ИЗЮМОВ
Вот он, скандал! Вот он вырисовывается у меня в голове.
Я в возбуждении прошелся по комнате, почесывая задницу. Так мне всегда лучше думалось, на ходу. Проверенный способ. Как славно, что я не выбросил на помойку эту газетку с портретом моего заклятого друга. Если честно сказать, даже выбросил, но теперь снова достал и разгладил на столе. Газета и счастливый билетик лежали теперь рядышком, бочок к бочку. Хорошо, что у меня такая замечательная память. Мог бы и не упомнить эту строчку в газете. Но упомнил. Неизвестный мне репортер (судя по стилю, пассивный педик) высказывал предположение, что завтрашний спектакль «Спартак» соизволит посетить сам господин Президент.
Хорошо бы соизволил, подумал я с воодушевлением. Насколько я помню, он никогда не любил балета, но теперь будет исправно посещать Большой. Потому что его предшественник предпочитал футбольные матчи в Лужниках. Господин Наоборот, как назвал его в своей газете какой-то канадский засранец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55