— Так это, выходит, тоже были фискалы? — поинтересовался я. — Одни фискалы передают тело другим. Немного непонятно, зато интересно. Хорошо соответствует ментальности Лубянки.
Санитар Глеб не переспросил меня, что такое ментальность, и это сразу прибавило у меня к нему симпатий. Бывает же так: десять минут поговоришь — и уже чувствуешь комфорт, словно знаком с человеком добрых десять лет. Несмотря на хмурость и внешность хиппи. Такие знакомцы у меня всегда были наперечет.
— Нет уж, как раз ЭТИ точно фискалами не были, — после некоторого раздумья произнес Глеб. — Манеры не те. У каждого из них не было лубянских привычек превращаться в человека-тень. Зато у каждого наглости хватало на пятерых. Больше всего они похожи на президентских соколов или на рэкетиров. Что, в принципе, одно и то же.
Я удивленно поднял брови. Такая жесткость в суждениях сегодня уже не очень в моде. Закон об оскорблении личности Президента был подписан и скоро должен был начать работать.
— Опишите, пожалуйста, этих гавриков, — попросил я.
— А хотите, я их лучше нарисую? — вдруг предложил мне Глеб.
Определенно человек был с сюрпризами. Кого только не встретишь в стенах районного морга. В том числе и санитаров.
— Глеб, а вы что, умеете? — от неожиданности не слишком вежливо поинтересовался я. — Я к тому, что вы вроде медик…
Нисколько не обижаясь, Глеб все с тем же сосредоточенно-хмурым выражением лица усталого хиппи вытащил из ящика стола планшет и карандаш. Я встал за его спиной и стал, затаив дыхание (правда, затаив!), смотреть, как из нескольких штрихов рождались живые лица — одно, другое, третье. Это были не шаржи, хотя и не обычные портреты. В каждом из трех лиц преобладала какая-то одна черта: у одного крепкий нос, у другого чуть оттопыренные уши, у третьего — крупные мясистые щеки. Такой скоростью и такой изобретательностью не смогли бы похвастать и многие мои знакомые профессиональные графики.
— Примерно они выглядели так, — произнес Глеб, закончив работу, и протянул, мне планшет.
— Глеб, да почему же вы сидите здесь, в морге? — спросил я совершенно искренне. — Вам медицину бросать надо и только рисовать…
— Пробовал уже, — покачал головой усталый хиппи. — Два месяца пытался подрабатывать в подземном переходе на Арбате. Прогорел.
— Отчего же? — удивился я.
— Народ обижался, — впервые за всю нашу беседу хмыкнул Глеб. — Ты, говорят, делаешь нас еще хуже, чем в жизни. Мы, говорят, свои рожи и так каждое утро в зеркале видим. Ты, мол, сделай нас красивыми…
Я не выдержал и тоже хмыкнул. Такие монологи насчет красоты у нас любит произносить Александр Яковлевич. Не все же так мрачно в жизни, Аркадий Николаевич. Есть ведь и позитивные стороны. Поменьше пессимизма, дорогой Аркадий Николаевич. В общем, сделайте наши рожи красивыми.
Я внимательно стал разглядывать портреты, сделанные по памяти санитаром и художником Глебом. Глядя на эти физиономии, ей-богу, трудно было стать оптимистом. Больше всего от них хотелось бежать куда подальше.
Погоди-ка бежать, Аркаша, сказал я сам себе. А ведь эта щекастая рожа тебе определенно кого-то напоминает. Минутку-минутку… Ну да, бильярдная в ЦПКиО, некогда имени Горького, а теперь безымянном. Этот щекастый года полтора назад классно умыл тебя на двадцать баксов. С кем же я тогда был в парке? С Анютой? С Надеждой? С Ириной? Уже не припомню. Зато помню, как захотелось пофорсить и на глазах у дамы выиграть хотя бы партию у маркера. Одну я тогда точно выиграл, а вот три проиграл. И нам не хватило на такси.
— Спасибо, дорогой Глеб, — задушевно сказал я, сложил рисунок и протянул санитару свою визитку. — Позвоните мне. Я знаю один хороший еженедельник, где такие графики, как вы…
Глеб аккуратно спрятал в карман карточку, но покачал головой.
— Нет уж, спасибо, — ответил он. — Еще попросят изобразить нашего господина Президента. И у вашей газеты из-за меня потом будут неприятности.
В глубине души я вынужден был признать несомненную правоту этих слов. Господину Президенту едва ли понравится портрет в такой манере. Правда, ему-то как раз на зеркало неча пенять… Бог ты мой, отчего наш народ так любит юродивых и убогих?!
Глава 32
ЭКС-ПРЕЗИДЕНТ
Когда я вошел в комнату дочери, моя Анька сидела на диване возле раскрытых чемоданов и рыдала в голос. Игорек и Максимка в полном восторге носились вокруг горы вещей, которые предстояло как-то запихнуть, и самозабвенно орали. В телевизоре кто-то в кого-то стрелял. Шум стоял, как в Государственной думе во время утверждения бюджета.
Я выключил звук у телевизора, сунул внукам по долгоиграющему финскому леденцу, а Аньке сказал:
— Ну, что ты как маленькая… Рева-корова.
Пацаны мгновенно замолчали, углубившись в конфеты.
Доча перестала рыдать, зато начала всхлипывать. Я погладил ее по голове, утер ей слезы и сопли кстати подвернувшимся платком и присел рядом. Анька лицом пошла больше в меня, чем в мать. От меня ей перепали высокий лоб, нос картошкой и волевой подбородок. От матери достались только огромные глаза-тарелки. Такие глаза любит придумывать на своих картинах художник Глазунов. Только у Аньки они настоящие, без обмана. Ничего придумывать уже не надо.
— Па, я не хочу никуда лететь, — все еще всхлипывая, проговорила дочь. — Или чтобы ты вместе с нами… Я погрозил ей пальцем:
— Кончай ныть и слушай. Разнюнилась, понимаешь. Меня они никогда не выпустят, да и нельзя мне уезжать никак. А ты рыбешка мелкая, тебя они отпускают. Не задаром, конечно, но отпускают. Останешься — убьют. И тебя, и меня, и пацанов. Объявят потом, что напали террористы. Или там грабители. А может, вовсе ничего не объявят. С глаз долой — из сердца вон.
Анька с ужасом поглядела на меня.
— Пап, ты что? Они, конечно, сволочи первостатейные, но убивать… Три месяца ведь прошло уже при этом, при новом, — дочка поежилась, — и ведь пока все нормально. Почти, — поправилась она.
Вот именно что почти, подумал я. Мелкие, незначительные детали. Десяток странных несчастных случаев и самоубийств в столице. Закрылась пара либеральных газет. Курс доллара подскочил сразу на полтораста пунктов. Что-то непонятное происходило на южных границах. Батыров, когда еще он был жив, а меня охраняли не так тщательно, рассказывал о новых таможенных правилах. Новый президент, такой говорливый в Думе, на своем новом посту не произнес ни одной зажигательной речи. Ни по одному принципиальному вопросу. Все эти брифинги и пресс-конференции — я за ними внимательно следил по ящику — похожи были на переливание из пустого в порожнее. Пресс-секретарь старался как мог, надувал щеки, краснел, когда его спрашивали о ценах на хлеб и сахар, бормотал про временные трудности.
Что-то вызревало, как опухоль. Я чувствовал это верхним чутьем, словно хорошая овчарка. Мне ведь и удалось-то шесть лет продержаться на этом месте в этой стране, потому что чутье не подводило. Теперь нюх, конечно, не тот. Старый стал песик. Но лучше, чтобы Аньки и внуков здесь поблизости не было. Запах опасности тут был очень силен. Ребятки, которые меня как будто охраняют, автоматики свои не для развлечения носят.
— Не спорь со мной, — произнес я сердито. — Если папа просит: «Уезжай!» — значит, уезжай. Папа тебе плохого не посоветует. Ну, а коли выйдет, что старый болван и только пугает, всегда сможешь вернуться.
Я пододвинул чемоданы.
— Укладывайся, не торопись. Самолет твой завтра после обеда, так что время есть. Особо не нагружай, бери самое необходимое. Остальное во Франции сама купишь. Не забыла еще французский, а?
Анька машинально кивнула. В свое время она заканчивала французское отделение филфака, работала переводчицей в Госкино и, как я помнил, лопотала довольно бойко.
— Пап, ведь не фашизм у нас, — сказала она. — В лагеря вроде не сажают, Дума работает. Он даже твоего премьера пока не сменил. Может, ты все-таки зря пугаешься и меня пугаешь? Войны-то не предвидится, Запад опять же готов идти нам навстречу. Вот завтра вся семерка в гости к нам, кредитов дадут. А ты, между прочим, к ним сам ездил…
— Уела, доча, — усмехнулся я. — Было дело, ездил. И денег просил. А теперь, обрати внимание, они сами предлагают. Чуют запашок смерти, откупиться пытаются. Очень, понимаешь, неприятно ждать, когда жареный петух в одно место клюнет.
— Так, думаешь, клюнет? — тихо спросила Анька. Желание спорить, к счастью, у нее прошло.
Вместо ответа я подвел ее к окну и показал пальцем на наших охранников. Эти молодцы внизу тренировались с манекенами. Бросали через себя, прикалывали острыми длинными ножами. Приемы у них получались пока неважно, однако ножами они пользовались уже с уверенностью хороших мясников.
— Видела? — спросил я. — Усекаешь?
— Ага, — почему-то шепотом ответила мне Анька. — Усекаю. Ты прав, па, не очень-то они похожи на охранников.
За спиной раздался громкий визг, и мы с дочкой одновременно вздрогнули. Это пацаны дососали свои леденцы и устроили громкую потасовку, прямо на куче вещей. Хорошо, что у меня всегда был припас для этих малолетних хулиганов. Я быстренько достал по шоколадке и вручил Игорьку и Максимке. Потом повернулся к Аньке, которая, как зачарованная, стояла у окна, не в силах оторваться от зловещего цирка внизу.
Я взял ее за руку, потянул за собой и усадил на диван рядом с чемоданами.
— Ну, какая ж это охрана, — объяснил я. — Это конвой. Охрана охраняет, а эти нас с тобой караулят. Посуди сама: за последний месяц ни одного звонка, ни одного визита. Ладно, допустим, друзья-приятели отшатнулись, да ведь не все же?
Тут я сообразил, что не все. Заезжали Иволгин с Батыровым, бывшие мои советники. Теперь и их не стало.
Анька взяла первый сверток и швырнула его в раскрытый чемодан. На втором задумалась.
— Слушай, па, а что значит отпускают не задаром? Они тебя взамен о чем-то попросили? О чем-то важном, да?
Я прикусил язык. Надо же было брякнуть это дурацкое «не задаром»! Теперь надо как-то выкручиваться, чтобы ей потом всю жизнь не мучиться угрызениями совести.
— Да так, мелочь, — буркнул я, стараясь как можно небрежнее. — На «Спартак» меня завтра позвали.
— А с кем он играет? — полюбопытствовала доча.
— На балет меня пригласили, — объяснил я коротко. — На балет, понимаешь. В Большой.
— Это у них для тебя такая форма пытки? — невинным тоном спросила доча.
Ехидством она в маменьку, это точно. Ну, слава Богу. Если уже шутит, то порядок.
Я сердито нахмурил брови, всем видом показывая, что обиделся.
— Правильно, — сообщил я. — Типа электрического стула. После первого тайма… тьфу, черт!… первого действия папашу твоего можно будет намазывать на бутерброд и лопать. После второго действия он окончательно свихнется и расцелует всех своих врагов.
Анька хитро прищурилась, нисколько не поверив, что я и вправду рассердился на ее подначку.
— Тебе еще повезло, что завтра «Спартак», — объявила она. — Могло быть и хуже.
— Это еще почему? — удивился я.
— Могли бы позвать на «Лебединое озеро».
От одного этого названия у меня ломило в зубах со времен памятного августа.
— И вправду, — сказал я растерянно. — Эти садисты на все способны. Значит, повезло.
Глава 33
МАКС ЛАПТЕВ
Дежурный на Лубянке мельком глянул на мой пропуск и кивнул. Я взял на контрольном щите ключ от своего рабочего кабинета, отключил сигнализацию и стал подниматься на наш второй этаж, нарочно производя побольше шума. Не то что дежурный стал бы проверять, куда это направляется капитан Лаптев, но от привычки не пренебрегать мелочами, если возможно, я старался никогда не отступать. Дотопав до середины лестницы, я спустился на цыпочках обратно и быстро прошел в направлении галереи. В это время переход был уже пуст, однако задерживаться тут не стоило. Мне повезло не встретить какого-нибудь припоздалого опера, и через две минуты я уже стоял у двери архива.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55