Идея древняя, но всегда срабатывала хорошо. Да, это была неплохая версия… Правда, потом, когда я узнал еще и про желтенькие пропуска в Кремль…
Лера сердито замахала рукой с платком. На лице ее осталась часть старушечьего грима. Вид у нее был довольно потешный.
— Что за ерунда! — тревожно сказала она. — Причем тут Охрана, какие пропуска? И почему покушение так называемое?
Я ожидал этого последнего вопроса и специально для Леры подготовил небольшой фокус, которому меня утром научил Некрасов. Я выщелкнул из обоймы один патрон, потом достал из кармана перочинный ножик. Лера смотрела на меня, как удав на непослушного кролика.
— Ловкость рук, — произнес я, — и никакого мошенства. Глядите все! — Я подложил планшет, чтобы было удобнее, взял патрон, изготовился… и стал резать пулю, как колбасу. Лера ахнула. Пуля, казавшаяся свинцовой, под ножом вела себя не хуже, чем колбаса: на маленькие аккуратные ломтики разрезать ее было легче легкого.
— Отличная работа, — поцокал языком Дядя Саша. — Такой пулей не убьешь даже таракана. Но выглядит оч-чень солидно…
— Вас подставили, Лера, — грустно сказал я.
Впервые Валерия Брониславовна Старосельская потеряла всю свою самоуверенность. На нее жалко было смотреть. Как будто она восстановила обратно весь свой грим и снова превратилась в старушку.
— Так, значит… — пробормотала она. — Получается, что Андрей… Да нет, быть не может…
— Кстати, — небрежно спросил я. — А какую роль вы отводили Николашину в этом деле?
— Дубль, — машинально сказала Лера, не отрывая взгляда от ломтиков пули. — План номер два. Если бы со мной что-нибудь случилось, он должен был меня заменить… Перед началом спектакля, возле лестницы в партер…
— А вот и Президент! — прервал наш разговор Филиков. Действительно, кортеж мотоциклистов и машин промчался мимо и остановился буквально в пятистах метрах от нашего лимузина. Открылась дверца Главного Автомобиля, и Президент в окружении соколов стремительно нырнул в дверь служебного входа театра. Все мы проводили его глазами.
— Интересно… — подал голос Аркадий Полковников. — А охранцами тоже предусмотрен план номер два?
Глава 65
ПИСАТЕЛЬ ИЗЮМОВ
Педрила-журналист не соврал: ждали в театре Президента, ждали моего закадычного врага! По этому случаю собрался весь бомонд — целая куча гиен пера и кое-кто с телевидения. Я прошелся по фойе в своих потрясающих армейских ботиночках, и меня узнали. Я почувствовал, как рыльце телекамеры потянулось за мной, как встрепенулись в толпе журналюг. Теперь нужно было подсекать. Я притиснулся к старушке, торгующей программками и разноцветными буклетами или каким-то дерьмом наподобие, и спросил: «Мамаша, где здесь будет сортир?!» Спросил я вроде бы ей в ухо, а получилось, что на все фойе. Сортир мне был, конечно, не нужен. Я успел отлить еще дома, да и знал я, где тут заведение Два Нуля. Важным был сам вопрос. В детстве я прочитал, будто бы с такого вопроса какой-то древний поэт — то ли Державин, то ли Пушкин — начинал свои визиты в присутственные места. Эта шуточка мне дико понравилась. И правильно: лучше спросить заранее, чтобы потом не бегать по коридорам и не искать, где бы, черт возьми, поблевать? К тому же фраза про сортир выглядела прикольной. Публика балдела: ка-а-кой крутой!
У старушки с программками когда-то был неплохой зад. Но давно. Лет двести назад. По-моему, она им даже пользоваться разучилась. Забыла, кошелка старая, что такое стульчак. И уж слово сортир восприняла как личное оскорбление.
— Что такое? Что такое? — закудахтала она, отпрыгивая от меня и чуть не теряя свои буклетики. — Что вы от меня хотите?
Да уж не то, на что ты надеешься, подумал я. Все вокруг уже смотрели на меня. На меня, на мои штанцы, мою сумочку и мою кепочку с одноименным «Фердинандом». Мимоходом оглядев фойе, я заметил, как недружелюбно посматривают на меня мальчики в штатском — этого добра сегодня было не меньше, чем журналюг. Придется осадить назад, мудро рассудил я. Если они меня выкинут до прихода Президента, то главного трюка с раздачей книжек мне не исполнить.
Я сказал добродушно:
— Программку хочу купить. И буклеты, вот этот и вон тот…
Старая кошелка с бывшей задницей опасливо вернулась на исходную позицию. Я вытащил пять баксов, отмахнулся от сдачи и сгреб в охапку разноцветное барахло, мысленно ища уже ближайшую урну. Вся эта дрянь отпечатана была на толстой роскошной бумаге, которую я ненавидел и в Париже. Богачи чертовы! Всю задницу обдерешь, разминай или не разминай.
Об этом я и сообщил на прощание бабке. Но уже тихо, не для фойе. Лицо кошелки перекосилось. Видно было, что книжку «Гей-славяне», сочинение писателя Изюмова, в детстве прочесть под одеялом запрещала ей кошелкина мамаша. Хотя какой там Изюмов! В пору ее детства единственной крутой вещью была поэма «Лука Мудищев». Ее, может, она и прочла под одеялом. Но уже забыла на старости лет. И написал поэму, кажется, не я.
Я обнаружил наконец урну, сбросил туда все свои покупки, похлопал себя по заднице и легкой пружинистой походкой отправился в зрительный зал. Я просто физически ощущал своим затылком злые взгляды журналистских гиен. Или я ничего не понимаю в жизни, или завтра хоть одна сволочь обязана написать: «К сожалению, визит Президента в театр был подпорчен хамской выходкой скандально известного Фердинанда Изюмова, который»… Впрочем, «который» будет в антракте. Нельзя складывать все яйца в одну мошонку. Я насторожил гиен, теперь ждите. Будет акт второй. Мне вспомнилось, как мой фрэнд Боря Казимиров хвастался, что написал пьесу в пяти половых актах, и жаловался мне, что никто ему не верит, будто он написал… «И я не верю, — честно сказал я ему тогда. — Максимум на что ты способен, — это пьеса в двух половых актах. Но даже в таком случае у твоего произведения будет открытый финал. Соображаешь?» После этих слов Боря сразу перестал быть моим фрэндом, и черт бы с ним. Казимиров теперь в Канаде, работает на ферме и разводит коров, а Фредди-беби стал европейской величиной. Писателем. Известным публицистом. Можно сказать, на одной ноге с королями и президентами. Будущими…
…и бывшими! Я нашел свое седьмое место на восьмом ряду и испытал легкое потрясение, узнав своего соседа. Ни хрена себе улыбочка Фортуны. Место номер восемь занимала массивная фигура. Седые пряди и нос картошкой. Он самый. Позавчерашний хозяин России, ныне скромный зритель в Большом театре. Сик транзит глория мунди… или муди? Забыл.
Я шлепнулся рядом и посмотрел на соседа. Бывший президент посмотрел на европейскую знаменитость. Два места с другой стороны от меня были еще не заняты. Блин, подумал я с воодушевлением. А кто же сядет с другой стороны? Может быть, Горбачев с леди Тэтчер? Где же телекамеры, черт возьми? Я чуть не застонал от обиды. Пока педрилы-тивишники ждут в фойе выхода — вернее, входа — Президента, тут в зрительном зале сам Фредди-беби беседует с бывшим президентом России о судьбах России. Камеры! Мотор! Дайте свет!
— Добрый вечер, — с чувством произнес я, прикидывая, как получше начать этот разговор о судьбах России. Хорошая, между прочим, завязка для новой книги… Кстати! Еще одна мысль буквально пронзила меня. А вдруг это как раз он прислал мне билет? На гея он, правда, не похож, но, может, просто умело маскировался?…
— Добрый вечер, — мрачно отозвался бывший президент. — Кепку бы сняли. В театре находитесь, а не в конюшне. Очаг культуры… — Он почему-то вздохнул. Я понял, что бывший не догадывается пока, КТО именно сидит рядом с ним.
Я дисциплинированно стянул свою крутую кепочку с «Фердинандом» и положил ее на свои коленки, обтянутые крутейшими брючками.
— Позвольте представиться, — торжественно сказал я. — Фердинанд Изюмов, писатель. Будем знакомы.
Бывший президент недовольно моргнул. Что-то отразилось на его лице. Похоже, он слышал обо мне. Точно-точно, слышал, потому что отодвинулся от меня подальше.
— Это ты, что ли, написал про то, как тебя индеец поимел? — спросил он неприязненно. Я возликовал. Вся Россия меня читает, вся. От слесаря-водопроводчика до президента. Плюются, но читают. Высокий класс!
— Во-первых, не меня, а моего героя, — с готовностью начал объяснять я. — Во-вторых, даже не его, а скорее он, как вы верно выразились, поимел индейца. В-третьих, там было еще двое… Такая многокомпозиционная сцена. Я понятно излагаю?
— Понятно, — еще более мрачно откликнулся бывший. Я догадался, что к большому разговору о судьбах страны он сегодня явно не готов. — И не стыдно тебе писать такое говно? Взрослый мужик, модный… — Он брезгливо ткнул пальцем в направлении моего роскошного пиджачка с нарисованными глазками. — Денег, что ли, не хватает?
Я оскорбился. Бывший президент оказался тупым бурбоном. Я так и думал. Если ты всю жизнь проработал секретарем обкома, тебе не понять постмодерна. Примитивные партийные рефлексы. Если индеец скачет на коне — это хорошо. А вот если того же индейца трахает молодой темпераментный славянин — это уже, видите ли, говно. Я стал судорожно перебирать в уме самые умные фразы из рецензий на «Гей-славян». В голове трепыхалась только какая-то заумь вроде поливекторного дискурса или экзистенциальной компоненты. Пишут, блин. Попробуй объяснить простому человеку. Одна Марья Васильевна нашла человеческие слова. Помню, что человеческие, а какие именно — позабыл. Надрался в задницу и не запомнил.
— Денег хватает, — ответил я упрямо. — Денег у меня, может, не меньше вашего. И квартира в Париже на бульваре Распай, и машины две… И костюмов две сотни, — прибавил я зачем-то. Костюмов у меня на самом деле было всего штук тридцать, но почему не пустить пыль в глаза бывшему партийному совку?
У бывшего президента, пока я говорил, было тупо-сосредоточенное выражение лица. Казалось, он внимательно прислушивается к моим словам, пробуя на вкус чуть ли не каждое… Мгновение спустя я понял, что прислушивался он совсем не ко мне.
Я навострил уши. Где-то далеко в фойе что-то громко щелкнуло, словно разбили, несколько осветительных ламп. Раздались приглушенные крики, несколько черных костюмов выбежало из зала.
«Вот проклятье!» — подумал я растерянно. Пока я тут распинался с этим бывшим, там в фойе уже произошел какой-то скандал. И произошел, к сожалению, без моего участия и даже присутствия.
Я вскочил с места, но уже через два шага вдруг заметил, что я не иду самостоятельно. Меня тащат к выходу двое в штатском. Тащат, заломив мне руки. Примерно такого я и ожидал, когда шел сюда. Но только ПОСЛЕ какой-нибудь моей антипрезидентской выходки. ПОСЛЕ, а не ДО! У нас презумпция невиновности, между прочим! Я еще ничего не сделал для того, чтобы меня выкинули или забрали.
Зрители в зале повскакали с мест и тоже припустились к выходу. Скандал в фойе многих интересовал сильнее, чем предстоящий «Спартак». Об этом можно было бы рассказать дома… Штатские тем временем тащили меня вперед с упорством муравьев, не разбирая, дороги. Пару раз я въезжал головой в чьи-то спины. Один раз мною чуть не протаранили мраморную колонну. Мимоходом я заметил, что параллельным курсом к выходу движется мой бывший сосед и всеобщий бывший президент. Двигается тоже, кстати, не по своей воле. А его-то за что? Он-то, по-моему, даже и в мыслях не держал похулиганить! Обозвал, правда, мою книжку говном, но это ведь не повод, чтобы выкидывать из зала пожилого человека… Я, между прочим, на слово «говно» как раз и не обиделся.
В этот миг меня вынесли из какой-то боковой двери прямо на улицу и кинули на сиденье большой машины. Там уже сидел некий тип, который сразу, недолго думая, заехал мне в рыло. Когда я опомнился, рядом на то же сиденье впихнули еще одного пассажира. Того самого. Моего бывшего соседа по восьмому ряду. Правда, теперь у экс-президента была разбита губа и порван пиджак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Лера сердито замахала рукой с платком. На лице ее осталась часть старушечьего грима. Вид у нее был довольно потешный.
— Что за ерунда! — тревожно сказала она. — Причем тут Охрана, какие пропуска? И почему покушение так называемое?
Я ожидал этого последнего вопроса и специально для Леры подготовил небольшой фокус, которому меня утром научил Некрасов. Я выщелкнул из обоймы один патрон, потом достал из кармана перочинный ножик. Лера смотрела на меня, как удав на непослушного кролика.
— Ловкость рук, — произнес я, — и никакого мошенства. Глядите все! — Я подложил планшет, чтобы было удобнее, взял патрон, изготовился… и стал резать пулю, как колбасу. Лера ахнула. Пуля, казавшаяся свинцовой, под ножом вела себя не хуже, чем колбаса: на маленькие аккуратные ломтики разрезать ее было легче легкого.
— Отличная работа, — поцокал языком Дядя Саша. — Такой пулей не убьешь даже таракана. Но выглядит оч-чень солидно…
— Вас подставили, Лера, — грустно сказал я.
Впервые Валерия Брониславовна Старосельская потеряла всю свою самоуверенность. На нее жалко было смотреть. Как будто она восстановила обратно весь свой грим и снова превратилась в старушку.
— Так, значит… — пробормотала она. — Получается, что Андрей… Да нет, быть не может…
— Кстати, — небрежно спросил я. — А какую роль вы отводили Николашину в этом деле?
— Дубль, — машинально сказала Лера, не отрывая взгляда от ломтиков пули. — План номер два. Если бы со мной что-нибудь случилось, он должен был меня заменить… Перед началом спектакля, возле лестницы в партер…
— А вот и Президент! — прервал наш разговор Филиков. Действительно, кортеж мотоциклистов и машин промчался мимо и остановился буквально в пятистах метрах от нашего лимузина. Открылась дверца Главного Автомобиля, и Президент в окружении соколов стремительно нырнул в дверь служебного входа театра. Все мы проводили его глазами.
— Интересно… — подал голос Аркадий Полковников. — А охранцами тоже предусмотрен план номер два?
Глава 65
ПИСАТЕЛЬ ИЗЮМОВ
Педрила-журналист не соврал: ждали в театре Президента, ждали моего закадычного врага! По этому случаю собрался весь бомонд — целая куча гиен пера и кое-кто с телевидения. Я прошелся по фойе в своих потрясающих армейских ботиночках, и меня узнали. Я почувствовал, как рыльце телекамеры потянулось за мной, как встрепенулись в толпе журналюг. Теперь нужно было подсекать. Я притиснулся к старушке, торгующей программками и разноцветными буклетами или каким-то дерьмом наподобие, и спросил: «Мамаша, где здесь будет сортир?!» Спросил я вроде бы ей в ухо, а получилось, что на все фойе. Сортир мне был, конечно, не нужен. Я успел отлить еще дома, да и знал я, где тут заведение Два Нуля. Важным был сам вопрос. В детстве я прочитал, будто бы с такого вопроса какой-то древний поэт — то ли Державин, то ли Пушкин — начинал свои визиты в присутственные места. Эта шуточка мне дико понравилась. И правильно: лучше спросить заранее, чтобы потом не бегать по коридорам и не искать, где бы, черт возьми, поблевать? К тому же фраза про сортир выглядела прикольной. Публика балдела: ка-а-кой крутой!
У старушки с программками когда-то был неплохой зад. Но давно. Лет двести назад. По-моему, она им даже пользоваться разучилась. Забыла, кошелка старая, что такое стульчак. И уж слово сортир восприняла как личное оскорбление.
— Что такое? Что такое? — закудахтала она, отпрыгивая от меня и чуть не теряя свои буклетики. — Что вы от меня хотите?
Да уж не то, на что ты надеешься, подумал я. Все вокруг уже смотрели на меня. На меня, на мои штанцы, мою сумочку и мою кепочку с одноименным «Фердинандом». Мимоходом оглядев фойе, я заметил, как недружелюбно посматривают на меня мальчики в штатском — этого добра сегодня было не меньше, чем журналюг. Придется осадить назад, мудро рассудил я. Если они меня выкинут до прихода Президента, то главного трюка с раздачей книжек мне не исполнить.
Я сказал добродушно:
— Программку хочу купить. И буклеты, вот этот и вон тот…
Старая кошелка с бывшей задницей опасливо вернулась на исходную позицию. Я вытащил пять баксов, отмахнулся от сдачи и сгреб в охапку разноцветное барахло, мысленно ища уже ближайшую урну. Вся эта дрянь отпечатана была на толстой роскошной бумаге, которую я ненавидел и в Париже. Богачи чертовы! Всю задницу обдерешь, разминай или не разминай.
Об этом я и сообщил на прощание бабке. Но уже тихо, не для фойе. Лицо кошелки перекосилось. Видно было, что книжку «Гей-славяне», сочинение писателя Изюмова, в детстве прочесть под одеялом запрещала ей кошелкина мамаша. Хотя какой там Изюмов! В пору ее детства единственной крутой вещью была поэма «Лука Мудищев». Ее, может, она и прочла под одеялом. Но уже забыла на старости лет. И написал поэму, кажется, не я.
Я обнаружил наконец урну, сбросил туда все свои покупки, похлопал себя по заднице и легкой пружинистой походкой отправился в зрительный зал. Я просто физически ощущал своим затылком злые взгляды журналистских гиен. Или я ничего не понимаю в жизни, или завтра хоть одна сволочь обязана написать: «К сожалению, визит Президента в театр был подпорчен хамской выходкой скандально известного Фердинанда Изюмова, который»… Впрочем, «который» будет в антракте. Нельзя складывать все яйца в одну мошонку. Я насторожил гиен, теперь ждите. Будет акт второй. Мне вспомнилось, как мой фрэнд Боря Казимиров хвастался, что написал пьесу в пяти половых актах, и жаловался мне, что никто ему не верит, будто он написал… «И я не верю, — честно сказал я ему тогда. — Максимум на что ты способен, — это пьеса в двух половых актах. Но даже в таком случае у твоего произведения будет открытый финал. Соображаешь?» После этих слов Боря сразу перестал быть моим фрэндом, и черт бы с ним. Казимиров теперь в Канаде, работает на ферме и разводит коров, а Фредди-беби стал европейской величиной. Писателем. Известным публицистом. Можно сказать, на одной ноге с королями и президентами. Будущими…
…и бывшими! Я нашел свое седьмое место на восьмом ряду и испытал легкое потрясение, узнав своего соседа. Ни хрена себе улыбочка Фортуны. Место номер восемь занимала массивная фигура. Седые пряди и нос картошкой. Он самый. Позавчерашний хозяин России, ныне скромный зритель в Большом театре. Сик транзит глория мунди… или муди? Забыл.
Я шлепнулся рядом и посмотрел на соседа. Бывший президент посмотрел на европейскую знаменитость. Два места с другой стороны от меня были еще не заняты. Блин, подумал я с воодушевлением. А кто же сядет с другой стороны? Может быть, Горбачев с леди Тэтчер? Где же телекамеры, черт возьми? Я чуть не застонал от обиды. Пока педрилы-тивишники ждут в фойе выхода — вернее, входа — Президента, тут в зрительном зале сам Фредди-беби беседует с бывшим президентом России о судьбах России. Камеры! Мотор! Дайте свет!
— Добрый вечер, — с чувством произнес я, прикидывая, как получше начать этот разговор о судьбах России. Хорошая, между прочим, завязка для новой книги… Кстати! Еще одна мысль буквально пронзила меня. А вдруг это как раз он прислал мне билет? На гея он, правда, не похож, но, может, просто умело маскировался?…
— Добрый вечер, — мрачно отозвался бывший президент. — Кепку бы сняли. В театре находитесь, а не в конюшне. Очаг культуры… — Он почему-то вздохнул. Я понял, что бывший не догадывается пока, КТО именно сидит рядом с ним.
Я дисциплинированно стянул свою крутую кепочку с «Фердинандом» и положил ее на свои коленки, обтянутые крутейшими брючками.
— Позвольте представиться, — торжественно сказал я. — Фердинанд Изюмов, писатель. Будем знакомы.
Бывший президент недовольно моргнул. Что-то отразилось на его лице. Похоже, он слышал обо мне. Точно-точно, слышал, потому что отодвинулся от меня подальше.
— Это ты, что ли, написал про то, как тебя индеец поимел? — спросил он неприязненно. Я возликовал. Вся Россия меня читает, вся. От слесаря-водопроводчика до президента. Плюются, но читают. Высокий класс!
— Во-первых, не меня, а моего героя, — с готовностью начал объяснять я. — Во-вторых, даже не его, а скорее он, как вы верно выразились, поимел индейца. В-третьих, там было еще двое… Такая многокомпозиционная сцена. Я понятно излагаю?
— Понятно, — еще более мрачно откликнулся бывший. Я догадался, что к большому разговору о судьбах страны он сегодня явно не готов. — И не стыдно тебе писать такое говно? Взрослый мужик, модный… — Он брезгливо ткнул пальцем в направлении моего роскошного пиджачка с нарисованными глазками. — Денег, что ли, не хватает?
Я оскорбился. Бывший президент оказался тупым бурбоном. Я так и думал. Если ты всю жизнь проработал секретарем обкома, тебе не понять постмодерна. Примитивные партийные рефлексы. Если индеец скачет на коне — это хорошо. А вот если того же индейца трахает молодой темпераментный славянин — это уже, видите ли, говно. Я стал судорожно перебирать в уме самые умные фразы из рецензий на «Гей-славян». В голове трепыхалась только какая-то заумь вроде поливекторного дискурса или экзистенциальной компоненты. Пишут, блин. Попробуй объяснить простому человеку. Одна Марья Васильевна нашла человеческие слова. Помню, что человеческие, а какие именно — позабыл. Надрался в задницу и не запомнил.
— Денег хватает, — ответил я упрямо. — Денег у меня, может, не меньше вашего. И квартира в Париже на бульваре Распай, и машины две… И костюмов две сотни, — прибавил я зачем-то. Костюмов у меня на самом деле было всего штук тридцать, но почему не пустить пыль в глаза бывшему партийному совку?
У бывшего президента, пока я говорил, было тупо-сосредоточенное выражение лица. Казалось, он внимательно прислушивается к моим словам, пробуя на вкус чуть ли не каждое… Мгновение спустя я понял, что прислушивался он совсем не ко мне.
Я навострил уши. Где-то далеко в фойе что-то громко щелкнуло, словно разбили, несколько осветительных ламп. Раздались приглушенные крики, несколько черных костюмов выбежало из зала.
«Вот проклятье!» — подумал я растерянно. Пока я тут распинался с этим бывшим, там в фойе уже произошел какой-то скандал. И произошел, к сожалению, без моего участия и даже присутствия.
Я вскочил с места, но уже через два шага вдруг заметил, что я не иду самостоятельно. Меня тащат к выходу двое в штатском. Тащат, заломив мне руки. Примерно такого я и ожидал, когда шел сюда. Но только ПОСЛЕ какой-нибудь моей антипрезидентской выходки. ПОСЛЕ, а не ДО! У нас презумпция невиновности, между прочим! Я еще ничего не сделал для того, чтобы меня выкинули или забрали.
Зрители в зале повскакали с мест и тоже припустились к выходу. Скандал в фойе многих интересовал сильнее, чем предстоящий «Спартак». Об этом можно было бы рассказать дома… Штатские тем временем тащили меня вперед с упорством муравьев, не разбирая, дороги. Пару раз я въезжал головой в чьи-то спины. Один раз мною чуть не протаранили мраморную колонну. Мимоходом я заметил, что параллельным курсом к выходу движется мой бывший сосед и всеобщий бывший президент. Двигается тоже, кстати, не по своей воле. А его-то за что? Он-то, по-моему, даже и в мыслях не держал похулиганить! Обозвал, правда, мою книжку говном, но это ведь не повод, чтобы выкидывать из зала пожилого человека… Я, между прочим, на слово «говно» как раз и не обиделся.
В этот миг меня вынесли из какой-то боковой двери прямо на улицу и кинули на сиденье большой машины. Там уже сидел некий тип, который сразу, недолго думая, заехал мне в рыло. Когда я опомнился, рядом на то же сиденье впихнули еще одного пассажира. Того самого. Моего бывшего соседа по восьмому ряду. Правда, теперь у экс-президента была разбита губа и порван пиджак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55