Лицо было серьезным и решительным, словно лет на двадцать помолодевшим. Будто вернулась его суровая военная юность. – Я, конечно, на гражданке маленько распустился, но кое-что во мне еще осталось… Помню…
Если бы ребята в Афгане только из-за меня в рейд не пошли, хана бы мне была. Так что ты мой пустой треп по дороге в расчет не бери. Потрохами чувствую, нормальный ты человек, наш. Будет очень туго – найди меня. Домик мой на окраине здесь каждая собака знает – Тимирязева, три. Игоря Антипова спросишь…
– Спасибо, – грустно улыбнулся Никита. – Прощай.
Он выбрался из машины, не забыв прихватить недопитую бутылку с водой, и сбежал по откосу под мост.
– Счастливо! – донеслось ему в спину, затем пикапчик проурчал по плитам бетонного моста, и все стихло.
Никита огляделся. Верил он в искренность своего случайного спасителя, но береженого и бог бережет.
Сейчас единственным его желанием было часика два-три поспать – шутка ли, сутки на ногах, да еще со столь изнурительными приключениями. Идти в город и искать там гостиницу – глупее варианта не придумаешь. Впрочем, как и оставаться здесь, под мостом.
Берег на этой стороне Бурунки был обрывистый, и ничего здесь не росло – не то что на противоположном берегу, густо заросшим камышом и кустарником.
В то, что его будут искать, Полынов не верил – собственными глазами видел, что представляют из себя останки его товарищей. Армия есть армия, и вряд ли кому в голову придет составлять из кровавых кусков тела – разделят на равные кучки по количеству погибших людей, запаяют в цинковые гробы и отправят по месту жительства. И все же элементарную предосторожность следовало соблюсти, к тому же отдохнуть на голой земле под мостом вряд ли получится – машины будут мешать своим гулом.
Переходить речку вброд Никите не пришлось – он легко пересек ее, прыгая с валуна на валун. В засуху Бурунка сильно обмелела, и валуны торчали над ее поверхностью не меньше, чем на метр. Сейчас вода текла спокойно, лишь кое-где журча на перекатах, но, вероятно, весной, в половодье, бурлила и клекотала на валунах, за что речка и получила свое название.
На другом берегу Никита чуть подзадержался. Забравшись в камыши, снял куртку, аккуратно спорол шевроны и сжег их, сбросив затем пепел в реку. Теперь он спокойно мог выдавать себя за отставного офицера любого рода войск, уволенного в запас по сокращению армии. Легенду, каким образом и зачем он оказался в Каменке, можно придумать потом. В соответствии с ситуацией.
Пройдя с полкилометра вниз по течению Бурунки, Полынов забрался в густые заросли боярышника и, присев, осмотрелся. Лучшего места для «лежки» не придумаешь. Кустарник дальше двух метров не просматривался, к тому же камуфлированная форма по своей расцветке сливалась с окружающей растительностью, и обнаружить здесь Никиту можно было, лишь подойдя вплотную, если не наступив. Но и подойти без треска сучьев сюда невозможно. Впрочем, искать Полынова по идее пока никто не должен, и наткнуться на него мог разве что какой-нибудь бомж. Хотя откуда здесь бомжам взяться? Чай, не сытая Москва, где они все пригородные лесочки оккупировали, спят чуть ли не под каждым кустом. Здесь периферия, не самое сладкое место для нищих – поспать места вволю, зато жрать нечего, никто не подает.
Что удивительно, но есть не хотелось, хотя почти сутки во рту маковой росинки не было. Зато по-прежнему хотелось пить, но это желание скорее всего было вызвано соматическим расстройством организма – даже бултыхайся он сейчас в бассейне и напейся так, что вода из всех пор сочилась, Никита все равно испытывал бы жажду.
Полынов смочил губы из бутылки и, подложив под голову пентоп, улегся. В кустах боярышника было жарко и душно – не то что под мостом, где от бетонных плит и близкой открытой воды тянуло прохладой, – но выбирать не приходилось. Лучше проснуться живым и здоровым на сухой, твердой, как камень, земле, чем умереть во сне на перине.
Глава 9
Снилась Никите баня. Жаркая, душная, заполненная паром. И будто бы посреди бани стоит большой оструганный стол, а вокруг на лавках, закутанные в простыни, сидят его товарищи. Устюжанин, Мигунов, Братчиков, Фокина. Сидит среди них и Никита.
Стол пустой, ничего на нем нет, но ничего им и не надо. И так всем весело, все довольны – радуются, что после взрыва самолета живы остались, а теперь вот в баньке парятся. Устюжанин сидит во главе стола, курит, улыбается добродушно, глаза от удовольствия щурит. Володя наперебой с Олегом анекдоты шпарят, все смеются заразительно, но как-то невпопад, больше не над анекдотами, а от радости жизни.
Напротив Никиты Леночка сидит, и какая-то она совсем другая, непохожая на ту – из лаборатории и из жилого отсека трейлера. Верткая, подвижная, глазами в Никиту так и стреляет.
– Что же ты, Никита, так перепачкался? – весело спрашивает она и подмигивает.
Никита смотрит на свои руки и видит, что они действительно неимоверно грязные, заскорузлые от въевшейся в кожу рыжей пыли Каменной степи. Все вокруг сидят чистенькие, распаренные – один он грязный.
– Идем-ка, мил дружок, я тебя на полок положу да березовым веничком хорошенько отхожу! Будешь ты у нас чистеньким да пригожим, вот тогда тебя и полюбить не грех будет! – прыскает в ладошку Леночка и глазами в его глаза призывно смотрит.
Никита конфузится и исподлобья бросает взгляд на остальных. Но никто на них с Леночкой внимания не обращает.
– Да что же ты смущаешься так! – заливисто смеется Леночка, протягивает руку и, кладет свою ладонь на его.
Ладошка у нее маленькая, узкая, теплая, рука белая. Из-под съехавшей с плеч простыни выглядывают полукружья белых, незагорелых грудей Левое полукружье ритмично вздрагивает от учащенно бьющегося сердца, а в ложбинку по коже медленно скатывается капля пота – жарко в бане.
– Не обращай на них внимания, – говорит тихо Леночка и поглаживает своей ладонью его ладонь.
Сердце у Никиты обмирает. – В этом мире до нас двоих нет никому дела. Все у нас получится!
Леночка снова заливисто смеется, и не понять, то ли шутит она, то ли искреннюю правду говорит…
Треск ветвей поднял Полынова с земли, как зайца с лежки. Чуть стрекоча не задал. Солнце припекало, от его лучей не спасали мелкие листья боярышника, и Никита очнулся весь в поту. Будто действительно в бане побывал, вот только друзей-товарищей с собой в реальность не прихватил. Не смог. Никогда больше им вместе не сидеть.
Треск кустарника доносился со стороны моста, и был он необычно громким, будто кто-то специально шумел, продираясь сквозь заросли напролом. И был этот кто-то не один – треск раздавался по крайней мере с трех-четырех направлений. Словно облава шла, прочесывая правый берег Бурунки в поисках Полынова.
Внезапно оттуда послышался мальчишеский окрик, что-то свистнуло, щелкнуло, размеренные, тяжелые шаги рассыпались паническим топотом, кустарник немилосердно затрещал, и над берегом разнеслось обиженное мычание.
– Тьфу, черт! – шепотом выругался Полынов и чуть не расхохотался. Вот тебе и облава – какая только чушь спросонья в голову не лезет! Коров на выпас погнали. Городок небольшой, почему корову не завести, если сейчас и в больших городах «мода» скотину в квартирах содержать появилась? До коров дело пока не дошло, но кур на балконе, свиней в ваннах – этого сколько угодно! В прошлом году в Питере Полынов собственными глазами наблюдал, как по мостовой, где некогда царские рысаки гарцевали, мужик трех коз на выпас гнал. Невзрачный такой мужичишка, худенький, лысенький, в потрепанном костюмчике, однако шагает гордо, с достоинством, словно он не пастух, а по крайней мере остепененный научный сотрудник. В одной руке совочек на длинной ручке держит, в другой – метелку. Как, значит, какой козе приспичит, так он тут как тут – хитрой пружинкой крышечку на совочке приподнимает и метелкой – раз, раз! – катышки в совочек сметает. И – полный порядок. Даже не наклоняется, то есть весь процесс по-научному организован, как и положено.
Оно, конечно, понятно – при разделе государственного пирога все на толстый кусок рты разевали, да ширина ртов у всех разная оказалась. Кому алмазные прииски отхватить повезло, а кому вот так – по козе на рыло досталось… С другой стороны, кем бы Полынов сейчас был, сохранись социализм? Окончил бы спецшколу да служил рядовым сотрудником КГБ.
Вербовал бы по учреждениям сексотов, чтобы те друг на дружку доносы строчили и тем самым советскую власть укрепляли. Зато теперь он чуть ли не на правительственном уровне работает, с министрами ручкается и немалые деньги получает… Ну а то, что как от первого варианта, так и от второго, с души воротит, – личное дело. Не нравится – иди в свинопасы.
Полынов поморщился. Что это он сопли распустил? Может, еще захныкать и нянечку позвать, чтобы слюнявчиком ему нос утерла? Только в его нынешнем положении понадобится слюнявчик размером с простыню.
Никита затаился, пережидая, пока пройдет стадо.
Какая-то пеструшка сунулась к нему в заросли, но, увидев человека, замерла в недоумении, тараща бессмысленные глаза. Никита подмигнул ей и, усмехнувшись про себя, приложил палец к губам – мол, не выдавай, родимая! В более идиотское положение он раньше никогда не попадал. Корова шумно вздохнула, замотала головой, шлепая себя по морде ушами, и двинулась далее, обходя кусты боярышника стороной. Все стадо прошло понизу, где у берега имелась хоть какая-то трава, а пастушок, не утруждая себя лазаньем по кустам, миновал убежище Полынова сверху, по открытому полю с сухой, выжженной солнцем травой. Шел он неторопливо, пощелкивая кнутом и лениво, от нечего делать, матерясь. Пастушку, наверное, было лет четырнадцать – голос у него ломался, и мат с его губ слетал то неокрепшим отроческим баском, то мальчишеским фальцетом.
Стадо оставило после себя тучу мелкой мошкары.
Она не кусалась, но назойливо мельтешила перед лицом, норовя залезть в рот, ноздри, глаза. И все попытки отмахнуться от нее ни к чему не приводили.
Поэтому, подождав, пока стадо удалилось на достаточное расстояние, Никита выбрался из кустов боярышника, спустился к реке и умылся. Лишь тогда мошкара отстала.
На часах было начало одиннадцатого, и Полынов порадовался за себя – спал больше шести часов и, хоть чувствовал немного разбитым после вчерашних передряг, отдохнул сносно. Допив из бутылки воду, он зашвырнул пустую посуду в камыши и только тогда наконец ощутил чувство голода. И это было хорошим признаком – значит, функции организма восстанавливаются. Не до конца, видать, отравили его фээсбэшники, и здесь они оказались дилетантами…
На самом деле Полынов ни на йоту не верил версии в отравление его фээсбэшниками, но как-то же над собой подтрунить нужно? Оперативнику во время работы не положено раскисать ни при каких обстоятельствах, а всегда надлежит быть «бодру, свежу и веселу», даже если его стойкий понос прохватил. Однако с обедом придется подождать – самое время связаться с напарником, а то, глядишь, тот в аэропорт поспешит с почестями цинковый гроб с останками соратника встречать.
Найдя в молодом ольшанике укромное место у трухлявого пня, Никита сел на землю и открыл пентоп. Открыл с некоторым опасением, ожидая, что оттуда посыплется крошево экрана на жидких кристаллах, однако, к его удивлению и удовольствию, обе панели – с экраном и клавиатурой – нисколько не пострадали. Более того, компьютер нормально включился, а когда он вставил в дисковод лазерный диск, так же нормально загрузился.
Полынов раздвинул панель-гармошку с клавиатурой до оптимальных размеров и поставил пентоп на пенек. Один к одному, как Ленин в Разливе – на пеньке устроился, с поправкой разве что на научно-техническую революцию в области записи информации, с издевкой подумал Никита.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Если бы ребята в Афгане только из-за меня в рейд не пошли, хана бы мне была. Так что ты мой пустой треп по дороге в расчет не бери. Потрохами чувствую, нормальный ты человек, наш. Будет очень туго – найди меня. Домик мой на окраине здесь каждая собака знает – Тимирязева, три. Игоря Антипова спросишь…
– Спасибо, – грустно улыбнулся Никита. – Прощай.
Он выбрался из машины, не забыв прихватить недопитую бутылку с водой, и сбежал по откосу под мост.
– Счастливо! – донеслось ему в спину, затем пикапчик проурчал по плитам бетонного моста, и все стихло.
Никита огляделся. Верил он в искренность своего случайного спасителя, но береженого и бог бережет.
Сейчас единственным его желанием было часика два-три поспать – шутка ли, сутки на ногах, да еще со столь изнурительными приключениями. Идти в город и искать там гостиницу – глупее варианта не придумаешь. Впрочем, как и оставаться здесь, под мостом.
Берег на этой стороне Бурунки был обрывистый, и ничего здесь не росло – не то что на противоположном берегу, густо заросшим камышом и кустарником.
В то, что его будут искать, Полынов не верил – собственными глазами видел, что представляют из себя останки его товарищей. Армия есть армия, и вряд ли кому в голову придет составлять из кровавых кусков тела – разделят на равные кучки по количеству погибших людей, запаяют в цинковые гробы и отправят по месту жительства. И все же элементарную предосторожность следовало соблюсти, к тому же отдохнуть на голой земле под мостом вряд ли получится – машины будут мешать своим гулом.
Переходить речку вброд Никите не пришлось – он легко пересек ее, прыгая с валуна на валун. В засуху Бурунка сильно обмелела, и валуны торчали над ее поверхностью не меньше, чем на метр. Сейчас вода текла спокойно, лишь кое-где журча на перекатах, но, вероятно, весной, в половодье, бурлила и клекотала на валунах, за что речка и получила свое название.
На другом берегу Никита чуть подзадержался. Забравшись в камыши, снял куртку, аккуратно спорол шевроны и сжег их, сбросив затем пепел в реку. Теперь он спокойно мог выдавать себя за отставного офицера любого рода войск, уволенного в запас по сокращению армии. Легенду, каким образом и зачем он оказался в Каменке, можно придумать потом. В соответствии с ситуацией.
Пройдя с полкилометра вниз по течению Бурунки, Полынов забрался в густые заросли боярышника и, присев, осмотрелся. Лучшего места для «лежки» не придумаешь. Кустарник дальше двух метров не просматривался, к тому же камуфлированная форма по своей расцветке сливалась с окружающей растительностью, и обнаружить здесь Никиту можно было, лишь подойдя вплотную, если не наступив. Но и подойти без треска сучьев сюда невозможно. Впрочем, искать Полынова по идее пока никто не должен, и наткнуться на него мог разве что какой-нибудь бомж. Хотя откуда здесь бомжам взяться? Чай, не сытая Москва, где они все пригородные лесочки оккупировали, спят чуть ли не под каждым кустом. Здесь периферия, не самое сладкое место для нищих – поспать места вволю, зато жрать нечего, никто не подает.
Что удивительно, но есть не хотелось, хотя почти сутки во рту маковой росинки не было. Зато по-прежнему хотелось пить, но это желание скорее всего было вызвано соматическим расстройством организма – даже бултыхайся он сейчас в бассейне и напейся так, что вода из всех пор сочилась, Никита все равно испытывал бы жажду.
Полынов смочил губы из бутылки и, подложив под голову пентоп, улегся. В кустах боярышника было жарко и душно – не то что под мостом, где от бетонных плит и близкой открытой воды тянуло прохладой, – но выбирать не приходилось. Лучше проснуться живым и здоровым на сухой, твердой, как камень, земле, чем умереть во сне на перине.
Глава 9
Снилась Никите баня. Жаркая, душная, заполненная паром. И будто бы посреди бани стоит большой оструганный стол, а вокруг на лавках, закутанные в простыни, сидят его товарищи. Устюжанин, Мигунов, Братчиков, Фокина. Сидит среди них и Никита.
Стол пустой, ничего на нем нет, но ничего им и не надо. И так всем весело, все довольны – радуются, что после взрыва самолета живы остались, а теперь вот в баньке парятся. Устюжанин сидит во главе стола, курит, улыбается добродушно, глаза от удовольствия щурит. Володя наперебой с Олегом анекдоты шпарят, все смеются заразительно, но как-то невпопад, больше не над анекдотами, а от радости жизни.
Напротив Никиты Леночка сидит, и какая-то она совсем другая, непохожая на ту – из лаборатории и из жилого отсека трейлера. Верткая, подвижная, глазами в Никиту так и стреляет.
– Что же ты, Никита, так перепачкался? – весело спрашивает она и подмигивает.
Никита смотрит на свои руки и видит, что они действительно неимоверно грязные, заскорузлые от въевшейся в кожу рыжей пыли Каменной степи. Все вокруг сидят чистенькие, распаренные – один он грязный.
– Идем-ка, мил дружок, я тебя на полок положу да березовым веничком хорошенько отхожу! Будешь ты у нас чистеньким да пригожим, вот тогда тебя и полюбить не грех будет! – прыскает в ладошку Леночка и глазами в его глаза призывно смотрит.
Никита конфузится и исподлобья бросает взгляд на остальных. Но никто на них с Леночкой внимания не обращает.
– Да что же ты смущаешься так! – заливисто смеется Леночка, протягивает руку и, кладет свою ладонь на его.
Ладошка у нее маленькая, узкая, теплая, рука белая. Из-под съехавшей с плеч простыни выглядывают полукружья белых, незагорелых грудей Левое полукружье ритмично вздрагивает от учащенно бьющегося сердца, а в ложбинку по коже медленно скатывается капля пота – жарко в бане.
– Не обращай на них внимания, – говорит тихо Леночка и поглаживает своей ладонью его ладонь.
Сердце у Никиты обмирает. – В этом мире до нас двоих нет никому дела. Все у нас получится!
Леночка снова заливисто смеется, и не понять, то ли шутит она, то ли искреннюю правду говорит…
Треск ветвей поднял Полынова с земли, как зайца с лежки. Чуть стрекоча не задал. Солнце припекало, от его лучей не спасали мелкие листья боярышника, и Никита очнулся весь в поту. Будто действительно в бане побывал, вот только друзей-товарищей с собой в реальность не прихватил. Не смог. Никогда больше им вместе не сидеть.
Треск кустарника доносился со стороны моста, и был он необычно громким, будто кто-то специально шумел, продираясь сквозь заросли напролом. И был этот кто-то не один – треск раздавался по крайней мере с трех-четырех направлений. Словно облава шла, прочесывая правый берег Бурунки в поисках Полынова.
Внезапно оттуда послышался мальчишеский окрик, что-то свистнуло, щелкнуло, размеренные, тяжелые шаги рассыпались паническим топотом, кустарник немилосердно затрещал, и над берегом разнеслось обиженное мычание.
– Тьфу, черт! – шепотом выругался Полынов и чуть не расхохотался. Вот тебе и облава – какая только чушь спросонья в голову не лезет! Коров на выпас погнали. Городок небольшой, почему корову не завести, если сейчас и в больших городах «мода» скотину в квартирах содержать появилась? До коров дело пока не дошло, но кур на балконе, свиней в ваннах – этого сколько угодно! В прошлом году в Питере Полынов собственными глазами наблюдал, как по мостовой, где некогда царские рысаки гарцевали, мужик трех коз на выпас гнал. Невзрачный такой мужичишка, худенький, лысенький, в потрепанном костюмчике, однако шагает гордо, с достоинством, словно он не пастух, а по крайней мере остепененный научный сотрудник. В одной руке совочек на длинной ручке держит, в другой – метелку. Как, значит, какой козе приспичит, так он тут как тут – хитрой пружинкой крышечку на совочке приподнимает и метелкой – раз, раз! – катышки в совочек сметает. И – полный порядок. Даже не наклоняется, то есть весь процесс по-научному организован, как и положено.
Оно, конечно, понятно – при разделе государственного пирога все на толстый кусок рты разевали, да ширина ртов у всех разная оказалась. Кому алмазные прииски отхватить повезло, а кому вот так – по козе на рыло досталось… С другой стороны, кем бы Полынов сейчас был, сохранись социализм? Окончил бы спецшколу да служил рядовым сотрудником КГБ.
Вербовал бы по учреждениям сексотов, чтобы те друг на дружку доносы строчили и тем самым советскую власть укрепляли. Зато теперь он чуть ли не на правительственном уровне работает, с министрами ручкается и немалые деньги получает… Ну а то, что как от первого варианта, так и от второго, с души воротит, – личное дело. Не нравится – иди в свинопасы.
Полынов поморщился. Что это он сопли распустил? Может, еще захныкать и нянечку позвать, чтобы слюнявчиком ему нос утерла? Только в его нынешнем положении понадобится слюнявчик размером с простыню.
Никита затаился, пережидая, пока пройдет стадо.
Какая-то пеструшка сунулась к нему в заросли, но, увидев человека, замерла в недоумении, тараща бессмысленные глаза. Никита подмигнул ей и, усмехнувшись про себя, приложил палец к губам – мол, не выдавай, родимая! В более идиотское положение он раньше никогда не попадал. Корова шумно вздохнула, замотала головой, шлепая себя по морде ушами, и двинулась далее, обходя кусты боярышника стороной. Все стадо прошло понизу, где у берега имелась хоть какая-то трава, а пастушок, не утруждая себя лазаньем по кустам, миновал убежище Полынова сверху, по открытому полю с сухой, выжженной солнцем травой. Шел он неторопливо, пощелкивая кнутом и лениво, от нечего делать, матерясь. Пастушку, наверное, было лет четырнадцать – голос у него ломался, и мат с его губ слетал то неокрепшим отроческим баском, то мальчишеским фальцетом.
Стадо оставило после себя тучу мелкой мошкары.
Она не кусалась, но назойливо мельтешила перед лицом, норовя залезть в рот, ноздри, глаза. И все попытки отмахнуться от нее ни к чему не приводили.
Поэтому, подождав, пока стадо удалилось на достаточное расстояние, Никита выбрался из кустов боярышника, спустился к реке и умылся. Лишь тогда мошкара отстала.
На часах было начало одиннадцатого, и Полынов порадовался за себя – спал больше шести часов и, хоть чувствовал немного разбитым после вчерашних передряг, отдохнул сносно. Допив из бутылки воду, он зашвырнул пустую посуду в камыши и только тогда наконец ощутил чувство голода. И это было хорошим признаком – значит, функции организма восстанавливаются. Не до конца, видать, отравили его фээсбэшники, и здесь они оказались дилетантами…
На самом деле Полынов ни на йоту не верил версии в отравление его фээсбэшниками, но как-то же над собой подтрунить нужно? Оперативнику во время работы не положено раскисать ни при каких обстоятельствах, а всегда надлежит быть «бодру, свежу и веселу», даже если его стойкий понос прохватил. Однако с обедом придется подождать – самое время связаться с напарником, а то, глядишь, тот в аэропорт поспешит с почестями цинковый гроб с останками соратника встречать.
Найдя в молодом ольшанике укромное место у трухлявого пня, Никита сел на землю и открыл пентоп. Открыл с некоторым опасением, ожидая, что оттуда посыплется крошево экрана на жидких кристаллах, однако, к его удивлению и удовольствию, обе панели – с экраном и клавиатурой – нисколько не пострадали. Более того, компьютер нормально включился, а когда он вставил в дисковод лазерный диск, так же нормально загрузился.
Полынов раздвинул панель-гармошку с клавиатурой до оптимальных размеров и поставил пентоп на пенек. Один к одному, как Ленин в Разливе – на пеньке устроился, с поправкой разве что на научно-техническую революцию в области записи информации, с издевкой подумал Никита.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54