Давно его знаю. Уверен. О старшем лейтенанте будем думать. Скорей всего, перебазируем в другое Управление. Предварительно предупредим. Распустит язык — нулевой вариант.
— Годится, — одобрил генерал. Помолчал и продолжил. — Честно признаюсь, жаль созданную нами группу. Расчитывали на ее долгую жизнь, ан вон как вышло.
— Почему — группу? — осторожно возразил Грызун. — Если правильно вас понял, речь — о руководителе…
Генерал с трудом выбрался из-за стола, подошел к портрету, аккуратно носовым платком смахнул пыль. Будто извинился перед товарищем Дзержинским за предстоящую операцию с «грязными руками».
— Жаль, конечно, Пулю. Перспективный агент, талантливый мужик. Но при работе на высоком уровне нужны высокие жертвы. В меньшие писаки ни за что не поверят.
Сказанное — реквием по Собкову…
Как водится, вылет задержали. По погодным условиям на трассе. Киллеры отправились в буфет. Есть не хотелось, но нужно же убить время! Летун занялся кефиром с булочкой, Пуля пил «колу» и с интересом оглядывал зал аэропорта. Интерес — не зряшный. Из головы не выходит сбежавший продавец кожаных курток. Судя по краткому диалогу с амбалом, Собкова-Голубева уже вычислили и, соответственно, приговорили к «высшей мере». Ему знакомы повадки криминального мира — не отстанут до тех пор, пока не замочат.
Значит, нужно удвоить, утроить осторожность, следить за каждым мужиком, за каждой телкой. Попивая газированный напиток, Александр следил за окружающими его пассажирами. Вроде, ничего подозрительного. Пока — ничего. Расслабляться он не имеет права.
Наконец, об"явили посадку…
Летун занял место возле иллюминатора. Бросил на сетку видавший виды толстый портфель, расслабил узел галстука, откинул спинку сидения. Вот-вот захрапит. Но Собков знает — притворяется. На самом деле тоже изучает обстановку, оглядывает пассажиров. Как это делает его босс.
Внимание привлек парень-доходяга, прижимающий к впалой груди новенький кейс. Он больше остальных походил на пастуха. То, что киллеров будут пасти посланцы Баянова — ни малейшего сомнения, ФСБ — не та контора, с которой можно шутить. Она напоминает паука в паутине, из которой пытаются освободиться еще не отсосанные мухи. Два киллера.
— Есть желание? — Александр вытащил из кармана плоскую фляжку с коньяком. Сам почти не пил, но берег на тот крайний случай, когда нужно расколоть собеседника. — Так сказать, отпраздновать убытие из столицы…
— Не пью и тебе не советую. Размягчает мозги, а нам нужно содержать их в рабочем состоянии, — не открывая глаз, отказался напарник.
— Глупость все это и предрассудки! — густым, шаляпинским басом отреагировал третий в ряду пассажир, оглаживая густые усы и митрополичью бороду. — Наши предки пили да похваливали, но разума не пропивали.
— Может быть, составите компанию? — предложил Собков. — Одному пить — алкоголик, вдвоем — весельчаки.
Почему бы не сойтись с возможным жителем Дальневосточного края? Вдруг старикан разговорится и удастся выудить из него что-нибудь ценное, которое понадобится при ликвидации Проколина?
— А чего ж, можно и приложиться, — не стал кокетничать бородач. — Испробую.
Он достал из сумки стакашек, плеснул в него коньячку. Пригляделся.
— По виду проходит. Теперяча понюхаем, пригубим… Прости, мил-человек, енто пойло христианская душа не примет… Давай исделаем так: ты глуши дерьмовый свой коньячишко, а я уж чокнусь родимой. Сквозь газетный листок и марганцовку процеженной, на травках настоенной, батюшкой окрещенной.
По салону поплыл запах самогона. Судя по мутности, не процеженного, ни на чем не настоенного и, тем более, не «окрещенного» деревенским батюшкой.
Летун обеспокоенно задвигал носом-локатором, брезгливо поморщился и отвернулся к иллюминатору.
Самодет взревел турбинами, показалось, присел, и вдруг рванулся вперед.
— Самое время попрощаться с подмосковной землею… Примем?
Александр опорожнил четверть рюмки. Бородач отправил под густые усы один за другим два стакана, блаженно прижмурился и разом отхватил половину яблока.
— Со знакомствием, мил-человек. По пачпорту меня окрестили древним имячком Кузьма. В деревне кличут Кузей.
— Голубев Владимир Сергеевич, — все еще оглядывая утихомирившийся самолетный салон, отрекомендовался киллер. — Можете — Володей… В Хабаровске живете?
— Чего удумал, Володька — жить в Хабаровске? В гробу я его видел в белых тапочках, под белой простыней. Нет, извини-подвинься, в нашем Бикине настоящее раздолье! Что грибы, что ягоды, что охота — полное для тебя удовольствие… Приезжай — гостем будешь. В подвале — цельные бочки такого нектара, — показал он на почти опорожненную бутылку. А уж медку и медовухи
— не перечесть, не перепить.
— Наверно, сейчас жизнь в Бикине уже не та? Реформы подрезали таежное благополучие?
Бородач вдумчиво исследовал собержание волосатых ноздрей.
— Слов нету, мил-человек, трудно сейчас. Рыбу в речке потравили, зверье подалось в таежную глушь. Но грибки да ягодки-то остались. Ими и живем… А от чего все беды? Неумелые лапотники до власти дорвались. воруют, подлюги, почем зря. Но мы наведем порядок, не сумлевайся, наведем!
— бородач с такой силой прихлопнул по подлокотнику кресла, что он, показалось, прогнулся. — Изберем губернатором края настоящего хозяина, Ваську Проколина. Свой мужик, коренной амурец! Он кой-кому кол в задницу вгонит, наворованное из горла выдерет!
Не пришлось трудиться, выводя соседа на предстоящие выборы — сам вышел. С такой радостью и гордостью, что Собков едва не расхохотался.
— Случайно слышал… Это какой же Проколин? Не тот ли, который срок отбывал?
— Васька — срок? Интересно, кто нашептал тебе на ухо, какое дерьмо постаралось? Мужик — чистейший, на совести — ни пятнышка. В прошлом году хотели его замарать, отдали под суд. Будто бы за использование служебного положения в личных целях. Хотели, злыдни, припаять срок. Не получилось! Народ стеной поднялся. Демонстрации, пикеты выставили, голодовки об"явили. Струсили дерьмовые правители, отработали задний ход. Дали Ваське условно
— не упомню, год ли, полгода. А теперича Проколин выставил свою кандидатуру в губернаторы. И пройдет, не сумлевайся, народ плечом подопрет, руками расчисит дорожку. Вот тогда заживем мы по настоящему!
Если бородач не брешет, киллера в очередной раз обманули. Нагло и мерзко. Побоялись хозяева, как бы терминатор не отказался стрелять в народного ищзбранника. Одно дело прикончить бандитского авторитета, совсем другое — стрелять в человека, которого поддерживает простой люд.
— Значит, мы попадем прямо на праздники, — «порадовался» Собков. — На какое число назначены выборы?
— Сегодня у нас понедельник? Значится, аккурат в воскресенье мы и пошабашим с ентим делом. А в пятницу — еще один митинг на площади. В Светлореченске. Почитай, отовсюду народ с"едется. Еще бы — Васька станет речь толкать. Разоб"яснит свою программу.
Кузьма вкусно пожевал спрятанными под зарослями волос губами, глотнул еще один стакашек адского напитка и продолжил хвалебные песнопения. Чего только в них не намешано! Оказывается, однажды теперяшний кандидат в губернаторы вынес на плечах из таежной глухомани придавленного упавшим деревом таежника… Трое суток не отходил от постели заболевшей одинокой соседки, отпаивая ее травяными отварами… Отписал в созданный в районе фонд неимущих все свое состояние…
Конечно, восторженные отзывы Кузьмы ни о чем не говорят. Вдруг, на самом деле, Проколин — ворюга и стяжатель, думающий только о пополнении отощавшего своего кармана, бизнесмен от политики? Замаскировал вонючее свое нутро благородными поступками… До чего же доверчив русский народ: повесят перед носом сладкую морковку, возможно даже, муляж морковки, не задумываясь, не сомневаясь, двинется в указанно направлении.
— Кровосос твой Васька. Убивец.
Густой женский голос будто плеснул деготь в медовый рассказ таежника. Полная женщина средних лет переместила цветастый платок с головы на плечи.
— Откуда взяли? — усомнился Александр.
— Оттудова и взяла. Его качки в прошлом месяце запытали хорошего парня. Требовали какого-то отступного. А надысь ограбили церкву, все иконы забрали. Батюшке пригрозили левольвертом.
— Врешь ты все, баба! — в полный голос заорал Кузьма. — То юыли люди не Василия!
— Права бабонька, — неожиданно поддержал женщину интеллигентного вида мужчина. — Проколин — главарь целой банды. Это — доказано следствием. Почему не припаяли ему десяток лет отсидки — диву даюсь.
— Потому и не припаяли, что — бандит. Боятся наши прокуроры да судьи.
Еще один противник Кузьмы. Молодой парень в камуфляжной форме. Или действующий военнослужащий, либо — запасник.
Странно, но киллер обрадовался. Терпеть не может отстреливать политиков, вообще — пусть наивных, но честных людей. Зато с удовольствием демонстрирует снайперское умение, когда на мушке — жулики и бандиты.
— Не слушай, Володька, бабьи сплетни, — растерянно покопался в бороде Кузьма. — Никакой Васька не бандит — душевный мужик… Все еще не веришь?
— обличительно поглядел из-под густых бровей «агитатор». Не на соседа — на женщину в цветастом платке. — Тогда — читай.
Обычный пропагандистский листок с фотографией. Веселое лицо, слегка вздернутый нос, высокий лоб с залысинами…
На фотке — мужик-симпатяга! Может быть, зря чернят его? Такой не может быть бандитом. А вдруг? Внешность обманчива, уродец на поверку бывает отличным парнем, красавец — садистом. И все же…
Сослаться на неожиданный нервный стресс, завалиться на время выборов в больницу, придумать тысячу других убедительных причин? Пусть Проколина убирает Летун, а Собков останется чистеньким…
Нет, не получится, Крылин — на подхвате, основная тяжесть — на Александре. А в Москве в качестве заложницы — его жена, Ксана. Откажется от ликвидировать Проколина, ее не помилуют. Руки скованы. Свободен только указательный палец, который должен нажать спусковой крючок карабина. В качестве соглядатая приставлен Летун.
А вдруг его послали не только в роли бдительного пастуха?
Придется стрелять. Дай Бог, чтобы кандидат в губернаторы оказался ворюгой…
Перед выходом из лайнера, Кузьма огладил усы и бороду, трижды, по русскому обычаю, облобызался с соседом. Летун от «родственных» об"ятий уклонился.
— Гляди-кось, Володька, заезжай в Бикин. Не приедешь — разобижусь. И своего дружка-чистюлю, — обиженно мотнул он кудлатой головой в сторону Летуна, — прихватывай. Не пожалеет, бледная немочь!
Лицо чиновника соцобеспечения покрылось румянцем, углы губ задрожали. Но от резкой отповеди все же с"умел удержаться, ограничился ласковым поглаживанием полы пиджака, под которой пришита «ножевая обойма».
Возле трапа шутил с девушкой в форме улыбчивый парень. Прядь русых волос брошена на чистый лоб. Глаза — карие. Под распухнутым воротом сиреневой рубашки — мускулистая грудь. Короткие рукава вспухли тагими мышцами. Настоящий красавец, богатырь!
Собков предупредительно пропустил вперед доходягу с дипломатом. Если оправдаются его подозрения, веселый парень и доходяга обязаны хотя бы перемигнуться. Как в карауле: пост сдал — пост принял.
Ничего подобного — парнишка, независимо покачивая кейсом, прошагал мимо парня к зданию аэропорта. Даже отвернул голову, паскуда! Ну, что ж, нет худа без добра и — наоборот, добра без худа, весело подумал Александр.
— Владимир Сергеевич? — спросил весельчак, когда Собков поравнялся с ним. — Степан Дмитриевич? — повернулся он к Летуну. — Сразу вас узнал. Я — Гена. Так прямо и зовите, отчества еще не заслужил. Молодчина Прасковья Никитишна, точно нарисовала ваши портреты. Пойдемте, машина — на площади. Ольга Семеновна, небось, уже волнуется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
— Годится, — одобрил генерал. Помолчал и продолжил. — Честно признаюсь, жаль созданную нами группу. Расчитывали на ее долгую жизнь, ан вон как вышло.
— Почему — группу? — осторожно возразил Грызун. — Если правильно вас понял, речь — о руководителе…
Генерал с трудом выбрался из-за стола, подошел к портрету, аккуратно носовым платком смахнул пыль. Будто извинился перед товарищем Дзержинским за предстоящую операцию с «грязными руками».
— Жаль, конечно, Пулю. Перспективный агент, талантливый мужик. Но при работе на высоком уровне нужны высокие жертвы. В меньшие писаки ни за что не поверят.
Сказанное — реквием по Собкову…
Как водится, вылет задержали. По погодным условиям на трассе. Киллеры отправились в буфет. Есть не хотелось, но нужно же убить время! Летун занялся кефиром с булочкой, Пуля пил «колу» и с интересом оглядывал зал аэропорта. Интерес — не зряшный. Из головы не выходит сбежавший продавец кожаных курток. Судя по краткому диалогу с амбалом, Собкова-Голубева уже вычислили и, соответственно, приговорили к «высшей мере». Ему знакомы повадки криминального мира — не отстанут до тех пор, пока не замочат.
Значит, нужно удвоить, утроить осторожность, следить за каждым мужиком, за каждой телкой. Попивая газированный напиток, Александр следил за окружающими его пассажирами. Вроде, ничего подозрительного. Пока — ничего. Расслабляться он не имеет права.
Наконец, об"явили посадку…
Летун занял место возле иллюминатора. Бросил на сетку видавший виды толстый портфель, расслабил узел галстука, откинул спинку сидения. Вот-вот захрапит. Но Собков знает — притворяется. На самом деле тоже изучает обстановку, оглядывает пассажиров. Как это делает его босс.
Внимание привлек парень-доходяга, прижимающий к впалой груди новенький кейс. Он больше остальных походил на пастуха. То, что киллеров будут пасти посланцы Баянова — ни малейшего сомнения, ФСБ — не та контора, с которой можно шутить. Она напоминает паука в паутине, из которой пытаются освободиться еще не отсосанные мухи. Два киллера.
— Есть желание? — Александр вытащил из кармана плоскую фляжку с коньяком. Сам почти не пил, но берег на тот крайний случай, когда нужно расколоть собеседника. — Так сказать, отпраздновать убытие из столицы…
— Не пью и тебе не советую. Размягчает мозги, а нам нужно содержать их в рабочем состоянии, — не открывая глаз, отказался напарник.
— Глупость все это и предрассудки! — густым, шаляпинским басом отреагировал третий в ряду пассажир, оглаживая густые усы и митрополичью бороду. — Наши предки пили да похваливали, но разума не пропивали.
— Может быть, составите компанию? — предложил Собков. — Одному пить — алкоголик, вдвоем — весельчаки.
Почему бы не сойтись с возможным жителем Дальневосточного края? Вдруг старикан разговорится и удастся выудить из него что-нибудь ценное, которое понадобится при ликвидации Проколина?
— А чего ж, можно и приложиться, — не стал кокетничать бородач. — Испробую.
Он достал из сумки стакашек, плеснул в него коньячку. Пригляделся.
— По виду проходит. Теперяча понюхаем, пригубим… Прости, мил-человек, енто пойло христианская душа не примет… Давай исделаем так: ты глуши дерьмовый свой коньячишко, а я уж чокнусь родимой. Сквозь газетный листок и марганцовку процеженной, на травках настоенной, батюшкой окрещенной.
По салону поплыл запах самогона. Судя по мутности, не процеженного, ни на чем не настоенного и, тем более, не «окрещенного» деревенским батюшкой.
Летун обеспокоенно задвигал носом-локатором, брезгливо поморщился и отвернулся к иллюминатору.
Самодет взревел турбинами, показалось, присел, и вдруг рванулся вперед.
— Самое время попрощаться с подмосковной землею… Примем?
Александр опорожнил четверть рюмки. Бородач отправил под густые усы один за другим два стакана, блаженно прижмурился и разом отхватил половину яблока.
— Со знакомствием, мил-человек. По пачпорту меня окрестили древним имячком Кузьма. В деревне кличут Кузей.
— Голубев Владимир Сергеевич, — все еще оглядывая утихомирившийся самолетный салон, отрекомендовался киллер. — Можете — Володей… В Хабаровске живете?
— Чего удумал, Володька — жить в Хабаровске? В гробу я его видел в белых тапочках, под белой простыней. Нет, извини-подвинься, в нашем Бикине настоящее раздолье! Что грибы, что ягоды, что охота — полное для тебя удовольствие… Приезжай — гостем будешь. В подвале — цельные бочки такого нектара, — показал он на почти опорожненную бутылку. А уж медку и медовухи
— не перечесть, не перепить.
— Наверно, сейчас жизнь в Бикине уже не та? Реформы подрезали таежное благополучие?
Бородач вдумчиво исследовал собержание волосатых ноздрей.
— Слов нету, мил-человек, трудно сейчас. Рыбу в речке потравили, зверье подалось в таежную глушь. Но грибки да ягодки-то остались. Ими и живем… А от чего все беды? Неумелые лапотники до власти дорвались. воруют, подлюги, почем зря. Но мы наведем порядок, не сумлевайся, наведем!
— бородач с такой силой прихлопнул по подлокотнику кресла, что он, показалось, прогнулся. — Изберем губернатором края настоящего хозяина, Ваську Проколина. Свой мужик, коренной амурец! Он кой-кому кол в задницу вгонит, наворованное из горла выдерет!
Не пришлось трудиться, выводя соседа на предстоящие выборы — сам вышел. С такой радостью и гордостью, что Собков едва не расхохотался.
— Случайно слышал… Это какой же Проколин? Не тот ли, который срок отбывал?
— Васька — срок? Интересно, кто нашептал тебе на ухо, какое дерьмо постаралось? Мужик — чистейший, на совести — ни пятнышка. В прошлом году хотели его замарать, отдали под суд. Будто бы за использование служебного положения в личных целях. Хотели, злыдни, припаять срок. Не получилось! Народ стеной поднялся. Демонстрации, пикеты выставили, голодовки об"явили. Струсили дерьмовые правители, отработали задний ход. Дали Ваське условно
— не упомню, год ли, полгода. А теперича Проколин выставил свою кандидатуру в губернаторы. И пройдет, не сумлевайся, народ плечом подопрет, руками расчисит дорожку. Вот тогда заживем мы по настоящему!
Если бородач не брешет, киллера в очередной раз обманули. Нагло и мерзко. Побоялись хозяева, как бы терминатор не отказался стрелять в народного ищзбранника. Одно дело прикончить бандитского авторитета, совсем другое — стрелять в человека, которого поддерживает простой люд.
— Значит, мы попадем прямо на праздники, — «порадовался» Собков. — На какое число назначены выборы?
— Сегодня у нас понедельник? Значится, аккурат в воскресенье мы и пошабашим с ентим делом. А в пятницу — еще один митинг на площади. В Светлореченске. Почитай, отовсюду народ с"едется. Еще бы — Васька станет речь толкать. Разоб"яснит свою программу.
Кузьма вкусно пожевал спрятанными под зарослями волос губами, глотнул еще один стакашек адского напитка и продолжил хвалебные песнопения. Чего только в них не намешано! Оказывается, однажды теперяшний кандидат в губернаторы вынес на плечах из таежной глухомани придавленного упавшим деревом таежника… Трое суток не отходил от постели заболевшей одинокой соседки, отпаивая ее травяными отварами… Отписал в созданный в районе фонд неимущих все свое состояние…
Конечно, восторженные отзывы Кузьмы ни о чем не говорят. Вдруг, на самом деле, Проколин — ворюга и стяжатель, думающий только о пополнении отощавшего своего кармана, бизнесмен от политики? Замаскировал вонючее свое нутро благородными поступками… До чего же доверчив русский народ: повесят перед носом сладкую морковку, возможно даже, муляж морковки, не задумываясь, не сомневаясь, двинется в указанно направлении.
— Кровосос твой Васька. Убивец.
Густой женский голос будто плеснул деготь в медовый рассказ таежника. Полная женщина средних лет переместила цветастый платок с головы на плечи.
— Откуда взяли? — усомнился Александр.
— Оттудова и взяла. Его качки в прошлом месяце запытали хорошего парня. Требовали какого-то отступного. А надысь ограбили церкву, все иконы забрали. Батюшке пригрозили левольвертом.
— Врешь ты все, баба! — в полный голос заорал Кузьма. — То юыли люди не Василия!
— Права бабонька, — неожиданно поддержал женщину интеллигентного вида мужчина. — Проколин — главарь целой банды. Это — доказано следствием. Почему не припаяли ему десяток лет отсидки — диву даюсь.
— Потому и не припаяли, что — бандит. Боятся наши прокуроры да судьи.
Еще один противник Кузьмы. Молодой парень в камуфляжной форме. Или действующий военнослужащий, либо — запасник.
Странно, но киллер обрадовался. Терпеть не может отстреливать политиков, вообще — пусть наивных, но честных людей. Зато с удовольствием демонстрирует снайперское умение, когда на мушке — жулики и бандиты.
— Не слушай, Володька, бабьи сплетни, — растерянно покопался в бороде Кузьма. — Никакой Васька не бандит — душевный мужик… Все еще не веришь?
— обличительно поглядел из-под густых бровей «агитатор». Не на соседа — на женщину в цветастом платке. — Тогда — читай.
Обычный пропагандистский листок с фотографией. Веселое лицо, слегка вздернутый нос, высокий лоб с залысинами…
На фотке — мужик-симпатяга! Может быть, зря чернят его? Такой не может быть бандитом. А вдруг? Внешность обманчива, уродец на поверку бывает отличным парнем, красавец — садистом. И все же…
Сослаться на неожиданный нервный стресс, завалиться на время выборов в больницу, придумать тысячу других убедительных причин? Пусть Проколина убирает Летун, а Собков останется чистеньким…
Нет, не получится, Крылин — на подхвате, основная тяжесть — на Александре. А в Москве в качестве заложницы — его жена, Ксана. Откажется от ликвидировать Проколина, ее не помилуют. Руки скованы. Свободен только указательный палец, который должен нажать спусковой крючок карабина. В качестве соглядатая приставлен Летун.
А вдруг его послали не только в роли бдительного пастуха?
Придется стрелять. Дай Бог, чтобы кандидат в губернаторы оказался ворюгой…
Перед выходом из лайнера, Кузьма огладил усы и бороду, трижды, по русскому обычаю, облобызался с соседом. Летун от «родственных» об"ятий уклонился.
— Гляди-кось, Володька, заезжай в Бикин. Не приедешь — разобижусь. И своего дружка-чистюлю, — обиженно мотнул он кудлатой головой в сторону Летуна, — прихватывай. Не пожалеет, бледная немочь!
Лицо чиновника соцобеспечения покрылось румянцем, углы губ задрожали. Но от резкой отповеди все же с"умел удержаться, ограничился ласковым поглаживанием полы пиджака, под которой пришита «ножевая обойма».
Возле трапа шутил с девушкой в форме улыбчивый парень. Прядь русых волос брошена на чистый лоб. Глаза — карие. Под распухнутым воротом сиреневой рубашки — мускулистая грудь. Короткие рукава вспухли тагими мышцами. Настоящий красавец, богатырь!
Собков предупредительно пропустил вперед доходягу с дипломатом. Если оправдаются его подозрения, веселый парень и доходяга обязаны хотя бы перемигнуться. Как в карауле: пост сдал — пост принял.
Ничего подобного — парнишка, независимо покачивая кейсом, прошагал мимо парня к зданию аэропорта. Даже отвернул голову, паскуда! Ну, что ж, нет худа без добра и — наоборот, добра без худа, весело подумал Александр.
— Владимир Сергеевич? — спросил весельчак, когда Собков поравнялся с ним. — Степан Дмитриевич? — повернулся он к Летуну. — Сразу вас узнал. Я — Гена. Так прямо и зовите, отчества еще не заслужил. Молодчина Прасковья Никитишна, точно нарисовала ваши портреты. Пойдемте, машина — на площади. Ольга Семеновна, небось, уже волнуется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86