— Меня и без того каждую ночь мучают страшные фантомные боли. Я орал, как бешеный, падал на пол, чтобы как-то отвлечься, после пил горстями анальгин. Потом эти сволочи все лекарства у меня забрали и стали колоть морфий. Прямо через рубашку, сонного… Пока не началась ломка…
…Он подписал все бумаги. Сначала на приватизацию жилья, затем — на продажу. На четвертый день приехали четыре амбала в кожаных куртках и черных джинсах, засунули его в коробку из-под телевизора «самсунг» и, как мусор, оттащили в машину. Отвезли в какой-то загородный район, в подвал ничейного дома и там определили. На следующий день привезли ящик водки, помойное ведро и консервы — гречку с тушенкой из войсковых НЗ. Он не знал, сколько времени он там провел в компании гигантских крыс и вони, исходящей от сто лет нечищеного сухого туалет.
— Однажды снова приехали те же четверо, но уже во главе… главной шестерки. Улыбчивый пидор, мягко стелет, а в глазах бешеная матка колыхается, — Татарин сглотнул слюну и умолк.
— Ну и? — нетерпеливо спросил Одинец. — Где это было?
— Подожди, Саня, — остановил его Карташов, — Что, Кот, было дальше?
— А ничего! Меня переодели в десантную форму и отвезли к метро… Деньги, словно дождь, посыпались и я от радости открыл коробочку, думал, вот теперь скоплю деньжат, куплю ствол или шашку тротила и устрою им Курскую дугу. Я же без отместки уже помереть не могу. Нет же, вечером они меня забрали с точки, отвезли в подвал, произвели шмон и за то, что я приныкал 300 рублей, положил их в трусы, они меня отхуярили ногами по первое число. Правда, я потом нашел способ прятать заначку: левые деньги стал отдавать на хранение продавщице, которая рядом торгует книжками. Замечательная, между прочим, деваха, только жаль не для меня…
— И сколько тебе за день надо насобирать валюты?
— Если выручка меньше двух тысяч, сажают, суки, на сухой паек. На хлеб и гречневую кашу. Причем касается это всех, с кем я живу в подвале. Коллективная ответственность.
— Где твой подвал? — спросил Одинец.
— И как найти твоих хозяев? — добавил Карташов. — Ты хоть знаешь — кого как зовут?
— Одного я вам назвал — Ваня Грушевский. Другого, с перебитым ухом, кто-то из них называл Аликом… Алик Фужер… Именно эта испитая рожа жгла меня сигаретой, — Татаринов вдруг, хоть и с одной рукой, проворно задрал тельняшку и повернулся…
Одинец аж за нож схватился. Карташов побледнел и рукой осторожно провел по зажившим рубцам и язвам, покрывшими всю спину Татарина.
— Такие вещи не прощаются, — тихо проговорил он.
— Не я один такой, — сказал Татарин. — Потом ко мне кинули Гарика, бывшего пограничника из Таджикистана и Генку Рожкова, тоже обрубленного в Чечне. У них хотя бы на двоих три ноги. Но я вам скажу, их метелили похлещи, чем меня. Ребята сопротивлялись, особенно Генка, почти бездействующей ногой так звезданул Алика по черепу, что тот с катушек и потом, падла, фыркал полчаса. Во, вспомнил — Холодильник, главарь этих шестерок! Толстомясая, наглая харя, на руке, наверное, стограммовая печатка… Настоящий полпотовец…
— Где твои апартаменты находятся? — снова спросил Одинец.
— А я почем знаю! Нас возят в фургончике «ниссана», а он без окон. На работу — в нем и с работы — в нем. Все! Единственное, что могу сказать: в одном месте дорога проходит рядом с железнодорожными путями. Несколько раз я слышал сигналы электрички. И такой же характерный шум. Разгружают нас во дворике, машину подгоняют к самому порогу. Крыльцо с шестью ступеньками…
— Ладно, адрес не проблема, — Карташов налил себе водки. — Скажи, Кот, из чего ты лучше всего стреляешь?
На лице Татарина появилось новое, просветленное выражение.
— Из «града» и в упор. Впрочем, все это херня, дайте мне любой ствол, пару обойм и я найду лбы, куда их всадить…
— А чем эти фраера занимаются? — поинтересовался Одинец. — Я имею в виду официальное занятие или…
— Обыкновенные шестерни у каких-то акул. А квартиры, нищие «афганцы» и «чеченцы» — это у них что-то навроди подсобного хозяйства. Или хобби… Однажды Холодильник в суете обронил бумажку и мы ее подобрали… И как мы из нее поняли, у них в Москве раскидано 67 точек, на которых трудятся такие же, как я, калеки. Мне Гарик говорил, что эти шестерки контролируют почти все ларьки на юго-западе и два рынка. Когда однажды Фужер, забрав у меня деньги, стал их класть себе в портмоне… Вам, наверное, и не снились такие бабки, — Татарин большим и указательным пальцами отмерил толщину долларового пресса, который он видел у Фужера.
— Мцыри, когда мы этот запредельный беспредел завяжем парашютным узлом? — Одинец аж дрожал от нетерпения. — Давай сегодня же их завалим, только сначала заедем к Броду, возьмем пару гранатометов…
Татаринов ни черта не понимал — почему Карташова называют Мцыри.
— Кот, тебе, наверное, уже пора, — сказал Карташов. — Проболтали и не дали тебе поесть…
— Я отдохнул у вас, что-то даже здесь расслабилось, — он положил руку на сердце.
— Оставайся, — сказал Одинец. — Начнем новую жизнь.
— Исключено! — решительно отверг идею Татарин. — Если один из нас сбежит, двух других тут же приколют. Говорят, такое уже было.
— Мцыри, у меня нет слов… Я этих гадов буду живьем пилить ножовкой, — в голосе Одинца звучало остервенение. — Ты вот что, Кот… Терпи и жди, когда однажды начнется стрельба, не удивляйся, а спокойно бросайся на пол и не поднимай головы. Понял?
— Не путай его, — сказал Карташов. Мы этим бронтозаврам подыщем другое место для справедливого суда.
— И приведения приговора в исполнение, — тут же уточнил Одинец. — Скальпы снимем и засунем им в хлебало, — он так усердно затянулся сигаретой, что казалось вместе с дымом в дыхалку втянутся щеки.
— Кот, говорят, что где-то в Москве околачивается Бандо?
— Он же в октябре 93-го был в Белом доме вместе Баркашовым, а теперь зад лижет другому фашисту Бурилову. Дешевка он перелицованная… Я знаю, Серый, он тебя здорово кинул… ты сидел из-за него…
— Разберемся, — тихо сказал Карташов. — Когда нет врагов, то не бывает войны…
Добрались до метро в четвертом часу. На разведку пошел Одинец. Книжный лоток еще работал и возле него, переминаясь с ноги на ногу, стояла симпатичная девушка с замерзшими руками. На среднем пальце у нее простенькое колечко, на голове зеленая вязаная шапочка с помпоном.
Красного «ниссана» поблизости не было, однако Карташов подогнал свой «шевроле» почти к бордюру тротуара.
— Какие в вашем подвале запоры? — напоследок спросил Карташов.
— Двери закрываются на два замка, которые открыть можно только снаружи. Извини, Сергей, я обниму тебя за шею, — и они пошли. И пожалуй, единственный человек, кто не смотрел на них, была продавщица книг.
Когда Карташов опустил Татарина на ящик, тот сказал в самое ухо: «Братан, если у вас получится, оставьте Холодильника мне… » В этот самый момент, некстати заверещал мобильник, находящийся в кармане Одинца.
Карташов уже отходил от посаженного на место Татаринова, когда его окликнул Одинец.
— Мцыри, по коням, у гостиницы «Царская невеста» идет разборка, Брод просит подстраховать.
Не сговариваясь закурили.
— Куда рулить? — спросил Карташов, когда они уже сидели в машине.
— Поезжай пока прямо…
У очередного светофора, Карташов спросил:
— Скажи, Саня, когда мы на Учинском водохранилище были… Точнее, когда отрывались от милицейского «уазика», помнишь?
— Еще бы!
— Тогда ответь — зачем ты выстрелил по нему из гранатомета? Там же были такие же, как мы с тобой, ребята…
Одинец как каменный божок сидел неподвижно, но судя по происшедшей в лице перемене, этот вопрос застал его врасплох. Запоздало он пожал плечами и Карташов понял: все, что бы он не сказал, будет далеко от правды.
— Не хотелось в ту летнюю ночь кукарекать за решеткой.
— Но мы же явно от ментов отрывались.
— Да перестань ты скоблить мне по совести. У меня совести давно уже нет.
— Врешь, Саня, не в совести дело…
— Отрывались не отрывались… Да, мы явно отрывались, а я явно промазал. Есть еще вопросы? А если бы не видел, что отрываемся, будь спок, вмазал бы по фарам и глазом не моргнул… Сейчас — налево и дуй до четвертого квартала, а там посмотрим…
Одинец был раздражен. Зырнув на Карташова, сказал:
— А почему ты не льешь слезы по тому факту, когда мы, выручая тебя, палили из автомата по живым ментам?
Карташов выбросил через форточку окурок, сплюнул…
— Я вас об этом не просил… Каждый должен идти своей дорогой.
Они прибыли к шапочному разбору. Возле гостиницы «Царская невеста» уже стояли милицейские машины, две «скорые», однако ни Блузмана, ни машин третьей московской станции неотложной помощи здесь не было. И много зевак. Они наблюдали за тем, как санитары выносили из ресторана участников перестрелки.
— Не везет Таллеру, — отстраненно сказал Одинец. — Фирма в долгах, и, наверное, скоро и мы с тобой вместе с Татарином пойдем побираться. — Он взял трубку и набрал номер. По всей видимости, звонил Броду. После отрывочного разговора обрадовал:
— Сегодня, Мцыри, мы можем быть свободны. Приедем домой, сыграем в нарды… на лобио и бутылочку «Армянского коньяка». Все это есть в «Арагви»…
— Я не против, только сделаем мы это после того, как отвезу Броду продукты. Сейчас заедем в рыбный магазин и посмотрим кильку в винном маринаде…
Темная страсть
Перед самым утром Таллеру приснился сон: во что бы то ни стало он пытается добраться до лежащей на огромной кровати Элеоноры, но никак не может это сделать — запутался в одеяле. Он уже готов к сексуальным подвигам, видит ее красивое лицо, раскиданные по голубой подушке черные волосы, ощущает тонкий туман комбинации, под которой угадываются шоколадные холмики. И когда он почти выпутался из одеяла, услышал яростный звон будильника.
Вставать не хотелось — реальность омерзительна, будущее неопределенно. Однако он нашел в себе силы подняться и пойти в ванную комнату. Он долго стоял перед зеркалом, рассматривая свое отражение. Перед ним был смуглый тип с обильно растущей на продолговатом лице растительностью, вьющимися, немного посеребренными сединой волосами, некрупным с изгибинкой носом и черной щеткой усов. Он оскалился — зубы в полном порядке, только немного покрылись налетом желтизны. От табака. Поморщился — собственное лицо ничего кроме рвотного позыва у него не вызывало.
Начал вспоминать вчерашний день. Смутно — звонок из Риги, напористый тон Фоккера, никчемный разговор с Бродом, поручение охраннику… » Какая же ты сволочь, моя дорогая Нора», — произнес вслух Таллер и вытащил из гнезда туалетной полки зубную щетку.
Все осточертело. Нечаянно задел щеткой задний зуб, который начал крошиться. Он сплюнул и увидел в раковине кровь. «Не хватало мне только парадонтоза», — пронеслось в мыслях и он еще больше ощутил нелепость жизни. Но когда умылся, окатил тело холодным душем, побрился и освежился французским одеколоном «Золотой облонг», настроение заметно улучшилось. Однако не надолго. Когда он позвонил в магазин и там сказали, что Элеонора уехала на базу, Таллер почувствовал себя круглой сиротой. Он сделал еще один звонок — директору магазина, где работает Элеонора, но того тоже не оказалось на месте. Он даже ощупал себе темечко — не выросли ли там рога…
Кое-как перехватив бутерброд с кофе, он спустился вниз и велел шоферу отвезти к ней домой. Открыв своим ключом дверь, он почувствовал пустоту жилища, в котором еще витали ее запахи.
Таллер уселся на диван и вперился взглядом в темный экран телевизора. Беспорядок, царящий в комнате, его не удивил — он давно к нему привык. На трюмо валялись щипцы для укладки волос, дотронулся — еще теплые. Тут же, в разорванном пакете, лежали тампексы, янтарная брошь, тюбики с кремом и пустой, из-под ресниц, черный футлярчик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48