Его мутило и выворачивало…
…Когда его вырвало, тот же ботинок, который был ближе к его виску, отодвинулся и саданул в скулу. «Сволочи», — еле слышно выдавил из себя Карташов.
— Гондон, он еще оскорбляет, — сказал один из оперативников.
— Приедем в отдел, устроим ему небольшую корриду. Я из-за этого пикадора сегодня потерял целый день. Моя на садовом участке одна вкалывает.
И когда, казалось, мрак и туман навсегда покрыли его сознание, «рафик» вдруг резко стал тормозить. Карташова бросило вперед, но чей-то жесткий носок ботинка ударом в лоб остановил его. Опять стошнило. Но что приятно: в неожиданно открывшуюся дверь пыхнул прохладный ветерок, ласково пригладив измученный затылок. И начался какой-то Армагеддон: за свежей струей воздуха, вдруг навалилась горячая волна — с треском, цоканьем, безумным звоном железа и мелким дождиком из стеклянной крошки.
— Смотри, бля, что они с нами вытворяют, — удивленно воскликнул тот, который сетовал о потерянном дне. — Да они нас в упор мочат… И голос увял…
Карташов приподнял голову, огляделся. И не поверил своим глазам: оперативники, которые еще секунду назад издевались над ним, теперь придавленные автоматной очередью к пахнущему мочой полу, затаив дыхание, притворялись мертвее мертвых.
Чьи-то цепкие руки выдернули его из дымного ада и куда-то понесли. Он услышал знакомый голос:
— Ты живой, Мцыри?
— Пить, — еле слышно прошептал Карташов, но ему никто не ответил. Хлопнула дверца и его тело вновь ощутило движение.
В себя он пришел в гараже, откуда они с Николаем выезжали на задание.
— Сам можешь идти? — спросил его тот же знакомый голос.
Карташов поднял голову — над ним стоял Брод, в глазах которого была тревога и раздражение. Хотел встать на ноги, но не смог — в голове вновь затуманилось. Однако, несмотря не полуобморочное состояние, он разглядел стоявший у стены «шевроле», на котором он ездил на Дмитровскую улицу. Собравшись с силами, он проговорил:
— Извини, Веня, я этого не хотел…
— Отдыхай, разбор полетов позже… Николай! — позвал Брод охранника и когда тот появился, сказал ему: — Отведешь Мцыри в его комнату и поставь у дверей человека. Оклемается, дашь поесть, а пока принеси ему стакан водки и бутерброд с куском осетрины.
— Мне бы умыться, — тихо проговорил Карташов, ощупывая на скуле взбухшую ссадину.
Когда с помощью Николая он поднялся на крыльцо, его окликнул Брод.
— Слышь, Серго, я тебе сегодня долг отдал, но в следующий раз постарайся не валять дурака… Глупая шутка омрачает заслугу…
Он ничего не ответил.
Водка показалась родниковой водой — такой же прозрачной и такой же холодной. Через минуту в ногах появилась слабость — очевидно, упало кровяное давление, но он знал — через несколько мгновений все нормализуется.
Исподлобья он смотрел на Николая, который сидел за столом и рассматривал «Комсомольскую правду». Бутерброд с рыбой Карташов лишь надкусил и положил на тарелку. Разбитые губы и скула не позволяли нормально жевать.
— Ответь, Никола, зачем вы меня вытаскивали?
— По-моему, тебе Брод все уже объяснил.
— А как вы вычислили, куда я смотался?
— Это вопрос техники. Ты вспомни, куда ты позавчера пытался дозвониться.
— Ну и… Но я даже не разговаривал, ты же сам мне запретил…
— Смотри сюда, — Николай взял в руки телефонный аппарат. — Вот кнопка «повтор», вот табло, на котором высвечиваются набираемые цифры, а за ним — «память»… После того как ты поднялся к себе, я нажал на эту кнопку и увидел номер телефона, по которому ты звонил. Узнать адрес абонента не составляло труда… И в этом твое счастье. Не будь технического прогресса, сейчас ты уже куковал бы в Бутырках, а через несколько дней тебя передали бы в руки доблестных латышских стрелков…
— Действительно, дело техники, — Карташов налил себе водки. — А кто стрелял — ты или Брод?
— Не я и не Брод, для этого у нас есть спецы по стрелковому оружию. С одним из них ты скоро познакомишься… Саня Одинец, но меня сейчас интересует другое — как тебя вычислили менты?
Карташов пожал плечами.
— Возможно, они вели мою Светку от самой Риги. Я ведь нахожусь в розыске. Но, может, они засекли, когда я пытался отсюда позвонить…
— К счастью, это исключено. Если бы это было так, мы с тобой сейчас тут бы уже не сидели… В лучшем случае, была бы наружка, но ее тоже нет… А вот хвост за Светкой — это вполне реально… Ты, кажется, сидел за убийство?
— За якобы умышленное убийство.
— Круто. В этом смысле мы с тобой братаны.
— Не думаю, мне трупы навесили, но, сидя в лагере, я это так и не смог опровергнуть…
Охранник с недоверием посмотрел на Карташова, сгреб со стола пачку сигарет и стал закуривать.
— Иди, Мцыри, отдыхай, завтра будешь лечиться. — Николай изменился в лице, словно что-то решал и не мог решить. — И запомни, старик, в следующий раз я с тобой нянчиться не буду… Слишком по большим ставкам идет игра…
Когда Карташов уже лежал в кровати, вернее, поверх атласного одеяла, в брюках и носках, в комнату вошел Брод. В одной рук — большой фужер с коньяком, в другой мобильный телефон.
— Когда будешь в городе, можешь позвонить своей женщине, — он сел на край кровати, трубку положил рядом с Карташовым.
— Почему ты меня не драконишь за то что я уехал без спроса?
— Я думаю, что ты и сам понимаешь, в какую помойку мы могли все окунуться. Ведь то, что мы тебя отбили, чистая случайность. Менты дали маху — водитель «рафика», в котором тебя везли, замешкался и отстал от основной группы оперативников. А те тоже, вместо того, чтобы пристроиться сзади «рафика», ушли вперед… — И без перехода: — Тебе завтра принесут бодяги, ставь примочки, чтобы к пятнице ни одного синяка… Ты мне нужен свеженький, как огурчик…
— Опять — в крематорий?
— Будешь за рулем, — Брод из нагрудного кармана футболки достал сложенный надвое конверт.
— Здесь тысяча, — сказал он. — Было бы больше, но я тебя оштрафовал за самоволку. Можешь считать, что легко отделался.
— Мне этого не надо, — Карташов демонстративно отвел взгляд.
— А на какие шиши ты собираешься жить?
Пожал плечами.
— Как жил полгода, так и буду жить.
Залысины у Брода покрылись матовой бледностью.
— Деньги твои и что хочешь, то с ними и делай, — Брод положил конверт на тумбочку. — Но мой тебе совет — играй по каким-то одним правилам. Понимаешь, о чем я?
— Предельно! Но есть планки, через которые сразу не перепрыгнешь. Мне надо время, чтобы определиться.
— Извини, Серго, если ты этого еще не сделал, то ты круглый дурак. Тебя кинули по всем статьям и если бы не этот сумасшедший побег, сидеть бы тебе и сидеть. И поверь, ни одна мразь о тебе не вспомнила бы…
— Ты, в принципе, прав, я никому не нужен, но то, что мы сегодня делали с Николой, наводит меня на мысль о Чикатило-потрошителе… Или что-то в этом роде.
— Выкинь всю эту дребедень из головы, речь идет всего лишь об научно-медицинском эксперименте. А если быть более точным — о пересадке человеческих органов.
— А ты думаешь, я слепой? Но насколько я знаю, органы пересаживают не от трупов, а от живых людей…
Броду явно эта ремарка не понравилась, о чем свидетельствовали во всю работающие желваки на скулах.
— С одной поправкой: органы людей, у которых наступила клиническая смерть. Кто-то умирает, а кто-то обретает новую жизнь. Равновесие, Мцыри, и потому не ломай свою буйную головушку.
— А я и не ломаю, просто не хочется брать грех на душу.
— Я тебе сказал, ты будешь за рулем. Большего от тебя пока не требуется.
— Ладно, Веня, жизнь покажет. Я уже тебе говорил — мне выбирать не из чего. Но ты должен знать мое отношение к некоторым вещам…
— Лучше не знать, меньше проблем. Если захочешь выпить, вон в том секретере есть барчик… Отдыхай и не ломай голову…
Когда Брод ушел, Карташов отвернулся к стене и открыл шлюзы для фантазий. И первое, что пришло ему в голову, были картины истязаний следователями Светки. Они всеми способами хотят допытаться — кто еще из родственников или знакомых живет в Москве, выбивают из нее адреса, фамилии, и допрашивают, допрашивают… И Надьку тоже. А у Осиповой на уме только работа в КБ, только дом и старые, когда-то вручную связанные кофточки, которые она ежедневно штопает.
Уснул, как в воду нырнул, и спал без сновидений…
…Утром, тихо отворилась дверь и некто вошел в комнату. Молодой, с открытым лицом, среднего роста, загорелый, в джинсовых брюках и клетчатой рубашке, поверх которой надета кожаная безрукавка со множеством карманов и молний. Из целлофанового пакета, который пришелец держал в руках, на тумбочку легли флакончики, упаковки с таблетками и снопик ваты.
— Ты — Мцыри? — обратился вошедший к открывшему глаза Карташову.
— Предположим, хотя как для кого…
— А я Алик, Саша… Александр Одинец — как тебе удобней, так и называй… Из этой бутылки будешь делать примочку, а в этой баночке — бактерицидная мазь. Таблетки для рассасывания кровоподтеков…
Парень вел себя непринужденно и это понравилось Карташову. Он спросил:
— Ты, говорят, принимал участие во вчерашней переделке?
— Не понял? — Одинец поднял выгоревшие брови.
— Ну, освобождал одного придурка…
— Лечись. Возможно, уже завтра нам с тобой придется ехать в командировку…
Карташов взглянул на его руки: у самой цепочки от часов он увидел небольшую наколку — сердце пронзенное стрелой и кинжалом.
— Судя по всему, ты тоже сидел? — спросил он.
— Ты имеешь в виду это? — Одинец потеребил цепочку от часов.
— И не только это. Я таких, как ты, живчиков видел на зоне.
— И что — разочаровался?
— Меня, как бывшего сотрудника милиции, там, похожие на тебя мальчики, хотели оттарабанить, сделать паршой, последним пидором.
— И что же им помешало?
— Отчасти газовый ключ, которым я заводиле сломал ключицу и два ребра, а отчасти моя боевая слава. В 1991 году наш ОМОН гремел на всю Европу… А ты за что тянул срок?
— За грабеж… А если быть точным — за грабеж с применением оружия… А точнее, газового пистолета…
— Значит, вчера ты тоже был на Дмитровской улице?
— Это никак не взаимосвязано с моей биографией. Но можешь считать, что где-то поблизости я там ошивался…
Одинец подошел к барчику и вернулся с бутылкой водки и одним фужером. Потом из платяного шкафа он вынул гитару. Налил водки.
— Не возражаешь, если будем пить из одной посуды? Это сближает.
— Только мне наливай доверху. Я пью один раз…
— Идет. Закусить хочешь?
— Вот этим закусим, — Карташов потряс зажатой между пальцами сигаретой.
Как-то само собой получилось, что после второго фужера рука Одинца потянулась к гитаре, лежащей на атласном одеяле. Он дернул по струнам, гитара издала довольно чистый звук, однако Одинцу что-то не понравилось и он подтянул вторую и четвертую струну. Прочистив кашлем горло, он взял аккорд и довольно приятным и несильным тенорком запел.
Как далеко, далеко,
Где-то там, в Подмосковье,
Фотографию сына уронила рука,
А по белому снегу уходил от погони
Человек в телогрейке или просто зека.
В небо взмыла ракета,
И упала за реку,
Ночь опять поглотила
Очертанье тайги,
А из леса навстречу беглецу-человеку,
Вышел волк-одиночка и оскалил клыки.
Голос Одинца становился увереннее, жестче, он пел, опустив к гитаре глаза, прикрытые длинными высветленными солнцем ресницами.
Карташов, чтобы не мешать, налил фужер водки и залпом выпил. Одинец, между тем, распустив голосовые связки, еще более щемяще запел последние строки:
Человек вынул нож:
«Серый ты не шути,
Хочешь крови — ну, что ж,
Я такой же, как ты,
Только стоит ли бой
Затевать смертный нам,
Слышишь лай — то за мной
Псы идут по пятам.»
Воцарилась тишина. Никто не хотел быть первым в ее надломе. Теперь Одинец наполнил фужер водкой…
— Ты где, Серый, сидел?
— В Латвии, в Екабпилсском гадюшнике…
— Это что, в бывшем концлагере?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
…Когда его вырвало, тот же ботинок, который был ближе к его виску, отодвинулся и саданул в скулу. «Сволочи», — еле слышно выдавил из себя Карташов.
— Гондон, он еще оскорбляет, — сказал один из оперативников.
— Приедем в отдел, устроим ему небольшую корриду. Я из-за этого пикадора сегодня потерял целый день. Моя на садовом участке одна вкалывает.
И когда, казалось, мрак и туман навсегда покрыли его сознание, «рафик» вдруг резко стал тормозить. Карташова бросило вперед, но чей-то жесткий носок ботинка ударом в лоб остановил его. Опять стошнило. Но что приятно: в неожиданно открывшуюся дверь пыхнул прохладный ветерок, ласково пригладив измученный затылок. И начался какой-то Армагеддон: за свежей струей воздуха, вдруг навалилась горячая волна — с треском, цоканьем, безумным звоном железа и мелким дождиком из стеклянной крошки.
— Смотри, бля, что они с нами вытворяют, — удивленно воскликнул тот, который сетовал о потерянном дне. — Да они нас в упор мочат… И голос увял…
Карташов приподнял голову, огляделся. И не поверил своим глазам: оперативники, которые еще секунду назад издевались над ним, теперь придавленные автоматной очередью к пахнущему мочой полу, затаив дыхание, притворялись мертвее мертвых.
Чьи-то цепкие руки выдернули его из дымного ада и куда-то понесли. Он услышал знакомый голос:
— Ты живой, Мцыри?
— Пить, — еле слышно прошептал Карташов, но ему никто не ответил. Хлопнула дверца и его тело вновь ощутило движение.
В себя он пришел в гараже, откуда они с Николаем выезжали на задание.
— Сам можешь идти? — спросил его тот же знакомый голос.
Карташов поднял голову — над ним стоял Брод, в глазах которого была тревога и раздражение. Хотел встать на ноги, но не смог — в голове вновь затуманилось. Однако, несмотря не полуобморочное состояние, он разглядел стоявший у стены «шевроле», на котором он ездил на Дмитровскую улицу. Собравшись с силами, он проговорил:
— Извини, Веня, я этого не хотел…
— Отдыхай, разбор полетов позже… Николай! — позвал Брод охранника и когда тот появился, сказал ему: — Отведешь Мцыри в его комнату и поставь у дверей человека. Оклемается, дашь поесть, а пока принеси ему стакан водки и бутерброд с куском осетрины.
— Мне бы умыться, — тихо проговорил Карташов, ощупывая на скуле взбухшую ссадину.
Когда с помощью Николая он поднялся на крыльцо, его окликнул Брод.
— Слышь, Серго, я тебе сегодня долг отдал, но в следующий раз постарайся не валять дурака… Глупая шутка омрачает заслугу…
Он ничего не ответил.
Водка показалась родниковой водой — такой же прозрачной и такой же холодной. Через минуту в ногах появилась слабость — очевидно, упало кровяное давление, но он знал — через несколько мгновений все нормализуется.
Исподлобья он смотрел на Николая, который сидел за столом и рассматривал «Комсомольскую правду». Бутерброд с рыбой Карташов лишь надкусил и положил на тарелку. Разбитые губы и скула не позволяли нормально жевать.
— Ответь, Никола, зачем вы меня вытаскивали?
— По-моему, тебе Брод все уже объяснил.
— А как вы вычислили, куда я смотался?
— Это вопрос техники. Ты вспомни, куда ты позавчера пытался дозвониться.
— Ну и… Но я даже не разговаривал, ты же сам мне запретил…
— Смотри сюда, — Николай взял в руки телефонный аппарат. — Вот кнопка «повтор», вот табло, на котором высвечиваются набираемые цифры, а за ним — «память»… После того как ты поднялся к себе, я нажал на эту кнопку и увидел номер телефона, по которому ты звонил. Узнать адрес абонента не составляло труда… И в этом твое счастье. Не будь технического прогресса, сейчас ты уже куковал бы в Бутырках, а через несколько дней тебя передали бы в руки доблестных латышских стрелков…
— Действительно, дело техники, — Карташов налил себе водки. — А кто стрелял — ты или Брод?
— Не я и не Брод, для этого у нас есть спецы по стрелковому оружию. С одним из них ты скоро познакомишься… Саня Одинец, но меня сейчас интересует другое — как тебя вычислили менты?
Карташов пожал плечами.
— Возможно, они вели мою Светку от самой Риги. Я ведь нахожусь в розыске. Но, может, они засекли, когда я пытался отсюда позвонить…
— К счастью, это исключено. Если бы это было так, мы с тобой сейчас тут бы уже не сидели… В лучшем случае, была бы наружка, но ее тоже нет… А вот хвост за Светкой — это вполне реально… Ты, кажется, сидел за убийство?
— За якобы умышленное убийство.
— Круто. В этом смысле мы с тобой братаны.
— Не думаю, мне трупы навесили, но, сидя в лагере, я это так и не смог опровергнуть…
Охранник с недоверием посмотрел на Карташова, сгреб со стола пачку сигарет и стал закуривать.
— Иди, Мцыри, отдыхай, завтра будешь лечиться. — Николай изменился в лице, словно что-то решал и не мог решить. — И запомни, старик, в следующий раз я с тобой нянчиться не буду… Слишком по большим ставкам идет игра…
Когда Карташов уже лежал в кровати, вернее, поверх атласного одеяла, в брюках и носках, в комнату вошел Брод. В одной рук — большой фужер с коньяком, в другой мобильный телефон.
— Когда будешь в городе, можешь позвонить своей женщине, — он сел на край кровати, трубку положил рядом с Карташовым.
— Почему ты меня не драконишь за то что я уехал без спроса?
— Я думаю, что ты и сам понимаешь, в какую помойку мы могли все окунуться. Ведь то, что мы тебя отбили, чистая случайность. Менты дали маху — водитель «рафика», в котором тебя везли, замешкался и отстал от основной группы оперативников. А те тоже, вместо того, чтобы пристроиться сзади «рафика», ушли вперед… — И без перехода: — Тебе завтра принесут бодяги, ставь примочки, чтобы к пятнице ни одного синяка… Ты мне нужен свеженький, как огурчик…
— Опять — в крематорий?
— Будешь за рулем, — Брод из нагрудного кармана футболки достал сложенный надвое конверт.
— Здесь тысяча, — сказал он. — Было бы больше, но я тебя оштрафовал за самоволку. Можешь считать, что легко отделался.
— Мне этого не надо, — Карташов демонстративно отвел взгляд.
— А на какие шиши ты собираешься жить?
Пожал плечами.
— Как жил полгода, так и буду жить.
Залысины у Брода покрылись матовой бледностью.
— Деньги твои и что хочешь, то с ними и делай, — Брод положил конверт на тумбочку. — Но мой тебе совет — играй по каким-то одним правилам. Понимаешь, о чем я?
— Предельно! Но есть планки, через которые сразу не перепрыгнешь. Мне надо время, чтобы определиться.
— Извини, Серго, если ты этого еще не сделал, то ты круглый дурак. Тебя кинули по всем статьям и если бы не этот сумасшедший побег, сидеть бы тебе и сидеть. И поверь, ни одна мразь о тебе не вспомнила бы…
— Ты, в принципе, прав, я никому не нужен, но то, что мы сегодня делали с Николой, наводит меня на мысль о Чикатило-потрошителе… Или что-то в этом роде.
— Выкинь всю эту дребедень из головы, речь идет всего лишь об научно-медицинском эксперименте. А если быть более точным — о пересадке человеческих органов.
— А ты думаешь, я слепой? Но насколько я знаю, органы пересаживают не от трупов, а от живых людей…
Броду явно эта ремарка не понравилась, о чем свидетельствовали во всю работающие желваки на скулах.
— С одной поправкой: органы людей, у которых наступила клиническая смерть. Кто-то умирает, а кто-то обретает новую жизнь. Равновесие, Мцыри, и потому не ломай свою буйную головушку.
— А я и не ломаю, просто не хочется брать грех на душу.
— Я тебе сказал, ты будешь за рулем. Большего от тебя пока не требуется.
— Ладно, Веня, жизнь покажет. Я уже тебе говорил — мне выбирать не из чего. Но ты должен знать мое отношение к некоторым вещам…
— Лучше не знать, меньше проблем. Если захочешь выпить, вон в том секретере есть барчик… Отдыхай и не ломай голову…
Когда Брод ушел, Карташов отвернулся к стене и открыл шлюзы для фантазий. И первое, что пришло ему в голову, были картины истязаний следователями Светки. Они всеми способами хотят допытаться — кто еще из родственников или знакомых живет в Москве, выбивают из нее адреса, фамилии, и допрашивают, допрашивают… И Надьку тоже. А у Осиповой на уме только работа в КБ, только дом и старые, когда-то вручную связанные кофточки, которые она ежедневно штопает.
Уснул, как в воду нырнул, и спал без сновидений…
…Утром, тихо отворилась дверь и некто вошел в комнату. Молодой, с открытым лицом, среднего роста, загорелый, в джинсовых брюках и клетчатой рубашке, поверх которой надета кожаная безрукавка со множеством карманов и молний. Из целлофанового пакета, который пришелец держал в руках, на тумбочку легли флакончики, упаковки с таблетками и снопик ваты.
— Ты — Мцыри? — обратился вошедший к открывшему глаза Карташову.
— Предположим, хотя как для кого…
— А я Алик, Саша… Александр Одинец — как тебе удобней, так и называй… Из этой бутылки будешь делать примочку, а в этой баночке — бактерицидная мазь. Таблетки для рассасывания кровоподтеков…
Парень вел себя непринужденно и это понравилось Карташову. Он спросил:
— Ты, говорят, принимал участие во вчерашней переделке?
— Не понял? — Одинец поднял выгоревшие брови.
— Ну, освобождал одного придурка…
— Лечись. Возможно, уже завтра нам с тобой придется ехать в командировку…
Карташов взглянул на его руки: у самой цепочки от часов он увидел небольшую наколку — сердце пронзенное стрелой и кинжалом.
— Судя по всему, ты тоже сидел? — спросил он.
— Ты имеешь в виду это? — Одинец потеребил цепочку от часов.
— И не только это. Я таких, как ты, живчиков видел на зоне.
— И что — разочаровался?
— Меня, как бывшего сотрудника милиции, там, похожие на тебя мальчики, хотели оттарабанить, сделать паршой, последним пидором.
— И что же им помешало?
— Отчасти газовый ключ, которым я заводиле сломал ключицу и два ребра, а отчасти моя боевая слава. В 1991 году наш ОМОН гремел на всю Европу… А ты за что тянул срок?
— За грабеж… А если быть точным — за грабеж с применением оружия… А точнее, газового пистолета…
— Значит, вчера ты тоже был на Дмитровской улице?
— Это никак не взаимосвязано с моей биографией. Но можешь считать, что где-то поблизости я там ошивался…
Одинец подошел к барчику и вернулся с бутылкой водки и одним фужером. Потом из платяного шкафа он вынул гитару. Налил водки.
— Не возражаешь, если будем пить из одной посуды? Это сближает.
— Только мне наливай доверху. Я пью один раз…
— Идет. Закусить хочешь?
— Вот этим закусим, — Карташов потряс зажатой между пальцами сигаретой.
Как-то само собой получилось, что после второго фужера рука Одинца потянулась к гитаре, лежащей на атласном одеяле. Он дернул по струнам, гитара издала довольно чистый звук, однако Одинцу что-то не понравилось и он подтянул вторую и четвертую струну. Прочистив кашлем горло, он взял аккорд и довольно приятным и несильным тенорком запел.
Как далеко, далеко,
Где-то там, в Подмосковье,
Фотографию сына уронила рука,
А по белому снегу уходил от погони
Человек в телогрейке или просто зека.
В небо взмыла ракета,
И упала за реку,
Ночь опять поглотила
Очертанье тайги,
А из леса навстречу беглецу-человеку,
Вышел волк-одиночка и оскалил клыки.
Голос Одинца становился увереннее, жестче, он пел, опустив к гитаре глаза, прикрытые длинными высветленными солнцем ресницами.
Карташов, чтобы не мешать, налил фужер водки и залпом выпил. Одинец, между тем, распустив голосовые связки, еще более щемяще запел последние строки:
Человек вынул нож:
«Серый ты не шути,
Хочешь крови — ну, что ж,
Я такой же, как ты,
Только стоит ли бой
Затевать смертный нам,
Слышишь лай — то за мной
Псы идут по пятам.»
Воцарилась тишина. Никто не хотел быть первым в ее надломе. Теперь Одинец наполнил фужер водкой…
— Ты где, Серый, сидел?
— В Латвии, в Екабпилсском гадюшнике…
— Это что, в бывшем концлагере?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48