Импровизированное совещание они провели в южных пределах парка «Сокольники», у Егерского пруда.
Карташов остался за рулем, Одинец из кабины перебрался в салон. По предварительной договоренности с Татарином, объяснить ситуацию своим товарищам по несчастью должен был он. Но как это бывает с людьми, долго не общавшимися на нормальном человеческом языке, Татаринов начал речь с крутого мата. Однако его никто не перебивал.
Одинец устроился у перегородки, отделявшей кабину от салона, курил и одним глазом поглядывал через лобовое стекло.
— Тут разговор короткий, — продолжал между тем Татарин, — или мы будем продолжать мантулить на эту плесень, или скажем, наконец, свое спецназовское слово. Лично мне все это окуенно надоело. Я каждый день молю Бога и родную мать, чтобы они меня родили заново…
Горелов сидел, потупив взор, слизывая с губ падающие с берета капли тающих снежинок.
— Так, что ты, ОМОН, предлагаешь? — спросил он. — И кто эти люди? — кивок в сторону Одинца.
— Это наши братаны. Они так же, как мы, ненавидят беспредел и собираются безвозмездно нам помочь. Так, лейтенант?
— Беспредел я люто ненавижу, — живо откликнулся Карташов.
— А что такие, как мы, крабы могут сделать? — спросил Бурлаченко.
— Мы свободно своих притеснителей можем взять за письку и тряхнуть до смерти, — пояснил свою светлую мысль Татарин. — Кто из вас знает молитву «Отче наш»? Не знаете, безбожники! А кто знает, сколько стоит то, что мы с вами каждый день испытываем на собственной шкуре?
Одинец решил внести ясность.
— От вас, братцы, требуется единственное — очень хорошо уяснить для себя ситуацию. Чтобы потом не каяться, что поторопились, и что-то не то сделали. Поэтому я спрашиваю: считаете ли вы, что из вас сделали форменных рабов?
— Хуже! — откликнулся Горелов. — Мы рабы не господ, а черных подонков. Головорезов, которые держат нас в страхе и подачками в виде сигарет и хреновой водяры. Лично я уже окончательно отравился сивухой, мотор ни черта не тянет…
— Какое количество людей вы можете привлечь? — поинтересовался Карташов.
— Как минимум полвзвода… Рыл 12-15, — за всех ответил Горелов.
— Ты, Серый, моих людей знаешь, — сказал Татаринов. — Они пойдут на все, вплоть до уничтожения Алиевского выводка… Однозначно, всего, без исключений…
— Мы тоже пойдем, — поддакнул Бурлаченко.
— Но голыми руками их не возьмешь. Одной охраны там человек двадцать… И нужен транспорт, на такое дело на трамвае не поедешь… И для понта хотя бы пару каких-то пугачей… — лицо Татарина озарилось торжеством.
— Транспорт и стволы — это наши с лейтенантом проблемы, — успокоил всех Одинец. — Но при этом мы должны вернуться на базу, значит, должны подумать о грамотном отходе. Где вы, говорите, находится этот водочный завод?
— Где-то в районе Измайлово, а точнее, в Измайловской пасеке. Когда нас туда везли, один охранник выходил из машины… может, по… ть, а, может, сменить номера… Я случайно увидел указатели — поворот с шоссе Энтузиастов на лесопарк Измайлово, — сказал Горелов.
— Точно! — воскликнул Бурлаченко, — там еще были пруды: один большой и два поменьше. Дайте карандаш, я нарисую схему, где этот клебаный ангар находится.
— Все складывается, — сказал Татарин, — для любого предприятия нужно много воды, а для водочного тем более…
— Мы начинаем серьезное дело, — подвел итог Одинец, — и не хотелось бы, чтобы потом мы искали козла отпущения. Поэтому каждый из вас пусть хорошенько подумает, а через пару дней мы вновь вернемся к этому разговору. И поставим окончательную точку. Много набирать людей не стоит, толкучка в таком деле хуже всего… Завтра, в крайнем случае, послезавтра, кто-то из нас привезет вам мобильники… Сергей, подай сюда пейджеры, — обратился Одинец к Карташову. — Эти аппаратики легче спрятать…
— Это не проблема, заныкаем и телефоны, — уверенно сказал Горелов.
— А нас каждый вечер шмонают, — Татаринов разглаживал подсохшие в тепле усы.
— Свой телефон возьмешь у соседки, — Карташов выразительно взглянул на Татарина. — Соображаешь, о чем речь?
— Соображаю… У прдавщицы…
— А теперь запоминайте, как пользоваться пейджерами… — Одинец протянул Горелову шариковую ручку. Тот виртуозно зажал ее в клешне, и стал записывать номера диспетчерской.
Одинец коротко проинструктировал, после чего Бурлаченко сказал:
— Но если кому-то не повезет и будет ранен… Лично я последний патрон оставлю для себя.
— А я сначала сделаю из них куриные окорочка, а уж потом буду думать о себе, — твердо заявил Татарин.
— Не исключено, что на месте событий могут оказаться телевизионщики, — Одинец положил перед каждым по пейджеру. — Но, если и будут, то на заключительной стадии разборки… Так что прошу перед делом побриться, помыть шеи и вообще явиться в вечерних костюмах… Народ России должен увидеть не подонков, а гвардейцев, настоящую десантуру, которая не прогибается ни перед кем и ни перед чем…
От столь высокопарных слов Саня даже зарделся. Но калек больше интересовали практические вещи.
— Если у вас, действительно, имеются стволы, то я предпочитаю АК… И лучше старенький, пристрелянный, — сделал заявку Бурлаченко.
— А мне нужен гранатомет, — Каркашин поднял руки, показывая, как он будет стрелять. — Можно автомат с подствольным гранатометом, но это будет зависеть от того, на чем мы поедем и кто будет шоферить. Важна маневренность.
— Мне уже пора, — сказал Бурлаченко. — Если не трудно, давайте заедем в магазин и возьмем что-нибудь выпить и пожевать.
Еще минут пятнадцать они обсуждали отдельные детали предстоящей операции и только в четыре отправились в путь…
…По проспекту Мира несся неприметный автобусик, на бортах которого крупно, отпугивающе красовалась надпись: «Дезинфекция». Машина несколько раз останавливалась — возле универмага, у ВДНХ, а затем возле метро «Чкаловское» и у «трех вокзалов».
Татарина они ссадили у его точки. После того, как они оттащили его на место, Карташов подошел к продавщице книг и поинтересовался обстановкой. Однако никто Татарина не искал и не спрашивал.
Отъезжая со стоянки, Карташов бросил взгляд на усевшегося на подставку Татарина, и с удовлетворением отметил, что на его лице не было больше прежней печати угрюмости и безнадежности. Кажется, оно светилось изнутри ровным лучезарным светом…
Рекогносцировка на местности
Справку о смерти Галины оформили в клинике Блузмана. Причина смерти — ураганный рак молочной железы. Ее кремировали и хоронили на Митинском кладбище. Среди памятников местной знати.
Погода стояла ясная, белоснежная. Снег под ногами скрипел и шуршал, когда чья-нибудь нога оступалась за край прочищенной дорожки.
Когда пришла пора закапывать могилу, Броду стало не по себе. Может, тому причиной была обильная выпивка накануне, а может, общий стрессовый букет, который свалился на него в последние недели. Он вытащил из кармана пиджака валидол и положил в рот две таблетки. Для верности принял также таблетку реланиума и четвертинку анапрелина.
Николай, заметив, что с его шефом творится что-то неладное, подошел к нему и посоветовал отойти к лавочке и там отдышаться. Брод поднял горсть земли и бросил на крышку гроба. Бум-бум-бум — трижды стукнула земля о дерево и этот звук, словно молот по наковальне, ударил по его нервам.
Никаких речей не было. Николай отошел от могилы и переговорил с парнем — одним из четырех серьезных молодых людей из охранной фирмы. Заснеженные деревья не позволяли просматривать все пространство и Брод велел охранникам рассредоточиться, чтобы они могли держать в поле зрения каждый уголок царствия мертвых. Впрочем, это скорее делалось для порядка, поскольку сам факт уничтожения банды Фикса был в какой-то степени гарантией безопасности.
Карташов не смотрел в могилу. Он вообще отошел в сторону и нещадно курил. Мысли его были всюду и вместе с тем нигде. Он старался не думать о ней, о тех коротких прекрасных мгновениях, которые они пережили в один из пасмурных дней.
Наверное, у всех, кто переносит смерть близких, возникает отвратительное ощущение тупика. Абсолютной неопределенности. И он знал, что в такие мгновения нет лучшего лекарства против тоски, чем стакан водки через каждые два часа…
Карташов с Одинцом помогли зарыть могилу и когда они стали обкладывать холмик сосновыми ветками, в кармане у Карташова запищал мобильник. Он отошел в сторону и включил телефон. Узнал голос Татаринова. Тот по-военному доложил о готовности группы к «проведению операции». Он так и сказал: «Группа готова к проведению операции». Все дело было только за транспортом. Карташов слышал как Татарин затягивался сигаретой. «Завтра, Кот, встретимся и переговорим», — сказал Карташов и хотел отключить телефон, однако Татарин был настойчив: «Все должно произойти третьего декабря, в международный День инвалидов». «Тоже мне символист, — подумал Карташов, но в трубку сказал другое: — Извини, Кот, я сейчас при деле… Встретимся — переговорим… »
После похорон они поехали домой к Броду, где уже хозяйничала его сестра Раиса — мужеподобная женщина с только что завитыми волосами. Казалось, что в создании ее лица Всевышний ничего кроме зубила под рукой не имел — настолько ее черты были грубы и неподвижны. Однако стол она накрыла быстро и поставила на него довольно разнообразные блюда, среди которых возвышались три пирамиды бутылок со спиртным.
Видимо, Брод уже успел выпить — лицо его горело и он, оставшись в одной рубашке, сидел в кресле и курил.
Пили молча и много. Постепенно водка с коньяком сломали поминальную чопорность и начались разговоры — сначала спорадические, а затем, как всегда, раскованно, с перебивкой друг друга и даже с шутками.
В какой-то момент, когда Брод отошел от стола покурить, к нему присоединился Карташов. Попросил пару дней отгула.
— Хочешь еще раз напороться на неприятности? — спросил Брод.
И Карташов, видимо, поддавшись общей атмосфере сближения, вкратце поведал ему о Татарине и его друзьях.
— Надо пообщаться с корешком, отвезти ему что-нибудь поесть, сигареты…
Брод не возражал, но при этом заметил: «Ты, Серго, теряешь бдительность… Если не ошибаюсь, это ты находишься в розыске. А не я… » На это Карташов отреагировал по-своему: он положил руку на плечо Брода и дружески пожал.
— Мы все, Веня, потеряли бдительность, — сказал он, — оттого сегодня похороны, а не свадьба.
— Ладно, умник, я не возражаю, только поставь об этом в известность Николая. И держи с ним постоянную связь.
— Понял, спасибо…
— И постарайся не попадаться на глаза ментам! А если все же нарвешься, уводи их куда хочешь, но чтобы сюда ни ногой, — Брод сделал отметающий жест.
Когда Карташов с Одинцом остались одни в комнате, Карташов рассказал напарнику о разговоре с Бродом.
— Ты один собираешься ехать к Татарину? — спросил Саня.
— Завтра — один. Разузнаю, что калеки придумали и насколько это реально.
— А когда мы съездим в Измайлово на разведку?
— Можем даже завтра туда махнуть. Включи, Саня, приемник, послушаем, что делается в нашем бардачном мире.
— Все то же — взрывают, воруют, занимаются коррупцией. Ты лучше подай мне гитару…
И казалось, что утрату переживает не Карташов, а он, Саня — столько в его голосе было щемящей тоски и отчаянной бесшабашности.
Он запел:
В Хайратоне прощались,
Поклялись, обещались,
Возлюбить свои жизни,
И не прикасаться к стволам,
Кабы знал, кабы ведал,
Кто позже нас предал,
Я бы свой АКС никогда,
Никому не сдавал…
…Ах, какая весна в Бирюзе,
Ах, какая весна была!
Вот бы снова туда,
Там бы встретить друзей,
Тех, с кем совесть не развела,
Ах, какая весна в Бирюзе,
Ах, какая она была…
Голос у Одинца загустел, возвысился и Карташов понял, какое мощное половодье чувств шумит в груди его товарища.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48