— взвыл Сапковский, вдруг почувствовавший, что еще немного и он просто разрыдается в голос. Или вцепится в этого пожилого, здоровенного служебного бульдога.
— Сейчас нет. Но во время войны действительно в этом здании находилось гестапо. И в этом кабинете сидел заместитель его начальника. Так что преемственность прослеживается, — усмехнулся Гринев.
Сапковский замолчал. Он сидел, ощущая, как волна дрожи прокатывает по телу и становится жарко. Очень жарко. Голова пошла кругом. Еще не хватало сейчас грохнуться в обморок.
— Здравствуйте, Казимир Германович, — сказал Ушаков, быстрым шагом заходя в кабинет.
Сапковский напряженно посмотрел на него и буркнул что-то нечленораздельное.
— Ну что?.. — Ушаков взял стул и уселся напротив задержанного. — Рассказывать будем?
— Что рассказывать?
— А что, нечего рассказывать? Не поверю… Жду явку с повинной.
— Я ничего не делал!
— Да? — усмехнулся начальник уголовного розыска — А кто Глушко заказал?
— Я не заказывал Глушака! Я никого никогда не заказывал! Я бизнесмен.
— Торгаш ты, — поправил Гринев.
— Да, торгаш! И горжусь этим. Не будь торгашей, вы бы с голоду сдохли!
— Ну да, — кивнул Ушаков. — А кто все же Глушака заказал?
— Я не знаю.
— Знаешь ведь. Плут. Все ты знаешь… Рассказывай. Ну, давай, не томи.
— Я правда не знаю!
— Кто?
— Я могу только предположить, — в отчаянии произнес Сапковский.
— Кто, я тебя спросил.
— Мог… Мог только…
— Ну.
— Только Арнольд.
— Почему?
— Больше некому. Через счета, которыми мы пользовались для наиболее деликатных случаев, прогнали те самые деньги…
— Деньги, которые собрал Сорока со всего города?
— Да… Глушак об этом узнал. Подумал почему-то сперва на меня. Вызвал на базар Арнольда. Тот давно понял, куда все идет. И понял, что Глушак не остановится, пока не раскопает все.
— И решил убрать Глушака? А заодно сам себя завалить? Способ самоубийства такой? — иронично спрашивал Ушаков, внимательно разглядывая Плута.
— Ну, не знаю… Может, заказал кто-то из тех, с кем Арнольд угонял эти деньги. Не мог же один такое сделать. Тот решил и от Глушака избавиться.
— Резонно… Дай протокол допроса и ручку, — попросил Ушаков у своего заместителя.
Гринев полез в стол, раскопал скопившуюся в ящике груду бумаг, нашел бланк и протянул начальнику уголовного розыска вместе с чернильной ручкой.
Ушаков мелким почерком заполнил протокол, приписав «по поручению следователя прокуратуры г. Полесска».
— Прочитай, подпиши, — он протянул бумагу Сапковскому.
Тот пробежал глазами написанное. И воскликнул:
— Я не могу это подписать!
— Ты мне все это разве не говорил только что?
— Говорил. Но подписать не могу.
— А куда ты на хрен денешься, — жестко произне Ушаков.
Плут дрожащей рукой вывел: «С моих слов записано верно». Расписался.
— Отлично, — кивнул начальник уголовного розыска. — Посидишь в пятом кабинете час — и свободен.
— Как? — не понял Сапковский.
— Пока свободен…
Гринев озадаченно посмотрел на своего начальника.
— Так вы знали, что я невиновен, — произнес Сапковский. — Тогда зачем все это?
— Что — это?
— Давление. Оскорбления. Со мной вот товарищ полковник обращался как с законченным преступником.
— А ты и есть законченный преступник, — сказал Ушаков и, не в силах сдержаться, выдал то, что накипело:
— Вы все растащили, до чего ручки ваши загребущие дотянулись. Все изгадили. От вас исходят ядовитые миазмы. Где вы — там подкуп, разборки, взятки. Там кровь льется… А что вы сделали с нашим городом, который раньше самым спокойным городом в Советском Союзе был! Во что превратили!.. Вы как болезнь, которую нужно глушить антибиотиками.
— Я ему уже палача предлагал, — усмехнулся Гринев.
— Во, поперла классовая ненависть, — хмыкнул Сапковский, который моментально расслабился, поняв, что на этот раз все закончилось благополучно.
— Классовая? Это уже интересно, — посмотрел на него с насмешкой Ушаков.
— А хотите откровенно? — спросил Сапковский.
— Давай.
— Да вы просто нам завидуете. Всему. Костюмам, какие мы носим. Машинам, на которых мы ездим. И вся эта классовая ненависть от ощущения бессилия добыть все это… Вы же… Вы же никто. — Слова лились из Сапковского — нервно, неудержимо, он не мог совладать с собой, хотя и понимал, что городит лишнее. — Вы упиваетесь ощущением власти над людьми, припертыми к стене. А без этой власти вы нули без палочек. Завтра вышибут на пенсию — и вам не светит ничего. Вы не способны заработать деньги. Потому как созданы такими, что из арифметики знаете только одно действие — делить. Вы псы голодные на цепи, и хозяин вас даже кормить нормально не считает нужным, так, кинет отбросы, чтобы с голоду не сдохли. Вы же задарма от злобы да от обделенности в горло кому угодно вцепитесь.
— Дать ему, что ли, по почкам? — задумчиво посмотрел Гринев на Сапковского.
— Не стоит… Еще есть какие соображения по нашему поводу? — спросил Ушаков.
— Да прав я во всем, — махнул дрожащей рукой Сапковский. — Это вас и злит. Если вам дать эти костюмы и машины, вы будете довольны до задницы и все ваши принципы тут же водой смоет, как кое-что в унитазе.
— Да при чем здесь принципы, — вздохнул Ушаков устало.
Он вдруг подумал, что принципов у него действительно в последнее время остается все меньше. Какая-то высокая мораль, какие-то романтические порывы — это все чепуха. Есть нечто более важное — нечто такое в душе, что отказывается принимать всю окружающую мерзость. И это, пожалуй, единственное, что осталось у него. И этот самовлюбленный, считающий себя кругом правым ублюдок на самом деле просто угодил пальцем в небо. А суть простая — они просто разные биологические виды, хотя вроде и классифицируются одинаково — как гомо сапиенсы.
— Ладно, двигай отсюда, бизнесмен. Рано или поздно снова встретимся…
Ушаков вызвал оперативника, сдал Плута с рук на руки со словами:
— Посидит пускай с часок в пятом кабинете. И чтобы никуда не звонил.
— Кстати, вы не имеете права удерживать без достаточных оснований, — воспрянул духом Сапковский.
— Основания? — обрадовался Гринев. — Сделаем. Пятнадцати суток хватит за мелкое хулиганство? Василич, ты слышал, как он принародно опера матом послал?
Плут все понял. И, бросив на оппонентов быстрый ненавидящий взор, вышел из кабинета.
— И с каких таких заслуг мы его выпустили? — поинтересовался Гринев.
— Потому что он прав, — сказал начальник уголовного розыска. — Он не виноват. Пробитый раскололся.
— Кто заказчик?
— Арнольд.
— Несуразица выходит. Он же пострадавший. Сам пулю получил.
— Он тоже надеялся, что мы так будем думать.
— Пробитый под протокол все сказал?
— Нет… Он в реанимации. То ли выживет, то ли нет.
— А что будем с Арнольдом делать? — Гринев положил руку на телефон. — Группу захвата на выезд?
— Да. Тут собровцы опять работы жаждут. Давай…
Глава 20
ЧУДОВИЩЕ
Известно, что при штурме офисов обязательно найдется какой-нибудь туго въезжающий в ситуацию, который бросится грудью на амбразуру и попытается заслонить ее своим телом с криком: «Пущать не ведено!». И тут же получит по ребрам прикладом — на него выльется боевая злоба спецназовцев, которые после чеченских командировок заждались горячего дельца.
Так случилось и с «Востоком». Собровцы профессионально уронили охранника, прошлись коваными ботинками по холопским ребрам. И ворвались в кабинет, где Арнольд судорожно нащелкивал на сотовом телефоне какой-то номер.
Ушаков зашел в кабинет, когда его хозяин уже валялся на полу с руками, заведенными за спину. На нем были наручники, глубоко впившиеся в кожу. Собровцы были похожи на собак, которым в разгар травли сказали «фу». Вроде и выполнять приказ нужно, а с другой стороны, адреналин, жажда крови. Но начальник уголовного розыска дал четкое указание — клиента не бить. И не из гуманных соображений. Просто он отлично представлял, какие появятся выразительные репортажи в средствах массовой информации, какие высокохудожественные петиции будут кропать заточенными гусиными перьями адвокаты, как будут призывать на голову милиции комиссии по правам человека и прокуратуру, если Арнольда чуток помнут. У больших денег система психологического давления на правоохранительные органы отлаженная и часто чрезвычайно эффективная. Поэтому лучше, если задержанный будет цел и просто напуган.
— Колпашин Арнольд Валентинович, — произнес Ушаков, когда Арнольда усадили в кресло. — Вы задержаны по подозрению в совершении преступления.
— Какого преступления?! — завопил он, сплевывая ворсинку от ковра, которая забилась ему в рот.
— Убийства гражданина Глушко.
— Тронулись, — как диагноз заключил Арнольд.
— В вашем офисе и на квартире будет произведен обыск. Вот постановление. — Оперативник из «убойного» отдела продемонстрировал постановление о производстве обыска.
— Валяйте. Производите. Вам дороже станет, — пообещал Арнольд…
При обыске ничего интересного не нашли, за исключением пятнадцати тысяч долларов, затерявшихся в одном из сейфов. Происхождение их объяснить никто не смог, но было нетрудно догадаться, что просто кто-то из оптовиков расплатился наличкой за партию сигарет и эти деньги не успели отправить на отмывку.
— Откуда мелочишка? — спросил Ушаков.
— Понятия не имею, — ответил вызывающе Арнольд.
— В доход государства пойдет.
— Я не знаю, откуда деньги, — напористо произнес Арнольд, и было видно, как ему хотелось по офицерской привычке, как когда-то перед строем, вставить что-нибудь вроде «для тупых индивидуально повторяю», но он сдержался.
После обыска Арнольда доставили в УВД. В кабинете начальника уголовного розыска за него взялась сработавшаяся пара — Ушаков и его заместитель.
— Вы хоть понимаете, что делаете? — не теряя вызывающего нахальства, поинтересовался Арнольд.
— Невиновного человека тираним, — усмехнулся Гринев.
— Вы себя на посмешище выставляете. Завтра вся Россия узнает, что менты настолько офигели, что человека обвиняют в том, будто он заказал собственное убийство.
— Да ты не собственное убийство заказал, Арнольд. Ты заказал убийство Глушака, — произнес с расстановкой Ушаков.
— Да? А вы не слышали, часом, что и мне пуля досталась?
— Читали в газете.
— А вы не читали в газете, что я едва не подох? Что меня в реанимации выхаживали? И в Германию увезли, потому что полесские эскулапы крест на мне поставили.
— Слышали.
— Вот и получается, что я нанял киллера, чтобы он загасил меня самого, ну и попутно Глушака.
— Нет, все не так было. — Ушаков приблизился к Арнольду, сел напротив него на стул, уставился прямо в глаза. Арнольд, слегка ухмыляясь, несколько секунд выдерживал взгляд, но потом опустил глаза.
— Ты нанял киллера, чтобы он убрал Глушака, когда понял, что твой старый друг вышел на след уплывших пяти миллионов долларов, собранных у «особо бедствующих» горожан, — начал излагать свою версию этой истории Ушаков; — Вот только Глушак допустил роковую ошибку. Он подумал, что всех обул Плут. Действительно, тот как нельзя лучше подходил на такую роль. Он всю жизнь всех надувал, интриговал и мог обмануть мать родную, не то что бывших компаньонов и друзей. А деньги увел ты, Арнольд. Ты, и никто другой. И после звонка Глушко ты прикинул, что лучше случая не представится — тсиллер якобы покушается на вас обоих. Только Глушаку он вгоняет пулю куда надо, чтобы тот склеил ласты с гарантией. А тебе пуля достанется так, щадяще — вскользь. Ради таких денег чего не пострадать.
— Вскользь, — скривился Арнольд, взявшись за грудь.
— Ну, не все получилось. Ты переоценил исполнителя… А знаешь, он ведь не случайно тебе прямо в грудину пулю всадил. Ты же все время думал, что у него рука дрогнула. А у него не дрогнула.
— Почему?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
— Сейчас нет. Но во время войны действительно в этом здании находилось гестапо. И в этом кабинете сидел заместитель его начальника. Так что преемственность прослеживается, — усмехнулся Гринев.
Сапковский замолчал. Он сидел, ощущая, как волна дрожи прокатывает по телу и становится жарко. Очень жарко. Голова пошла кругом. Еще не хватало сейчас грохнуться в обморок.
— Здравствуйте, Казимир Германович, — сказал Ушаков, быстрым шагом заходя в кабинет.
Сапковский напряженно посмотрел на него и буркнул что-то нечленораздельное.
— Ну что?.. — Ушаков взял стул и уселся напротив задержанного. — Рассказывать будем?
— Что рассказывать?
— А что, нечего рассказывать? Не поверю… Жду явку с повинной.
— Я ничего не делал!
— Да? — усмехнулся начальник уголовного розыска — А кто Глушко заказал?
— Я не заказывал Глушака! Я никого никогда не заказывал! Я бизнесмен.
— Торгаш ты, — поправил Гринев.
— Да, торгаш! И горжусь этим. Не будь торгашей, вы бы с голоду сдохли!
— Ну да, — кивнул Ушаков. — А кто все же Глушака заказал?
— Я не знаю.
— Знаешь ведь. Плут. Все ты знаешь… Рассказывай. Ну, давай, не томи.
— Я правда не знаю!
— Кто?
— Я могу только предположить, — в отчаянии произнес Сапковский.
— Кто, я тебя спросил.
— Мог… Мог только…
— Ну.
— Только Арнольд.
— Почему?
— Больше некому. Через счета, которыми мы пользовались для наиболее деликатных случаев, прогнали те самые деньги…
— Деньги, которые собрал Сорока со всего города?
— Да… Глушак об этом узнал. Подумал почему-то сперва на меня. Вызвал на базар Арнольда. Тот давно понял, куда все идет. И понял, что Глушак не остановится, пока не раскопает все.
— И решил убрать Глушака? А заодно сам себя завалить? Способ самоубийства такой? — иронично спрашивал Ушаков, внимательно разглядывая Плута.
— Ну, не знаю… Может, заказал кто-то из тех, с кем Арнольд угонял эти деньги. Не мог же один такое сделать. Тот решил и от Глушака избавиться.
— Резонно… Дай протокол допроса и ручку, — попросил Ушаков у своего заместителя.
Гринев полез в стол, раскопал скопившуюся в ящике груду бумаг, нашел бланк и протянул начальнику уголовного розыска вместе с чернильной ручкой.
Ушаков мелким почерком заполнил протокол, приписав «по поручению следователя прокуратуры г. Полесска».
— Прочитай, подпиши, — он протянул бумагу Сапковскому.
Тот пробежал глазами написанное. И воскликнул:
— Я не могу это подписать!
— Ты мне все это разве не говорил только что?
— Говорил. Но подписать не могу.
— А куда ты на хрен денешься, — жестко произне Ушаков.
Плут дрожащей рукой вывел: «С моих слов записано верно». Расписался.
— Отлично, — кивнул начальник уголовного розыска. — Посидишь в пятом кабинете час — и свободен.
— Как? — не понял Сапковский.
— Пока свободен…
Гринев озадаченно посмотрел на своего начальника.
— Так вы знали, что я невиновен, — произнес Сапковский. — Тогда зачем все это?
— Что — это?
— Давление. Оскорбления. Со мной вот товарищ полковник обращался как с законченным преступником.
— А ты и есть законченный преступник, — сказал Ушаков и, не в силах сдержаться, выдал то, что накипело:
— Вы все растащили, до чего ручки ваши загребущие дотянулись. Все изгадили. От вас исходят ядовитые миазмы. Где вы — там подкуп, разборки, взятки. Там кровь льется… А что вы сделали с нашим городом, который раньше самым спокойным городом в Советском Союзе был! Во что превратили!.. Вы как болезнь, которую нужно глушить антибиотиками.
— Я ему уже палача предлагал, — усмехнулся Гринев.
— Во, поперла классовая ненависть, — хмыкнул Сапковский, который моментально расслабился, поняв, что на этот раз все закончилось благополучно.
— Классовая? Это уже интересно, — посмотрел на него с насмешкой Ушаков.
— А хотите откровенно? — спросил Сапковский.
— Давай.
— Да вы просто нам завидуете. Всему. Костюмам, какие мы носим. Машинам, на которых мы ездим. И вся эта классовая ненависть от ощущения бессилия добыть все это… Вы же… Вы же никто. — Слова лились из Сапковского — нервно, неудержимо, он не мог совладать с собой, хотя и понимал, что городит лишнее. — Вы упиваетесь ощущением власти над людьми, припертыми к стене. А без этой власти вы нули без палочек. Завтра вышибут на пенсию — и вам не светит ничего. Вы не способны заработать деньги. Потому как созданы такими, что из арифметики знаете только одно действие — делить. Вы псы голодные на цепи, и хозяин вас даже кормить нормально не считает нужным, так, кинет отбросы, чтобы с голоду не сдохли. Вы же задарма от злобы да от обделенности в горло кому угодно вцепитесь.
— Дать ему, что ли, по почкам? — задумчиво посмотрел Гринев на Сапковского.
— Не стоит… Еще есть какие соображения по нашему поводу? — спросил Ушаков.
— Да прав я во всем, — махнул дрожащей рукой Сапковский. — Это вас и злит. Если вам дать эти костюмы и машины, вы будете довольны до задницы и все ваши принципы тут же водой смоет, как кое-что в унитазе.
— Да при чем здесь принципы, — вздохнул Ушаков устало.
Он вдруг подумал, что принципов у него действительно в последнее время остается все меньше. Какая-то высокая мораль, какие-то романтические порывы — это все чепуха. Есть нечто более важное — нечто такое в душе, что отказывается принимать всю окружающую мерзость. И это, пожалуй, единственное, что осталось у него. И этот самовлюбленный, считающий себя кругом правым ублюдок на самом деле просто угодил пальцем в небо. А суть простая — они просто разные биологические виды, хотя вроде и классифицируются одинаково — как гомо сапиенсы.
— Ладно, двигай отсюда, бизнесмен. Рано или поздно снова встретимся…
Ушаков вызвал оперативника, сдал Плута с рук на руки со словами:
— Посидит пускай с часок в пятом кабинете. И чтобы никуда не звонил.
— Кстати, вы не имеете права удерживать без достаточных оснований, — воспрянул духом Сапковский.
— Основания? — обрадовался Гринев. — Сделаем. Пятнадцати суток хватит за мелкое хулиганство? Василич, ты слышал, как он принародно опера матом послал?
Плут все понял. И, бросив на оппонентов быстрый ненавидящий взор, вышел из кабинета.
— И с каких таких заслуг мы его выпустили? — поинтересовался Гринев.
— Потому что он прав, — сказал начальник уголовного розыска. — Он не виноват. Пробитый раскололся.
— Кто заказчик?
— Арнольд.
— Несуразица выходит. Он же пострадавший. Сам пулю получил.
— Он тоже надеялся, что мы так будем думать.
— Пробитый под протокол все сказал?
— Нет… Он в реанимации. То ли выживет, то ли нет.
— А что будем с Арнольдом делать? — Гринев положил руку на телефон. — Группу захвата на выезд?
— Да. Тут собровцы опять работы жаждут. Давай…
Глава 20
ЧУДОВИЩЕ
Известно, что при штурме офисов обязательно найдется какой-нибудь туго въезжающий в ситуацию, который бросится грудью на амбразуру и попытается заслонить ее своим телом с криком: «Пущать не ведено!». И тут же получит по ребрам прикладом — на него выльется боевая злоба спецназовцев, которые после чеченских командировок заждались горячего дельца.
Так случилось и с «Востоком». Собровцы профессионально уронили охранника, прошлись коваными ботинками по холопским ребрам. И ворвались в кабинет, где Арнольд судорожно нащелкивал на сотовом телефоне какой-то номер.
Ушаков зашел в кабинет, когда его хозяин уже валялся на полу с руками, заведенными за спину. На нем были наручники, глубоко впившиеся в кожу. Собровцы были похожи на собак, которым в разгар травли сказали «фу». Вроде и выполнять приказ нужно, а с другой стороны, адреналин, жажда крови. Но начальник уголовного розыска дал четкое указание — клиента не бить. И не из гуманных соображений. Просто он отлично представлял, какие появятся выразительные репортажи в средствах массовой информации, какие высокохудожественные петиции будут кропать заточенными гусиными перьями адвокаты, как будут призывать на голову милиции комиссии по правам человека и прокуратуру, если Арнольда чуток помнут. У больших денег система психологического давления на правоохранительные органы отлаженная и часто чрезвычайно эффективная. Поэтому лучше, если задержанный будет цел и просто напуган.
— Колпашин Арнольд Валентинович, — произнес Ушаков, когда Арнольда усадили в кресло. — Вы задержаны по подозрению в совершении преступления.
— Какого преступления?! — завопил он, сплевывая ворсинку от ковра, которая забилась ему в рот.
— Убийства гражданина Глушко.
— Тронулись, — как диагноз заключил Арнольд.
— В вашем офисе и на квартире будет произведен обыск. Вот постановление. — Оперативник из «убойного» отдела продемонстрировал постановление о производстве обыска.
— Валяйте. Производите. Вам дороже станет, — пообещал Арнольд…
При обыске ничего интересного не нашли, за исключением пятнадцати тысяч долларов, затерявшихся в одном из сейфов. Происхождение их объяснить никто не смог, но было нетрудно догадаться, что просто кто-то из оптовиков расплатился наличкой за партию сигарет и эти деньги не успели отправить на отмывку.
— Откуда мелочишка? — спросил Ушаков.
— Понятия не имею, — ответил вызывающе Арнольд.
— В доход государства пойдет.
— Я не знаю, откуда деньги, — напористо произнес Арнольд, и было видно, как ему хотелось по офицерской привычке, как когда-то перед строем, вставить что-нибудь вроде «для тупых индивидуально повторяю», но он сдержался.
После обыска Арнольда доставили в УВД. В кабинете начальника уголовного розыска за него взялась сработавшаяся пара — Ушаков и его заместитель.
— Вы хоть понимаете, что делаете? — не теряя вызывающего нахальства, поинтересовался Арнольд.
— Невиновного человека тираним, — усмехнулся Гринев.
— Вы себя на посмешище выставляете. Завтра вся Россия узнает, что менты настолько офигели, что человека обвиняют в том, будто он заказал собственное убийство.
— Да ты не собственное убийство заказал, Арнольд. Ты заказал убийство Глушака, — произнес с расстановкой Ушаков.
— Да? А вы не слышали, часом, что и мне пуля досталась?
— Читали в газете.
— А вы не читали в газете, что я едва не подох? Что меня в реанимации выхаживали? И в Германию увезли, потому что полесские эскулапы крест на мне поставили.
— Слышали.
— Вот и получается, что я нанял киллера, чтобы он загасил меня самого, ну и попутно Глушака.
— Нет, все не так было. — Ушаков приблизился к Арнольду, сел напротив него на стул, уставился прямо в глаза. Арнольд, слегка ухмыляясь, несколько секунд выдерживал взгляд, но потом опустил глаза.
— Ты нанял киллера, чтобы он убрал Глушака, когда понял, что твой старый друг вышел на след уплывших пяти миллионов долларов, собранных у «особо бедствующих» горожан, — начал излагать свою версию этой истории Ушаков; — Вот только Глушак допустил роковую ошибку. Он подумал, что всех обул Плут. Действительно, тот как нельзя лучше подходил на такую роль. Он всю жизнь всех надувал, интриговал и мог обмануть мать родную, не то что бывших компаньонов и друзей. А деньги увел ты, Арнольд. Ты, и никто другой. И после звонка Глушко ты прикинул, что лучше случая не представится — тсиллер якобы покушается на вас обоих. Только Глушаку он вгоняет пулю куда надо, чтобы тот склеил ласты с гарантией. А тебе пуля достанется так, щадяще — вскользь. Ради таких денег чего не пострадать.
— Вскользь, — скривился Арнольд, взявшись за грудь.
— Ну, не все получилось. Ты переоценил исполнителя… А знаешь, он ведь не случайно тебе прямо в грудину пулю всадил. Ты же все время думал, что у него рука дрогнула. А у него не дрогнула.
— Почему?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54