Надька поняла, что с ней шутить не собираются.
— А я чего? Я готова.
— Мы готовы, — поддакнул муж, но Надька зыркнула на него так, что его моментом сдуло.
Тупой и бестолковой Надьке понадобилось минут сорок, чтобы вспомнить — она действительно видела четвертого августа двоих субъектов. Один в темной телогрейке, другой в светлой куртке. Последний отдал ей пустую бутылку из-под пива.
— Пиво «Ячменный колос», бутылка чистая, мыть не пришлось, — неожиданно четко отрапортовала Надька — сработала профессиональная память на предметы стеклотары. Эх, если бы она столь же четко принялась описывать хозяев этой бутылки. Но куда там!
— А этого гаврика не видела? — Пашка протянул ей фотографию Бородули.
— Не, этого не видела.
— Он непохож на одного из тех двоих?
— Непохож…
Я получил все эти данные к вечеру. Было над чем поразмыслить. Мы сидели с Пашкой в моем кабинете и предавались дурному и скучному занятию — думали. Притом не слишком успешно.
— Пока все, что наплел Бородуля, подтверждается, — сказал я.
— Подтверждается, — согласился Пашка.
— Получается, приехал он на станцию один. Во всяком случае, в пивной он пребывал в полном одиночестве, пока не нашел себе хорошую компанию.
— Он мог потом вернуться на станцию и встретиться со своим напарником. Или пересечься с ним где-то у дачи Новоселова.
— Мог. Но… Судя по разговору в пивной, в тот день Новоселов обещал дать ему деньги. В руках у него был слесарный инструмент. Кузя был настроен на честную работу, а впоследствии на пропитие заработанных денег.
— И, не получив их, отправил хозяина на тот свет.
— Зачем при таком раскладе ему напарник? Тогда ведь убийство непредумышленное, умысел возник внезапно. Откуда взялся второй, с кем глушили коньяк и кого, возможно, видела соседка-старуха?
— Может, взял напарника, чтобы лучше справиться с работой по водопроводу.
— Судя по всему, там и справляться было нечего. Работа была почти закончена…
— Это еще бабушка надвое сказала.
— Осмотрим водопровод со специалистами, пускай скажут, какой там оставался объем работ… Мне кажется, легче допустить, что Бородуля действительно появился на даче один. Но до него туда заявились те двое, которых видела бабка из соседнего дома. Возможно, на станции именно их видели и Кузьма, и Надька Колченогая. Они побывали в доме раньше, чем Бородуля. Теперь вопрос — то ли они оставили в доме труп и Бородуля застал результат их труда, то ли они расстались с живым и здоровым Новоселовым, а потом заявился Кузьма, и его вражья рука нашарила на стене морской кортик. Ты какой вариант выбираешь?
— Не знаю.
— И я не знаю.
— Где же твоя следственная интуиция, Терентий? Ты Должен видеть человека насквозь, знать, когда он врет.
— Тебе бы все хохмить. Сам знаешь, как часто на этой интуиции и логике можно навернуться. Уверен, что человек говорит правду, а он водит тебя за нос. Или, наоборот, видно, что человек не сказал ни слова правды, физиономия блудливо-хитрая или растерянная, лепечет что-то. Так и хочется вкатить ему статью о даче заведомо ложных показаний, а потом выясняется, что он говорил сущую правду…
— Да знаю я, нечего меня агитировать.
— При таком раскладе мы не можем предъявить Бородуле обвинение в убийстве — нет ни доказательств, ни уверенности. Привлечь к ответственности тех двоих тоже не можем. Хотя бы потому, что не имеем представления, кто они такие.
— Будем искать. Проверять алиби. Копать окружение Новоселова. Они наверняка оттуда. Зазвонил телефон. Я поднял трубку.
— Здравствуйте, — услышал я голос начальника опер-части изолятора временного содержания. — Тут Бородуля поднял шум. Хочет тебя видеть.
— Если хочет, то увидит. Сейчас будем. — Я положил трубку и сказал Пашке:
— Бородуля без нас и дня прожить не может. Требует свиданки.
— Может, очередную повинную притаранит в клювике?
— Может быть. Поехали… Бородуля сиял, как медный таз.
— Слышьте, начальники, я вспомнил!
— Что вспомнил? Еще пару убийств? — спросил я.
— За кого ты меня принимаешь, — решил обидеться Бородуля. — А будете задевать мое человеческое достоинство — вообще ничего не скажу.
— И не говори. Тебе под вышку идти, а не нам, — хмыкнул Пашка.
— Трудно с вами, ментатми, говорить. Никакого обхождения. Одни угрозы.
— Кузьма, время — двадцать один час, — вздохнул я. — Тебе потрепаться не с кем? Ты нас для этого позвал?
— Я вспомнил, кто такие те два мордоворота, которых я на станции видел. Сказать?
— Ну, скажи.
— Тогда дай выпить.
— Ты чего, Кузьма, совсем опух? — взорвался я.
— Не, я без стопки говорить не буду.
— Может, тебе еще и бабу в камеру?
— На баб я давно уже ноль внимания. Выпить дай.
— Шиш тебе. — Я встал. — Через две недели дело в суд — и получишь свою сто вторую.
— Плевать мне. Я выпить хочу… Направляй.
Мы с Пашкой переглянулись. Нет, Кузьма совсем обнаглел. Палец в рот таким не клади…
Я отправился к начальнику оперчасти — майору милиции Строгину, который все еще сидел на работе, скучающе перебирая папки с делами.
— Коля, тут у меня клиент совсем обнаглел.
— На место поставить? Можно, — мгновенно отреагировал Строгий.
— Да нет. Обещал кое-кого продать, если стопку нальем.
— Нет, за это учить надо.
— А по-моему, надо налить. У меня времени нет с ним препираться. Дело на «глухаря» смахивает, шуму много. Пусть хоть ужрется, скот, лишь бы дело говорил.
— Меня освежуют, если узнают, что мы тут следственно-арестованных опаиваем.
— Кто узнает? Ты же «кум» здесь, у тебя вся информация.
— Е-мое.
— Чего переживаешь? Ширяться анашой даем, и то ничего.
— Ладно, чего уж там. А какие проблемы?
— Где найти. Не на плешку же к спекулянтам.
— Ох, прокуратура, вы похлеще наших сыщиков. А где соцзаконность? Где неукоснительное и твердое соблюдение? Где надзор и контроль?
— Ладно тебе без толку языком трепать.
— Свяжешься с вами. — Он взял ключи и открыл здоровенный, в человеческий рост сейф.
На полках в ряд стояли баллончики со всеми номерами «черемухи», лежал пакет с каким-то темным порошком, очень напоминающим анашу, выстроились в ряд несколько бутылок водки.
— С воли передать пытались. Боевые трофеи. Держи, от сердца отрываю.
— Ты же сам не пьешь.
— А ты думаешь, один с такой просьбой являешься? — усмехнулся Строгий.
Вскоре я издалека показывал Кузьме бутылку.
— Не томи, дай глотнуть.
— Говори, что знаешь, и получишь.
— Не. Наколешь. Дай глотнуть.
— Если за нос водишь — я из тебя каждую каплю обратно выдавлю, — угрожающе произнес Норгулин. — Ты меня тогда долго будешь помнить, чучело.
Бородуля отхлебнул из бутылки — глоток у него был богатырский. Я вырвал у него бутылку и сказал:
— Ну, давай.
— А чего давать-то? Ну, помню я этих двоих.
— Кто они?
— А я знаю? — пожал плечами Бородуля.
— Я тебя сейчас тут же и урою! — Пашка схватил Бородулю за волосы так, что у того потекли слезы из глаз.
— Ладно, ладно. Скажу. Новоселов охотником был. И эти двое тоже любители. Один — лесник. Второй — из каких-то начальников. У этого лесника они в хозяйстве кабанов били. Браконьеры, етить их мать.
— Откуда ты знаешь?
— Когда работал на даче, они приезжали. Затоваривались — водка, продукты, и на три дня на охоту. С ними еще иногда армяшка один ездил.
— Григорян?
— Не знаю. Мелкий такой. Зато нос на семерых рос — одному достался. У него «воланка» с шофером… И еще на черной «волге» приезжал один. «Волга» классная, с антенной и с тремя нулями на номере.
— Номер государственный?
— Ага.
Эх, печаль-тоска. Три нуля и государственный номер — это персональная тачка кого-то из обкомовских или горкомовских «шишек». Похоже, мы лезем в какое-то змеиное лежбище. Значит, скоро начнется свистопляска.
— Имена!
— Лесника все Егорычем называли… У него ружье было такое многозарядное, хитрое. Название — язык сломишь. «Регтон». Или «магтон».
— «Ремингтон»?
— Кажись, так, начальник. Тебе лучше знать.
Кузьма клялся и божился, что шестнадцатого мая видел именно охотников. Больше ничего путного он припомнить не мог. На вопрос, почему раньше не рассказал об этом, разумно отвечал: «А это не мое дело. Чего я буду языком махать, что метлой, пока самого не приперло? На фига кенгуру авоська?»
Кузьма дол акал остатки водки, и его на заплетающихся ногах повели в камеру. Сокамерники Кузьмы сдохнут сегодня от зависти. А может, решат, что он продался операм, и пересчитают ребра. Но это его проблемы…
Мы ждали запоздалый автобус. Грянувшая перестройка еще не полностью подкосила общественный транспорт, но вечерами автобусы ходили очень плохо. Стемнело. В здании УВД горело несколько окон. На автостоянке стоял «рафик» с надписью «Криминалистическая лаборатория» и несколько раздолбанных милицейских «уазиков». После прошедшего дождя воздух был свеж и сладок.
— Мать вашу, когда же этот автобус придет? — выругался Пашка.
— Придет…
— Как мы искать будем этих охотников?
— Твои же парни отрабатывали охотничье общество, в котором состоял Новоселов.
— Правильно. Это была одна из первых версий. Учитывая, что на столе на даче лежали охотничий билет и лицензия на отстрел волков.
— И вы выяснили, что…
— Что Новоселов из клуба практически ни с кем не общался, появлялся там крайне редко. И никто не поспешил признаться, что четвертого августа заглянул к Новоселову на дачу на огонек, — высказался Пашка.
— Вместе с тем со слов Кузьмы получается, что покойный любил побродить с ружьишком.
— Все объясняется просто. Были у него приятели-браконьеры и свой лесник.
— Для торгашей рыбалка и охота в запретных местах, с коньячком и хорошей компанией — не только времяпрепровождение, но и способ установления полезных контактов, — со знанием дела отметил я.
— По-моему, насчет Егорыча с «ремингтоном» надо Григоряна поспрашивать. Интересно, почему он ни словом не обмолвился об этом?
— А зачем ему лишней информацией с тобой делиться? — махнул я рукой.
Не спеша подкатил автобус и с шипением распахнул свои дверцы. На заднем сиденье целовалась парочка, рядом подремывала сухонькая старуха с огромной хозяйственной сумкой, а «синяк» с пустой бутылкой из-под краснухи, выглядывавшей из кармана телогрейки, беззлобно матерился себе под нос — он как две капли воды был похож на Бородулю. По-моему, «синяки» все друг на друга похожи. Родственные души.
— А чего, мать перемать… Я ей грю — ты чего, сука. Мать перемать. А она меня выгнала, мать перемать.
Его голос мягко шелестел в такт шуршанию шин.
— Посылай завтра ребят разбираться с лесничествами. Найти человека с отчеством Егорьи, за которым в разрешительной системе числится такая редкая машинка, как «ремингтон», труда не составит.
— Сделаем.
— А мы с тобой на пару примемся за Григоряна.
ГРАФЬЯ И ХОЛОПЫ

Григоряна мы искали все утро. В магазине, где он работает, сказали, что поехал за товаром, будет после часа. На базе, куда он якобы отправился, о его появлении и не слышали. По домашнему телефону женщина с ярко выраженным кавказским акцентом ответила, что Ричарда нет и когда будет — неизвестно. Рабочий день проходил впустую, в дурацких телефонных поисках. Наконец нам сказали, что Григорян в два часа обычно обедает в ресторане «Октябрь».
"Октябрь» был неплохим рестораном со вполне сносной кухней. Через четыре года он будет приватизирован, сменит свое революционное название на более скромное и несколько странное — «Синий гусь». Он станет кабаком для мафиозной и чиновничьей элиты, где будут тусоваться отъевшиеся взяточники из городской администрации, открыто продающие города целыми кварталами и внаглую разворовывающие деньги из государственных закромов, а также крупные воры, бизнесмены и рэкетиры. Самый простенький ужин или обед потянет там на полторы сотни долларов, а посидеть нормально с компанией влезет не в одну тысячу «гринов».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43