«Уважаемые товарищи! Прежде всего немного о себе. Родился в Ленинграде, окончил среднюю школу, поступил в университет на геологический факультет. По окончании его был принят в аспирантуру. Выбрал профессию гляциолога. Участвовал в экспедиции по изучению ледников Шпицбергена. Но не повезло: на маршруте попали в пургу, сбились с курса. В результате обморозил руку. Отправили на Большую землю. Как ни пытались врачи спасти руку, не удалось. Ампутировали. Пришлось расстаться с любимым делом. Не скрою, пережил много, был на грани отчаяния. Но нашлись люди, которые помогли мне снова обрести уверенность в себе, своё место в жизни. Великий норвежский полярник Фритьоф Нансен писал: „Жизнь исследователя, быть может, тяжела, но она полна и чудесных мгновений, когда он является свидетелем победы человеческой воли и человеческого разума, когда перед ним открывается гавань счастья и покоя“. Могу с уверенностью сказать, что теперь моя гавань счастья (но не покоя) — это возможность открывать перед мальчишками и девчонками красоту нашей земли, рассказывать о величии людей, которые были на ней первопроходцами. Я стал учителем географии. Переехал в Зорянск, где и учительствую до сих пор. Первое время жил в общежитии машиностроительного завода, где мне выделили отдельную комнату. Квартиру обещали только через пять-семь лет, и я решил вступить в жилищно-строительный кооператив „Салют“, в члены которого меня приняли на однокомнатную квартиру. Получилось так, что я вскоре женился. У жены был сын от первого брака. Ко времени окончания строительства дома у нас родился совместный ребёнок. Сами понимаете, что жить вчетвером в однокомнатной квартире довольно тесновато. Тогда я попробовал получить в том же „Салюте“ трехкомнатную квартиру. Обращался к председателю ЖСК Н.Н.Щербакову, начальнику жилищного управления горисполкома В.С.Дроздову. За меня ходатайствовал депутат городского Совета Г.Н.Ворожейкин — Герой Социалистического Труда, слесарь нашего машиностроительного завода. Меня заверили, что если откажется кто-нибудь из пайщиков, внёсших деньги на трехкомнатную квартиру, или кого не пропустит жилищная комиссия, то первым на получение таковой буду я. Увы, хлопоты были напрасными. Никто не отказался, комиссия тоже никого не зарубила. Я опять посоветовался с Г.Н.Ворожейкиным. Он пошёл к председателю горисполкома. Потом я узнал, что директор нашей школы хлопотал перед городскими властями. Меня вызвали в горисполком и, к моей величайшей радости, сообщили, что мне предоставляют государственную трехкомнатную квартиру. Я вышел из ЖСК, получил назад тысячу пятьсот рублей паевого взноса. Трудно передать словами, какую благодарность я испытываю к людям, принявшим участие во мне.
Я так подробно остановился на своей жилищной эпопее в Зорянске потому, что столкнулся с явлением, которое меня, мягко говоря, удивило. Был я в гостях у своего приятеля в том же доме, где должен был получить квартиру, в «Салюте». И вдруг в разговоре выясняется, что на той же лестничной площадке в трехкомнатной квартире живёт Калгашкина Ирина Алексеевна, заведующая магазином «Овощи-фрукты». Я своим ушам не поверил. Калгашкина — одинокая. Помню её по собраниям пайщиков. Была в списке на получение однокомнатной квартиры. И нате вам, въехала в трехкомнатную. Выходя от приятеля, я встретил своего бывшего ученика Юру Бобошко. Школу он закончил в прошлом году. Парень высокий, интересный и, как говорится, с царём в голове. Все учителя возлагали на него большие надежды. Я был рад встрече, спросил, где он учится. Юра ответил, что он и не учится, и не работает. Пригласил меня в квартиру Ирины Алексеевны Калгашкиной. Действительно, три комнаты. Правда, не обставлены, только тахта стоит. Я поинтересовался, кто она ему — тётя? Бобошко ответил: жена… Я, конечно, удивился, но не подал виду. Калгашкиной лет тридцать пять, а Юре девятнадцать. Спросил, расписались они или нет. Юра с усмешкой ответил: мол, я не дурак, чтобы в загс идти. Да и у неё, Ирины, мол, таких «мужей» целый взвод. Меня резанул такой цинизм. Я только диву давался, куда девалась его чистота, целеустремлённость. Вспомнился прежний Бобошко, с тысячью вопросов, идей, признанный лидер класса во всех лучших начинаниях… Может быть, поэтому я не решился сразу уйти. Мне как педагогу, да и просто человеку, — мы ведь с Юрой дружили по-настоящему, говорили о самых сокровенных вещах, — было интересно узнать, что же произошло с ним всего за один год. И я не пожалел, что не ушёл. Хотя, честно говоря, от того вечера осталось очень тягостное впечатление. Показывая квартиру, Юра как бы вскользь заметил: «Вот вы, Олег Орестович, вчетвером в трехкомнатной, а Ира одна…» Я спросил, почему же ей дали такую квартиру. И опять циничный ответ: жить, мол, надо уметь… А тут пришла с работы Калгашкина. Пригласила поужинать. На столе появились всевозможные деликатесы, марочный коньяк. Разговор зашёл почему-то о квартире. Калгашкина вдруг позавидовала мне: мол, я получил бесплатно, а ей квартира уже стоила десять тысяч. А во сколько ещё обойдётся! Тогда я не придал значения её словам.
А недели через три иду я после уроков домой и вижу, что в сквере, в самом центре города, Юра Бобошко валяется совершенно пьяный. Я поднял его, посадил на скамейку, отряхнул. А сам думаю: куда его отвести. Домой, к родителям? Нельзя. Знаю, что у отца больное сердце, не дай бог, ещё инфаркт хватит, увидя такое. Решил: к «жене», к Калгашкиной. Уже у самого её дома Юра, видимо, стал что-то соображать. Говорит, что к ней — ни в коем случае. Из его пьяных бредней я разобрал только, что у заведующей магазином новый «муж», какой-то грузин. Я взял такси, отвёз Бобошко к себе, уложил спать. Пришёл в себя он поздно вечером. И тут у нас произошёл разговор по душам. Разговор, скажу прямо, очень горький для меня как педагога. Я спросил, что с ним происходит, почему он пьёт. А Юра вдруг заявил: вы, говорит, учителя и родители — все взрослые бросаете нас, то есть молодых, как слепых щенков. Говорите красивые слова, обещаете после школы светлую дорогу, а молчите о том, что творится вокруг на самом деле. Оказывается, он поступал в медицинский, честно готовился, трудился вовсю, а срезали его намеренно. По литературе, которую Бобошко в школе знал лучше всех, бывал неоднократным победителем на литературных викторинах. И все потому, как он считает, что надо было протащить по конкурсу сынков тех, кто дал взятку… (Это место письма подчёркнуто в редакции.) Вернувшись в Зорянск, Юра пошёл работать на керамический завод. По его словам, там тоже царит принцип: ты — мне, я — тебе. Не поставишь мастеру, не получишь хорошего наряда, не пьёшь с другими — чокнутый; и все ругаются матом — от директора до вахтёра. И при этом вкалывать за сто рублей Бобошко, мол, не желает. Остаётся воровать, как Калгашкина. (Фраза подчёркнута в редакции.) Но это Юре все противно. Я заметил ему: обвинять человека в воровстве — штука серьёзная. А он в ответ: Калгашкина каждый день приносит домой не меньше сотни. (Подчёркнуто.) Поэтому и покупает любого мужика. И нечего, мол, её выгораживать, тем более что она охаяла вас в тот вечер, когда вы были на её квартире. Ушли, мол, а она, окосев после коньяка, якобы сказала, что из-за этого Бабаева ей пришлось «давать на лапу» за свою квартиру на две тысячи больше…
Проговорили мы до утра. Но переубедить парня в его жизненной установке я так и не смог. Слишком сильный стресс у него от неудачи с поступлением в институт, от встречи с Калгашкиной и ей подобными…
…На днях на моем уроке произошёл эпизод, который тоже заставил меня серьёзно задуматься. Я рассказывал об экспедиции на Шпицберген, о своих замечательных товарищах, людях мужественной профессии — гляциологах, о том, что их труд очень нужен всем. И тут Витя (не хочется называть его фамилию) поднимает руку и спрашивает: «А лично вы что от этого имели?» Вдруг кто-то с задней парты отвечает: «Деревяшку». Имея в виду, конечно, мой протез. За глаза ребята зовут меня Деревянная Рука — Друг Индейцев, но я, честное слово, не в обиде. Дети есть дети… Так вот, вы бы видели, с каким презрением класс зашикал на моего обидчика. Более того, потом я узнал, что ребята после уроков устроили свой, никем не приказанный общественный суд. И над Витей, задавшим бестактный вопрос. И над учеником, так обошедшимся с учителем. Оба пришли ко мне извиняться.
Уверяю вас, не «деревяшка» меня огорчила. Меня прямо-таки ужаснул торгашеский подход Виктора к жизни. Если подросток начинает с того, что ко всему относится с меркой «что он будет от этого иметь», какое же дерево вырастет из подобного ростка? И кто посеял это семя? Лично я убеждён: цинизм рождает все пороки на земле. Кто не замечает первой почки весной, кто не может забыть на миг все свои дела, чтобы полюбоваться прекрасным закатом, тот никогда не станет настоящим человеком, человеком с большой буквы…»
Дальше шли педагогические рассуждения, вернее, раздумья. Бабаев вспоминал Макаренко, Сухомлинского. Письмо было длинное, написанное с левым наклоном. Наверное, оттого, что писалось левой рукой.
Закончив читать, я встал в тупик. Во-первых, почему газета сочла нужным переслать письмо в прокуратуру. Проблемы в нем поднимались нравственные. Во-вторых, что же нам проверять? А главное, что же я мог ответить Бабаеву и редакции? Видимо, направляя письмо в прокуратуру для проверки, редакция имела в виду подчёркнутые места?
Но что касается Калгашкиной, то о её якобы тёмных делишках учитель географии пишет со слов Юры Бобошко, возможно, озлобленного на заведующую магазином. Да и сообщение его было сделано, насколько я понял, не совсем на трезвую голову. Сам Бабаев конкретных фактов не приводит. Тревожных сигналов о работе магазина «Овощи-фрукты» я что-то припомнить не мог.
Поразмыслив, я решил поговорить с автором письма. Позвонил в школу и пригласил Бабаева на беседу. Условились на следующий день: сегодня у него была экскурсия в карьеры под Зорянском, где учитель географии хотел наглядно показать ученикам строение верхнего слоя земли.
Он пришёл в прокуратуру сразу после уроков. Здороваясь, протянул левую руку. Правая, оканчивающаяся безжизненной кистью, обтянутой перчаткой, прижимала к боку кожаную папку.
Я представлял бывшего гляциолога коренастым, широкоплечим, с мужественным суровым лицом полярника. Бабаев же был долговяз, сутуловат. Лицо совсем юношеское, в веснушках, с чуть вздёрнутым носом, с живыми любопытными глазами. И что уж вовсе лишало его солидности, так это копна рыжих кудрявых волос.
О таких говорят: нескладный. Действительно, он чем-то походил на подростка. И даже его смущение (когда я показал ему письмо) было скорее мальчишеским.
— Странно… Я хотел совсем не то… — пробормотал он. — Почему переслали вам? Понимаете, меня действительно волнует судьба таких ребят, как Юра, Витя…
— Вот, переслали…
Он подумал и задумчиво сказал:
— Хотя, конечно, в редакции могли расценить мой порыв не так. — Он посмотрел на меня и грустно признался: — Впрочем, я сам дал повод… Вот Витю и того, кто выскочил с «деревяшкой», я простил. А себя не могу простить. Надо было разобраться с этой Калгашкиной. Ведь я чувствую, с квартирой, которую ей дали, что-то не то. Преступление тут или нет, не знаю. Но нарушение — наверняка… Честное слово, товарищ прокурор, Валерий Семёнович Дроздов, ну, начальник горжилуправления, сам заверял меня, что первая освободившаяся вакансия в «Салюте» на трехкомнатную квартиру будет моей! Но мне отказали и дали кому — Калгашкиной! Одинокой…
— Вам предоставили в государственном доме? — уточнил я.
— Дали трехкомнатную, — кивнул он. — А где же справедливость? Вот что меня мучает. Почему такие, как Калгашкина, существуют среди нас?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51