И в конце этой прелестной тропы, с обеих сторон усаженной цветами, ему виделось счастье.
Он попытался заговорить с маркизой о своих надеждах.
— Вы помните наш уговор, — отвечала она. — Ни слова. И так уж совесть упрекает меня в том, что я уступила бесчестному искушению. Подумать только, моя внучка будет, быть может, зваться госпожой Дабюрон! Чтобы получить разрешение на перемену её фамилии, мой милый, придётся писать прошение королю.
Не будь г-н Дабюрон так упоён мечтами, ему, столь проницательному и тонкому наблюдателю, удалось бы лучше изучить характер Клер. Возможно, тогда он был бы начеку. Но где ему было даже думать об этом?
И все же от него не укрылись странные перемены в её настроении. В иные дни она была беззаботна и весела, а потом на целые недели погружалась в уныние и тоску. Наутро после бала, на который Клер сопровождала бабка, он осмелился спросить у девушки о причине её грусти.
— Ах, вот вы о чем! — ответила она с глубоким вздохом. — Это моя тайна. Её не знает даже бабушка.
Г-н Дабюрон всмотрелся в Клер. Ему показалось, что на её длинных ресницах блеснула слеза.
— Когда-нибудь, быть может, — продолжала она, — я вам откроюсь. Может быть, это будет необходимо.
Следователь был по-прежнему слеп и глух.
— У меня тоже есть тайна, — отвечал он, — и я тоже надеюсь когда-нибудь открыться вам.
Уходя в первом часу ночи, он сказал себе: «Завтра я ей во всем признаюсь». Вот уже два месяца он неизменно повторял себе: «Завтра».
Был августовский вечер; весь день продержалась гнетущая жара, к ночи поднялся ветерок, листва зашелестела, в воздухе чувствовалась близость грозы.
Они оба сидели в глубине сада, в беседке, увитой экзотическими растениями; сквозь ветви им был виден развевающийся пеньюар маркизы, которая прогуливалась после ужина.
Они долго сидели молча, заворожённые природой, опьянённые разлитыми в воздухе ароматами цветов на лужайке. Г-н Дабюрон осмелился взять девушку за руку.
Это было впервые, и, коснувшись нежной, шелковистой кожи, он испытал ужасное потрясение; кровь бросилась ему в голову.
— Мадемуазель Клер! — пролепетал он.
Она в изумлении остановила на нем взгляд своих прекрасных глаз.
— Простите меня, — продолжал он, — простите… Прежде чем дерзнуть заговорить с вами, я говорил с вашей бабушкой. Разве вы не понимаете о чем?.. Одно слово из ваших уст решит мою судьбу. Клер, мадемуазель Клер, не отталкивайте меня, я вас люблю!
Пока орист говорил, мадемуазель д'Арланж смотрела на него так, словно не знала, верить ли зрению и слуху. Но на словах «Я вас люблю!», произнесённых с трепетом подлинной страсти, она поспешно отняла руку и чуть слышно вскрикнула.
— Вы, — прошептала она, — так, значит, вы…
Г-н Дабюрон онемел: он не выговорил бы ни слова, даже если бы речь шла о его жизни. Сердце его тисками сжало предчувствие огромного горя. А уж что стало с ним, когда Клер разразилась слезами!
— Как я несчастна! Как несчастна! — повторяла она, закрыв лицо руками.
— Вы несчастны? — вскричал следователь. — Из-за меня? Клер, это жестоко! Заклинаю вас, объясните, чем я провинился? В чем дело? Все, что угодно, только не эта неизвестность, которая меня убивает!
Он упал перед ней на колени и вновь хотел завладеть её рукой. Она мягким движением отстранила его.
— Дайте мне поплакать, — отвечала она, — мне так больно. Знаю, вы возненавидите меня. Быть может, даже станете презирать, а между тем клянусь вам, я не знала того, что вы мне сейчас сказали, даже не подозревала об этом.
Г-н Дабюрон так и застыл на коленях в ожидании удара, который его добьёт.
— Да, — продолжала Клер, — вы заподозрите меня в постыдном кокетстве. Теперь я все понимаю. Если бы вы не любили меня, разве вы могли бы относиться ко мне с такой преданностью — да и кто бы мог на вашем месте? Увы, я не слишком-то опытна, я радовалась, что мне посчастливилось иметь такого друга, как вы. Ведь я одна на свете, я — как путешественник, заблудившийся в пустыне. Я доверилась вам бездумно и неосторожно, словно заботливому, снисходительному отцу.
Последнее слово приоткрыло несчастному следователю всю бездну его заблуждения. Словно чугунный молот, раздробило оно на тысячи кусков хрупкое строение его надежды. Он медленно поднялся и голосом, в котором сквозил невольный упрёк, повторил:
— Словно отцу…
Мадемуазель д'Арланж поняла, как опечалила, как ранила она человека, любившего её больше, чем она могла себе вообразить.
— Да, — вновь заговорила она, — да, я любила вас, как отца, как брата, как всех родных, которых у меня больше нет. Когда я видела, что вы, такой суровый, такой важный, становитесь при мне мягким и ласковым, я благодарила бога, что он послал мне защитника, заменившего моих усопших родных.
У г-на Дабюрона вырвалось рыдание, сердце его разрывалось.
— Одно слово, — продолжала Клер, — одно ваше слово рассеяло бы все недоразумения. Зачем вы его не произнесли! Мне было так сладко чувствовать вашу опеку, словно ребёнку — заботу матери. С тайной радостью я говорила себе: «Я знаю, что есть человек, который мне предан, которому я могу излить душу». Ах, почему я не доверялась вам ещё больше? Зачем хранила от вас свой секрет? Тогда мы были бы избавлены от этого тягостного объяснения. Я должна была вам признаться, что я более не принадлежу себе, что по доброй воле и с радостью отдала своё сердце другому.
Внезапно упасть наземь с небес! Страдания следователя были неописуемы.
— Да, лучше бы вы сказали мне, Клер, — отвечал он, — а может быть, нет. Благодаря вашему молчанию я полгода питал сладостные иллюзии, полгода предавался волшебным мечтам. Вероятно, это и было счастье, отпущенное мне на земле.
Ещё не совсем стемнело, и он ясно видел мадемуазель д'Арланж. Её прекрасное лицо было бледно и неподвижно, как мрамор. Крупные слезы беззвучно струились по её щекам. Г-ну Дабюрону казалось, что он видит плачущую статую.
— Вы любите другого, — заговорил он наконец, прервав молчание, — другого! И ваша бабушка не знает об этом. Клер, человек, которого вы избрали, не может быть недостоин вас. Почему же маркиза его не принимает?
— Тому есть препятствия, — прошептала Клер, — и боюсь, эти препятствия останутся навсегда. Но я из тех, кто любит лишь единожды в жизни. Такие, как я, выходят замуж за того, кого любят, а если нет… Тогда монастырь.
— Препятствия… — глухим голосом проговорил г-н Дабюрон. — Есть человек, которого вы любите, он знает об этом, и ему мешают какие-то препятствия?
— Я бедна, — откликнулась мадемуазель д'Арланж, — а его семья страшно богата. Отец его — человек чёрствый и неумолимый.
— Отец! — воскликнул следователь с горечью, которой и не думал скрывать. — Отец! Семья! И это для него преграды! Вы бедны, он богат — и это его останавливает! И он знает, что любим вами!.. Ах, если бы я был на его месте! Я восстал бы против целого света! Разве жертвы, приносимые любви, как я её понимаю, могут быть слишком велики? Впрочем, это и не жертвы вовсе. Чем огромнее жертва, тем огромнее радость от неё. Страдать, бороться и все-таки надеяться, надеяться, несмотря ни на что, самозабвенно отдать всего себя — вот что значит любить.
— Так люблю я, — просто сказала мадемуазель д'Арланж.
Этот ответ добил юриста. Он понимал её. Все кончено, ему не оставалось ни малейшей надежды. Но он испытывал мучительную потребность продлить свои терзания, испить всю горечь до конца, чтобы ещё больше убедиться в собственном несчастье.
— Скажите, — настойчиво спросил он, — откуда вы его знаете? Где и когда могли с ним говорить? Ведь маркиза никого не принимает.
— Признаюсь вам, сударь, во всем, — с достоинством отвечала Клер. — Мы уже давно знакомы. Впервые я встретила его в гостях у приятельницы моей бабки, старой мадемуазель де Гоэлло, которая приходится ему дальней родственницей. Мы заговорили, потом встретились там же ещё раз…
— Да, помню, — подхватил г-н Дабюрон в каком-то внезапном озарении, — теперь вспомнил. Когда вам предстояло идти к мадемуазель де Гоэлло, перед тем вы дня три или четыре бывали веселей, чем обычно. А возвращались частенько в печальном настроении.
— Это потому, что я видела, как он страдает, сознавая своё бессилие перед препятствиями.
— Значит, его семья столь знатна и богата, — мрачно проговорил юрист, — что отвергает союз с вашим домом?
— Я расскажу вам все и без ваших вопросов, сударь, — отвечала мадемуазель д'Арланж, — все вплоть до его имени. Его зовут Альбер де Коммарен.
В эту минуту маркиза, нагулявшись, собралась возвращаться в нежно-розовый будуар. Она приблизилась к беседке.
— Блюститель правосудия, — воскликнула она своим оглушительным голосом, — пора садиться за пикет!
Следователь, не отдавая себе отчёта в своих действиях, поднялся и пробормотал:
— Иду, иду.
Клер удержала его за руку:
— Я не предупредила вас, что все сказанное мною должно остаться между нами.
— Ах, мадемуазель! — с упрёком воскликнул юрист, уязвлённый таким недоверием.
— Я знаю, — продолжала Клер, — что могу на вас положиться. Но как бы ни повернулись события, покой мой утрачен.
Г-н Дабюрон вопросительно посмотрел на неё, он был удивлён.
— Можно не сомневаться, — пояснила Клер, — что если я, юная и неопытная девушка, могла чего-то не заметить, то бабка моя заметила все; раз она продолжает вас принимать и ничего мне не сказала, значит, она желает вам успеха, молчаливо поощряет ваши намерения, которые, можете мне поверить, я нахожу чрезвычайно для себя лестными.
— Я вам сказал об этом с самого начала, мадемуазель, — отвечал следователь. — Госпожа маркиза не отвергла моих надежд.
И он пересказал вкратце свой разговор с г-жой д'Арланж, деликатно обойдя денежные проблемы, игравшие для старой дамы столь важную роль.
— Я не ошиблась, — печально заметила Клер, — теперь мне придётся худо. Когда бабка узнает, что я не приняла вашего предложения, она будет вне себя от ярости.
— Плохо же вы меня знаете, сударыня, — перебил юрист. — Я ничего не собираюсь рассказывать госпоже маркизе, я исчезну без всяких объяснений. Она сделает вывод, что по зрелом размышлении я…
— О, я знаю, вы добры и великодушны!
— Я удалюсь, — продолжал г-н Дабюрон, — и скоро вы позабудете самое имя бедняги, который сегодня расстался с надеждой на счастье.
— Я надеюсь, вы не верите в то, что говорите? — пылко перебила девушка.
— Нет, это правда. Последнее моё утешение — мысль о том, что когда-нибудь вы вспомните обо мне не без доброго чувства. Пройдёт время, и вы скажете себе: «Этот человек любил меня». Поверьте, мне хотелось бы, несмотря ни на что, остаться вашим другом, да, преданнейшим вашим другом.
Клер порывисто схватила руки г-на Дабюрона.
— Вы правы, — сказала она, — мы должны остаться друзьями. Забудем, что произошло, забудьте то, что вы мне сейчас сказали, станьте для меня, как прежде, лучшим, снисходительнейшим из братьев.
Стало темно, она уже не могла разглядеть его лицо, но догадалась, что он плачет; недаром он медлил с ответом.
— Да разве это возможно? — прошептал он наконец. — Разве возможно то, о чем вы меня просите! Вы призываете меня все забыть. У вас-то достанет силы на это. Неужели вы не видите, что я люблю вас в тысячу раз сильнее, чем любите вы… — он осёкся, не смея произнести имя Коммарена, и только добавил: — Я вечно буду вас любить.
Они уже удалились на несколько шагов от беседки и были недалеко от крыльца.
— Теперь, сударыня, — вновь заговорил юрист, — разрешите мне откланяться. Отныне вы будете редко видеть меня. Я стану навещать вас не чаще, чем это требуется, чтобы не создавать видимости разрыва. — Голос его дрожал и был почти невнятен. — Что бы ни случилось, помните: есть на свете несчастный, который принадлежит вам душой и телом. Если когда-нибудь вам понадобится преданность друга, обратитесь ко мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58