Увольте меня от вашего великодушия. Вам главное — избежать скандального процесса, который навлечёт позор на ваше имя.
Граф хотел возразить.
— Не прерывайте меня! — властным тоном продолжал Ноэль. — Я не хочу кончать с собой. Я хочу спастись, если удастся. Помогите мне бежать, и обещаю вам, что живым я не дамся. Я прошу: помогите мне, потому что у меня нет при себе и двадцати франков. Последний мой тысячный билет истаял в тот день, когда… Словом, вы понимаете. Дома нет денег даже на похороны матери. Итак, денег!
— Ни за что.
— Тогда я сдамся властям, и вы увидите, что это будет означать для имени, которым вы так дорожите.
Граф, не помня себя от ярости, рванулся к столу за револьвером. Ноэль заступил ему дорогу.
— Не доводите до рукопашной, — холодно произнёс он, — я сильнее.
Г-н де Коммарен отступил.
Упомянув о суде, о скандале, о позоре, адвокат задел больное место.
С минуту старый аристократ колебался между стремлением уберечь своё имя от бесчестья и жгучим желанием покарать убийцу. Но родовая гордость Коммаренов пересилила.
— Хорошо, — произнёс он дрогнувшим голосом, в котором слышалось жгучее презрение, — покончим с недостойным спором… Чего вы хотите?
— Я уже сказал — денег. Давайте все, что у вас тут есть. Решайтесь, да поскорей.
Не далее как в субботу граф получил у банкира сумму, предназначавшуюся на обстановку дома для человека, которого он считал своим законным сыном.
— У меня здесь восемьдесят тысяч франков, — сказал он.
— Мало, — отвечал адвокат, — но что поделать, давайте. Признаюсь, я рассчитывал тысяч на пятьсот. Если мне удастся уйти, вы должны будете передать мне ещё четыреста двадцать тысяч франков. Ручаетесь, что дадите их мне по первому требованию? Я найду способ их получить, не подвергаясь опасности. За это обещаю, что вы никогда больше обо мне не услышите.
Вместо ответа граф отпер маленький сейф в стене, извлёк из него пачку банковских билетов и бросил их к ногам Ноэля.
В глазах адвоката сверкнула ярость, он шагнул к отцу.
— Не доводите меня до крайности, — угрожающе проговорил он. — Люди, которым, подобно мне, нечего терять, становятся опасны. Я ещё могу сдаться властям.
Тем не менее он нагнулся и поднял деньги.
— Даёте ли вы слово, что выдадите мне остальные? — осведомился он.
— Да.
— В таком случае я ухожу. Не бойтесь, я не отступлю от нашего уговора. Живой я не дамся. Прощайте, отец! Вы истинный виновник всего, что случилось, но вам наказание не грозит. Небо не знает справедливости. Я проклинаю вас!
Через час, войдя в кабинет г-на де Коммарена, слуги обнаружили графа на полу: он лежал, уткнувшись лицом в ковёр, и почти не подавал признаков жизни.
Тем временем Ноэль вышел из особняка Коммаренов и, пошатываясь от головокружения, миновал Университетскую улицу.
Ему казалось, что мостовая ходит ходуном у него под ногами, что дома кружатся. Во рту у него было сухо, глаза щипало, желудок то и дело сжимали спазмы.
Но странное дело, в то же время он испытывал какое-то облегчение, пожалуй, даже подъем.
Теория почтённого г-на Балана подтверждалась.
Все было кончено, все пропало, все рухнуло. Отныне больше не будет тревог, бессмысленных страхов, невыносимых кошмаров, не будет ни притворства, ни борьбы. Теперь ему нечего, решительно нечего опасаться. Доиграв свою чудовищную роль, он может сбросить маску и свободно вздохнуть.
На смену неистовому возбуждению, которое помогло ему с таким цинизмом угрожать графу, пришла непреодолимая усталость. Чудовищное напряжение, в котором он находился всю последнюю неделю, внезапно исчезло. Лихорадка, обуревавшая его все эти дни, прошла, на смену ей явилась вялость, и он чувствовал настоятельную потребность в отдыхе. Он был безмерно опустошён, все на свете стало ему безразлично.
Это ощущение апатии сродни морской болезни, при которой человека ничто не трогает, у него не хватает ни сил, ни смелости о чем-либо подумать, и даже неминуемая опасность не способна вывести его из этого состояния вялого безразличия.
Если бы в это время полиция пришла его задержать, он и не подумал бы сопротивляться или защищаться. Он пальцем бы не шевельнул, чтобы спрятаться, бежать, спасти свою жизнь.
Более того, на мгновение он задумался, не сдаться ли ему, чтобы обрести покой, чтобы покончить с тревогами, которые несло с собой спасение.
Но его энергическая натура восстала против такого оцепенения. Душевная и телесная слабость сменилась новым приливом сил. К Ноэлю вернулось сознание опасности: объятый ужасом, он увидел впереди эшафот, как путник при свете молнии видит бездонную пропасть.
«Нужно спасаться, — думал он. — Но как?»
Он дрожал от смертельного страха, который отнимает у преступников остатки здравого смысла.
Ноэль огляделся, и ему показалось, что несколько прохожих пристально смотрят на него. Ему стало ещё страшнее.
Он бросился бежать к Латинскому кварталу, без плана, без цели, просто чтобы не стоять на месте, — он был похож на запечатлённое живописцем Преступление, которое преследуют фурии с бичами.
Но вскоре он остановился: ему пришло в голову, что, если он будет бежать очертя голову, это привлечёт к нему внимание.
Ему казалось, что все в нем выдаёт преступника; он словно читал в лицах прохожих презрение и ужас, и в каждом взгляде ему чудилось подозрение.
Он шёл, машинально твердя: «Нужно на что-то решиться».
Но его так лихорадило, что он не способен был смотреть по сторонам, размышлять, замечать окружающее, принимать решения.
Ещё раньше, вынашивая свои замыслы, он говорил себе: «Я могу попасться». В предвидении этого он выстроил целый план, как спастись от преследования. Делать то-то и то-то, пускаться на такие-то хитрости, принимать такие-то меры предосторожности. Но теперь вся его предусмотрительность казалась тщетной! Все, что он замышлял, представлялось ему невыполнимым. Его разыскивают, и в целом мире нет такого уголка, где он мог бы почувствовать себя в безопасности.
Он был неподалёку от Одеона, когда мысль, мгновенная, как вспышка молнии, пронзила его погруженный в сумерки ум.
Он сообразил, что его, вне всякого сомнения, уже ищут, что описание его наружности разослано повсюду, и теперь его белый галстук и ухоженные бакенбарды изобличают его, подобно клейму.
Завидев парикмахерскую, он устремился туда, но, уже взявшись за ручку двери, внезапно испугался.
А вдруг парикмахеру покажется странным, что он хочет сбрить бакенбарды? Что, если он станет его расспрашивать?
Ноэль прошёл дальше.
Ему попалась ещё одна парикмахерская, но те же сомнения вновь удержали его.
Настал вечер, и с сумерками к Ноэлю возвращались мужество и самообладание.
После кораблекрушения в самом порту надежда вновь вынырнула на поверхность. Быть может, он ещё спасётся?
Мало ли есть способов! Можно уехать за границу, сменить фамилию, вновь добиться положения в обществе, выдать себя за другого. Деньги у него есть, а это главное.
В Париже, да ещё с восемьюдесятью тысячами франков в кармане, нужно быть последним дураком, чтобы дать себя сцапать.
А когда эти восемьдесят тысяч подойдут к концу, он наверняка по первому же требованию получит впятеро больше. Ноэль уже раздумывал, какое обличье принять и к какой из границ пробираться, как вдруг его сердце, подобно раскалённому железу, пронзило воспоминание о Жюльетте.
Бежать без неё? Зная, что они никогда больше не увидятся?
Неужели он ударится в бега, преследуемый всеми полициями цивилизованного мира, затравленный, точно дикий зверь, а она останется и будет мирно жить в Париже? Нет! Ради кого он совершил преступление? Ради неё! Кто воспользовался бы его плодами? Она! Так справедливо ли будет, если она не понесёт свою часть наказания?
«Она меня не любит, — с горечью думал адвокат. — Она никогда меня не любила и будет только рада, что наконец-то от меня избавилась. Она обо мне ни разу не пожалеет, я ей не нужен; пустой сейф — вещь бесполезная. А Жюльетта благоразумна, она составила себе на чёрный день кое-какое состояние. Ни в чем не нуждаясь, она заведёт другого любовника, забудет обо мне и заживёт, не зная горя, а я… Бежать без неё?»
Голос рассудка твердил ему: «Глупец! Тащить за собой женщину, да ещё такую красавицу, — значит привлекать к себе все взгляды, обречь бегство на неудачу, по собственной воле угодить в руки погони».
«Какая разница! — отвечала страсть. — Мы спасёмся или погибнем вместе. Пускай она меня не любит, зато я её люблю. Она мне нужна! И она поедет со мной, а если нет…»
Но как повидаться с Жюльеттой, как поговорить с ней, как её убедить?
Идти к ней — чудовищный риск. Быть может, у неё уже засела полиция.
«Нет, — рассуждал Ноэль, — никто же не знает, что она моя любовница. Об этом станет известно дня через два-три, не раньше. К тому же писать ещё опаснее».
Он подошёл к фиакру, стоявшему недалеко от Обсерватории, и негромко назвал кучеру номер дома на Провансальской улице, значившего для него так много.
Откинувшись на подушках фиакра, укачиваемый мерной тряской, Ноэль не ломал себе голову над тем, что ждёт его в будущем, и даже не раздумывал, что именно скажет Жюльетте. Нет, он бессознательно перебирал в уме события, которые привели его к катастрофе: так умирающий окидывает взглядом всю драму или комедию своей жизни.
Все началось ровно месяц назад.
Разорённый, очутившись в безвыходном положении, без средств, он готов был на все, чтобы добыть денег, чтобы удержать мадам Жюльетту, как вдруг случай подсунул ему переписку графа де Коммарена — не только те письма, которые читал папаша Табаре и которые были показаны Альберу, но и те, которые были написаны графом, когда он думал, что подмена свершилась, и удостоверяли факт этой подмены со всей очевидностью.
Прочтя их, он возликовал.
Он поверил, что он законный сын графа. Вскоре мать развеяла его надежды, открыв ему правду. Её правоту подтвердили два десятка писем мамаши Леруж, то же удостоверила сама Клодина, о том же свидетельствовал знак у него на теле.
Но утопающий хватается за соломинку, и Ноэль решился, несмотря ни на что, пустить письма в ход.
Он попытался, используя своё влияние на мать, заставить её подтвердить графу, что подмена имела место, намереваясь добиться от него внушительной компенсации. Г-жа Жерди с негодованием отказалась.
Тогда адвокат признался ей во всех своих безрассудствах, открыл матери глаза на их финансовое положение, не утаил, что он запутался в долгах, словом, обо всем рассказал и стал умолять г-жу Жерди, чтобы она попросила г-на де Коммарена о помощи.
В этом она тоже отказала. О её решимость разбивались все его мольбы и угрозы. Две недели длилась тягостная борьба между сыном и матерью, и сын вышел из неё побеждённым.
Тогда и пришла ему мысль убить Клодину.
Эта дрянь была с г-жой Жерди не откровеннее, чем с другими, но Ноэль ей верил и думал, что она вдова. Если она не сможет свидетельствовать против него, какие препятствия останутся на его пути?
Г-жа Жерди, а возможно, и граф.
Их он не слишком опасался.
Что касается г-жи Жерди, ей он всегда может возразить: «Вы отдали моё имя вашему сыну, а теперь готовы на все, чтобы он остался виконтом де Коммареном». Но как без лишнего риска избавиться от Клодины?
После долгих размышлений адвокат придумал дьявольскую хитрость.
Он сжёг письма графа, удостоверявшие подмену, а оставил только те, которые позволяли её заподозрить.
Эти-то письма он показал Альберу, рассудив, что, если правосудию и удастся выяснить что-либо о причинах убийства Клодины, оно, естественно, заподозрит того, кто получал от этого убийства бесспорную выгоду.
Нет, нельзя сказать, что он собирался свалить преступление на Альбера. С его стороны это была простая мера предосторожности. Он надеялся подстроить все таким образом, чтобы полиция понапрасну растратила силы в поисках предполагаемого убийцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58