Когда вернулась домой к ленчу, была такой бледной и истомленной, что сердце мое кровью облилось, и я почувствовала свою вину. Ведь я немало пожила на свете. Значит, я была виновата.
Миссис Меррик вернулась к раковине, подобрала осколки разбитой тарелки и бросила их в мусорное ведро.
– Разобьется тарелка – вы ее выбрасываете. А если разобьется судьба человеческая, единственное, что вы можете сделать, – это собрать осколки и попробовать соединить их тем или другим способом. Вернее сказать, Эвелин не сломалась. Она лишь... ну, в какой-то мере потеряла интерес ко всему. Она всегда была открытой и жизнерадостной девушкой, всегда смело выражала свои мысли и чувства. В тот вечер, когда она вернулась, она могла бы устроить сцену, и мне пришлось бы уговаривать ее выплакать хоть какую-то часть своего горя. Но она ушла в себя, была сдержанной.
* * *
– Эвелин, дорогая, ты пообедала?
– Кажется, да.
– Давай я подогрею тебе немного супа. И еще я приготовила рыбу с гарниром.
– Нет, спасибо.
– Эвелин, детка...
– Пожалуйста, не расстраивайся, мама. Мы должны составить план действий.
– План действий?
– Думаю, я добьюсь расторжения брака. Имею на это право, так как брак не был фактически реализован, кажется, так они это называют.
– По-моему, имеешь право.
– Завтра утром поговорю с адвокатом.
– Стоит ли так спешить? Отдохнула бы прежде.
– От чего отдохнуть? – спросила Эвелин с кислой улыбкой. – Нет. Чем скорей, тем лучше. Мне необходимо сбросить с себя фамилию Кларво. Я ее ненавижу.
– Эвелин. Дорогая моя Эвелин. Послушай меня.
– Я слушаю.
– Он не... обошелся с тобой грубо?
– Каким образом?
– Не подступал ли он к тебе с гнусными предложениями?
– Скорей я к нему подступала.
– Ну, слава Богу!
– За что?
– За то, что Дуглас не обошелся с тобой грубо.
– Ты рисуешь себе, – твердо сказала Эвелин, – совсем не ту картину. Если хочешь, я опишу тебе, как было дело.
– Только если ты сама этого хочешь, дорогая.
– Дело не в моих желаниях. Просто я не хочу, чтобы ты думала, будто я подверглась грубому физическому воздействию. – Пока Эвелин говорила, она терла безымянный палец левой руки, словно хотела стереть след обручального кольца. – Сначала ему сделалось плохо в самолете. Я подумала, это воздушная болезнь, но скоро поняла, что ему дурно от страха, от страха остаться наедине со мной и делать то, к чему он питал отвращение. Когда мы прибыли в гостиницу, я начала распаковывать чемоданы, а он пошел в бар. И просидел в баре всю ночь. Я ждала его, распустив волосы и надев шелковую ночную рубашку. Около шести утра двое посыльных притащили его и уложили в постель. Он храпел. Выглядел таким смешным и в то же время таким торжественным, как маленький мальчик. Как только он начал просыпаться, я подошла, заговорила с ним, погладила по голове. Он открыл глаза и увидел, что я склонилась над ним. И тогда он закричал каким-то животным криком, я такого никогда не слышала. Я все еще не понимала, в чем дело, думала, ему плохо с похмелья. – Рот ее сложился в презрительную и брезгливую гримасу. – Да, у него действительно было похмелье, только пирушка произошла много, много лет тому назад.
– О, Эвелин! Детка...
– Не надо переживаний.
– Но скажи во имя всего святого, зачем, зачем он женился на тебе?
– Хотел доказать окружающим, что он не педераст.
* * *
Блэкшир слушал, и ему было жаль эту женщину, жаль их всех: Эвелин, ожидавшую в ночной рубашке своего молодого мужа, Дугласа с его страхами, Верну, отчаянно пытающуюся скрыть правду от себя самой.
– Вчера, – продолжала миссис Меррик, – мы с Эвелин сговорились встретиться в городе, чтобы сделать кое-какие покупки. Впервые после свадьбы мы увидели Верну Кларво. Я была потрясена. Думала только о том, какие бы горькие слова сказать ей. Но Эвелин прекрасно владела собой. Она даже спросила о Дугласе, как его здоровье, чем он занимается и так далее, и все это было сказано самым естественным тоном. Верна завела свою песню: Дуглас отлично себя чувствует, берет уроки фотографии, делает то, делает се. Мне показалось, что она не прочь бы начать все сначала, потому и пытается пробудить интерес Эвелин. И тут мне впервые стукнуло в голову, что она не знает. Верна до сих пор не знает и питает какие-то надежды, не правда ли?
– Думаю, так оно и есть.
– Бедная Верна, – сказала миссис Меррик. – Сегодня мне ее особенно жалко.
– Почему именно сегодня?
– У него сегодня день рождения. Сегодня у Дугласа день рождения.
Глава 9
Дверь в комнату Дугласа была заперта; только по этому признаку Верна смогла узнать, что он в какой-то час ночи вернулся: то ли ему захотелось домой, то ли больше некуда было пойти.
Она постучала и сказала резким, скучным голосом, который показался ей чужим:
– Дуглас. Ты не спишь, Дуглас?
Изнутри донесся невнятный ответ, мягко стукнули пятки о ковер.
– Я хочу поговорить с тобой, Дуглас. Оденься и спустись в кухню. Прямо сейчас.
В кухне приходящая прислуга, худощавая пожилая женщина по имени Мейбл, сидела, положив ногу на ногу, у кухонного стола, пила кофе и просматривала утренний выпуск "Таймс". Она не встала, когда увидела Верну, которая оставалась ее должницей в отношении как вежливости, так и наличных денег.
– Сдобные булочки в духовке. Вчерашние. Подогретые. Вы сейчас будете пить апельсиновый сок?
– Я возьму сама.
– Я тут составила список продуктов. Кончаются яйца и опять-таки кофе. Мне время от времени просто необходим глоток кофе, чтобы взбодриться, а в банке его осталось на одну чашку.
– Хорошо, поезжайте и купите. Раз уж вы едете в город, купите и еще кое-что. Нужны стоваттные лампочки, да вот еще проверьте, что там в картофельном ларе.
– Вы хотите, чтобы я это сделала прямо сейчас, не перекусив?
– Мы договаривались, что вы будете завтракать до того, как приезжать сюда.
– Мы еще кое о чем договаривались.
– На этой неделе я вам заплачу. Сегодня я ожидаю по почте чек.
Когда прислуга вышла, Верна вынула булочки из плиты и попробовала одну из них. Она была как резиновая, а запеченные ягоды черники казались раздавленными красными мухами.
Верна добавила воды в кофе и подогрела его, затем вынула из холодильника кувшин и налила себе апельсинового сока. У него был затхлый запах, который стоял во всем холодильнике, словно Мейбл прятала и гноила в труднодоступных уголках остатки пищи.
Услышав тарахтение и дребезжание старенького "доджа" на подъездной дорожке, Верна подумала, что хорошо бы рассчитать прислугу, как только появятся деньги, чтобы заплатить ей жалованье. Обидно держать эту женщину только потому, что не можешь ее выгнать.
Дуглас вошел, когда она наливала себе кофе в чашку. Он не оделся, как просила мать. На нем были все тот же ворсистый халат и мокасины, что и накануне вечером, когда заходил Блэкшир. Он выглядел изнуренным. Круги под глазами темнели, как синяки, а от левого виска к уголку губ тянулись параллельные царапины. Он пытался прикрыть царапины рукой, но тем самым лишь привлекал к ним внимание.
– Что у тебя со щекой?
– Я погладил кота.
Дуглас сел слева от Верны, так чтобы она видела только неоцарапанную щеку. Их руки соприкоснулись, и это прикосновение кольнуло Верну, точно игла. Она встала, ощущая легкую дурноту, и прошла к плите.
– Я достану тебе булочек.
– Я не голоден. – Дуглас закурил сигарету.
– Не надо бы тебе курить натощак. Где ты был вчера вечером?
– На улице.
– Ходил по улице и гладил кота. Достойное занятие, а?
Он устало покачал головой.
– Что за кота ты ласкал?
– Обыкновенного уличного кота.
– На четырех ногах? – Верна помедлила. – Но не того, что тебя поцарапал.
– Не понимаю, на что ты намекаешь, ей-богу, не понимаю. – Дуглас обратил на мать взгляд своих сизых невинных глаз. – На что ты сердишься, мама? Я вышел вчера погулять, увидел кота. Подобрал и хотел погладить, а он меня поцарапал. Видит Бог, это правда.
– Да поможет тебе Бог, – сказала Верна. – Больше некому.
– Что вызвало у тебя такое мрачное настроение?
– Ты не можешь догадаться?
– Конечно, могу.
– Ну, давай.
– Ты попыталась занять денег у Элен, а она послала тебя подальше.
– Нет.
– Мейбл потребовала свое жалованье.
– Опять не то.
– Ну, что-нибудь связанное с деньгами, это уж наверняка.
– На этот раз нет.
Он поднялся и пошел к двери.
– Устал я от этих загадок. Пойду-ка лучше наверх...
– Сядь.
Дуглас остановился в дверях:
– Тебе не кажется, что я слишком взрослый, чтобы ты так мной командовала, словно...
– Сядь, Дуглас.
– Хорошо, хорошо.
– Где ты был вчера вечером?
– Опять все сначала?
– Опять.
– Я вышел погулять. Был чудесный вечер.
– Шел дождь.
– Когда я вышел, еще не шел. Дождь начался около десяти.
– А ты продолжал гулять?
– Ну да.
– Пока не пришел к мистеру Тероле?
Дуглас молча, не мигая, уставился на мать.
– Туда ты и шел, не правда ли, если говорить точнее, в одну из задних комнат его ателье?
Дуглас по-прежнему молчал.
– А может, это была задняя комната не Теролы, а еще чья-нибудь? Говорят, ты не особенно разборчив.
Верна слышала слова, которые произносила, но сама еще не верила им. Она ждала, прижав кулаки к бокам, какой-нибудь реакции сына: удивления, гнева, отрицания.
Он не сказал ничего.
– Что происходит в этом ателье, Дуглас? Я имею право знать. Я плачу за эти самые так называемые "уроки фотографии". Ты действительно изучаешь фотографию?
Дуглас неуверенными шагами подошел к кухонному столу и сел.
– Да.
– Ты находишься при этом за фотоаппаратом или перед его объективом?
– Не понимаю, что ты хочешь этим сказать.
– Ты должен понимать, остальные-то понимают. Я слышала об этом вчера вечером собственными ушами.
– Что слышала?
– Слышала о том, какие картинки снимает Терола. Не из тех, что можно поместить в семейный альбом, верно?
– Я не знаю.
– Кому лучше знать, как не тебе, Дуглас? Ты позируешь ему, да?
Дуглас покачал головой. Это было то самое отрицание, которого Верна ждала, о котором молилась, но оно было таким слабым, что казалось, вот-вот переломится.
– Кто это с тобой говорил? – спросил он.
– Мне позвонили, после того как ты ушел.
– Кто это был?
– Этого я не могу тебе сказать.
– Если обо мне распускают слухи, я имею право знать, кто это делает.
Верна ухватилась за соломинку:
– Слухи? Значит, это только слухи, Дуглас? И в них нет правды? Ни единого словечка?
– Нет.
– О, слава Богу, слава Богу!
Она бросилась к сыну через все помещение с распростертыми объятиями.
Лицо Дугласа побелело, и все тело напряглось от ее ласки. Верна погладила его по голове, поцеловала в лоб, нежно коснулась губами царапин на щеке, бормоча:
– Дуги. Дорогой Дуги. Прости меня, милый.
Ее руки обвились вокруг него, как змеи. Ему стало дурно от отвращения, все тело ослабело от страха. Из горла рвался крик о помощи, но он подавил его: "Господи. Помоги мне, Господи. Спаси меня".
– Дуги, дорогой, мне очень жаль. Ты простишь меня?
– Да.
– Какая я ужасная мать, поверила наговорам. Да, это были наговоры, и больше ничего.
– Пожалуйста, – прошептал он, – ты меня задушишь.
Но он произнес эти слова так глухо, что мать их не услышала. Она прижалась щекой к его щеке.
– Я не должна была говорить тебе такие ужасные вещи, Дуги. Ты мой сын. Я люблю тебя.
– Прекрати это! Прекрати!
Он вырвался из ее объятий, бросился к двери, и через несколько секунд Верна услышала дробный топот его ног по ступенькам.
Она долго сидела с каменным лицом и остановившимся взглядом, словно глухой среди всеобщей болтовни. Потом пошла вслед за ним наверх.
Дуглас лежал, распластавшись поперек постели, лицом вниз. Она не стала подходить к нему вплотную. Остановилась в дверях:
– Дуглас.
– Уходи. Ну, пожалуйста. Я болен.
– Я знаю, – горестно сказала Верна. – Мы должны... вылечить тебя, пригласить доктора.
Он крутил головой на атласном покрывале.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Миссис Меррик вернулась к раковине, подобрала осколки разбитой тарелки и бросила их в мусорное ведро.
– Разобьется тарелка – вы ее выбрасываете. А если разобьется судьба человеческая, единственное, что вы можете сделать, – это собрать осколки и попробовать соединить их тем или другим способом. Вернее сказать, Эвелин не сломалась. Она лишь... ну, в какой-то мере потеряла интерес ко всему. Она всегда была открытой и жизнерадостной девушкой, всегда смело выражала свои мысли и чувства. В тот вечер, когда она вернулась, она могла бы устроить сцену, и мне пришлось бы уговаривать ее выплакать хоть какую-то часть своего горя. Но она ушла в себя, была сдержанной.
* * *
– Эвелин, дорогая, ты пообедала?
– Кажется, да.
– Давай я подогрею тебе немного супа. И еще я приготовила рыбу с гарниром.
– Нет, спасибо.
– Эвелин, детка...
– Пожалуйста, не расстраивайся, мама. Мы должны составить план действий.
– План действий?
– Думаю, я добьюсь расторжения брака. Имею на это право, так как брак не был фактически реализован, кажется, так они это называют.
– По-моему, имеешь право.
– Завтра утром поговорю с адвокатом.
– Стоит ли так спешить? Отдохнула бы прежде.
– От чего отдохнуть? – спросила Эвелин с кислой улыбкой. – Нет. Чем скорей, тем лучше. Мне необходимо сбросить с себя фамилию Кларво. Я ее ненавижу.
– Эвелин. Дорогая моя Эвелин. Послушай меня.
– Я слушаю.
– Он не... обошелся с тобой грубо?
– Каким образом?
– Не подступал ли он к тебе с гнусными предложениями?
– Скорей я к нему подступала.
– Ну, слава Богу!
– За что?
– За то, что Дуглас не обошелся с тобой грубо.
– Ты рисуешь себе, – твердо сказала Эвелин, – совсем не ту картину. Если хочешь, я опишу тебе, как было дело.
– Только если ты сама этого хочешь, дорогая.
– Дело не в моих желаниях. Просто я не хочу, чтобы ты думала, будто я подверглась грубому физическому воздействию. – Пока Эвелин говорила, она терла безымянный палец левой руки, словно хотела стереть след обручального кольца. – Сначала ему сделалось плохо в самолете. Я подумала, это воздушная болезнь, но скоро поняла, что ему дурно от страха, от страха остаться наедине со мной и делать то, к чему он питал отвращение. Когда мы прибыли в гостиницу, я начала распаковывать чемоданы, а он пошел в бар. И просидел в баре всю ночь. Я ждала его, распустив волосы и надев шелковую ночную рубашку. Около шести утра двое посыльных притащили его и уложили в постель. Он храпел. Выглядел таким смешным и в то же время таким торжественным, как маленький мальчик. Как только он начал просыпаться, я подошла, заговорила с ним, погладила по голове. Он открыл глаза и увидел, что я склонилась над ним. И тогда он закричал каким-то животным криком, я такого никогда не слышала. Я все еще не понимала, в чем дело, думала, ему плохо с похмелья. – Рот ее сложился в презрительную и брезгливую гримасу. – Да, у него действительно было похмелье, только пирушка произошла много, много лет тому назад.
– О, Эвелин! Детка...
– Не надо переживаний.
– Но скажи во имя всего святого, зачем, зачем он женился на тебе?
– Хотел доказать окружающим, что он не педераст.
* * *
Блэкшир слушал, и ему было жаль эту женщину, жаль их всех: Эвелин, ожидавшую в ночной рубашке своего молодого мужа, Дугласа с его страхами, Верну, отчаянно пытающуюся скрыть правду от себя самой.
– Вчера, – продолжала миссис Меррик, – мы с Эвелин сговорились встретиться в городе, чтобы сделать кое-какие покупки. Впервые после свадьбы мы увидели Верну Кларво. Я была потрясена. Думала только о том, какие бы горькие слова сказать ей. Но Эвелин прекрасно владела собой. Она даже спросила о Дугласе, как его здоровье, чем он занимается и так далее, и все это было сказано самым естественным тоном. Верна завела свою песню: Дуглас отлично себя чувствует, берет уроки фотографии, делает то, делает се. Мне показалось, что она не прочь бы начать все сначала, потому и пытается пробудить интерес Эвелин. И тут мне впервые стукнуло в голову, что она не знает. Верна до сих пор не знает и питает какие-то надежды, не правда ли?
– Думаю, так оно и есть.
– Бедная Верна, – сказала миссис Меррик. – Сегодня мне ее особенно жалко.
– Почему именно сегодня?
– У него сегодня день рождения. Сегодня у Дугласа день рождения.
Глава 9
Дверь в комнату Дугласа была заперта; только по этому признаку Верна смогла узнать, что он в какой-то час ночи вернулся: то ли ему захотелось домой, то ли больше некуда было пойти.
Она постучала и сказала резким, скучным голосом, который показался ей чужим:
– Дуглас. Ты не спишь, Дуглас?
Изнутри донесся невнятный ответ, мягко стукнули пятки о ковер.
– Я хочу поговорить с тобой, Дуглас. Оденься и спустись в кухню. Прямо сейчас.
В кухне приходящая прислуга, худощавая пожилая женщина по имени Мейбл, сидела, положив ногу на ногу, у кухонного стола, пила кофе и просматривала утренний выпуск "Таймс". Она не встала, когда увидела Верну, которая оставалась ее должницей в отношении как вежливости, так и наличных денег.
– Сдобные булочки в духовке. Вчерашние. Подогретые. Вы сейчас будете пить апельсиновый сок?
– Я возьму сама.
– Я тут составила список продуктов. Кончаются яйца и опять-таки кофе. Мне время от времени просто необходим глоток кофе, чтобы взбодриться, а в банке его осталось на одну чашку.
– Хорошо, поезжайте и купите. Раз уж вы едете в город, купите и еще кое-что. Нужны стоваттные лампочки, да вот еще проверьте, что там в картофельном ларе.
– Вы хотите, чтобы я это сделала прямо сейчас, не перекусив?
– Мы договаривались, что вы будете завтракать до того, как приезжать сюда.
– Мы еще кое о чем договаривались.
– На этой неделе я вам заплачу. Сегодня я ожидаю по почте чек.
Когда прислуга вышла, Верна вынула булочки из плиты и попробовала одну из них. Она была как резиновая, а запеченные ягоды черники казались раздавленными красными мухами.
Верна добавила воды в кофе и подогрела его, затем вынула из холодильника кувшин и налила себе апельсинового сока. У него был затхлый запах, который стоял во всем холодильнике, словно Мейбл прятала и гноила в труднодоступных уголках остатки пищи.
Услышав тарахтение и дребезжание старенького "доджа" на подъездной дорожке, Верна подумала, что хорошо бы рассчитать прислугу, как только появятся деньги, чтобы заплатить ей жалованье. Обидно держать эту женщину только потому, что не можешь ее выгнать.
Дуглас вошел, когда она наливала себе кофе в чашку. Он не оделся, как просила мать. На нем были все тот же ворсистый халат и мокасины, что и накануне вечером, когда заходил Блэкшир. Он выглядел изнуренным. Круги под глазами темнели, как синяки, а от левого виска к уголку губ тянулись параллельные царапины. Он пытался прикрыть царапины рукой, но тем самым лишь привлекал к ним внимание.
– Что у тебя со щекой?
– Я погладил кота.
Дуглас сел слева от Верны, так чтобы она видела только неоцарапанную щеку. Их руки соприкоснулись, и это прикосновение кольнуло Верну, точно игла. Она встала, ощущая легкую дурноту, и прошла к плите.
– Я достану тебе булочек.
– Я не голоден. – Дуглас закурил сигарету.
– Не надо бы тебе курить натощак. Где ты был вчера вечером?
– На улице.
– Ходил по улице и гладил кота. Достойное занятие, а?
Он устало покачал головой.
– Что за кота ты ласкал?
– Обыкновенного уличного кота.
– На четырех ногах? – Верна помедлила. – Но не того, что тебя поцарапал.
– Не понимаю, на что ты намекаешь, ей-богу, не понимаю. – Дуглас обратил на мать взгляд своих сизых невинных глаз. – На что ты сердишься, мама? Я вышел вчера погулять, увидел кота. Подобрал и хотел погладить, а он меня поцарапал. Видит Бог, это правда.
– Да поможет тебе Бог, – сказала Верна. – Больше некому.
– Что вызвало у тебя такое мрачное настроение?
– Ты не можешь догадаться?
– Конечно, могу.
– Ну, давай.
– Ты попыталась занять денег у Элен, а она послала тебя подальше.
– Нет.
– Мейбл потребовала свое жалованье.
– Опять не то.
– Ну, что-нибудь связанное с деньгами, это уж наверняка.
– На этот раз нет.
Он поднялся и пошел к двери.
– Устал я от этих загадок. Пойду-ка лучше наверх...
– Сядь.
Дуглас остановился в дверях:
– Тебе не кажется, что я слишком взрослый, чтобы ты так мной командовала, словно...
– Сядь, Дуглас.
– Хорошо, хорошо.
– Где ты был вчера вечером?
– Опять все сначала?
– Опять.
– Я вышел погулять. Был чудесный вечер.
– Шел дождь.
– Когда я вышел, еще не шел. Дождь начался около десяти.
– А ты продолжал гулять?
– Ну да.
– Пока не пришел к мистеру Тероле?
Дуглас молча, не мигая, уставился на мать.
– Туда ты и шел, не правда ли, если говорить точнее, в одну из задних комнат его ателье?
Дуглас по-прежнему молчал.
– А может, это была задняя комната не Теролы, а еще чья-нибудь? Говорят, ты не особенно разборчив.
Верна слышала слова, которые произносила, но сама еще не верила им. Она ждала, прижав кулаки к бокам, какой-нибудь реакции сына: удивления, гнева, отрицания.
Он не сказал ничего.
– Что происходит в этом ателье, Дуглас? Я имею право знать. Я плачу за эти самые так называемые "уроки фотографии". Ты действительно изучаешь фотографию?
Дуглас неуверенными шагами подошел к кухонному столу и сел.
– Да.
– Ты находишься при этом за фотоаппаратом или перед его объективом?
– Не понимаю, что ты хочешь этим сказать.
– Ты должен понимать, остальные-то понимают. Я слышала об этом вчера вечером собственными ушами.
– Что слышала?
– Слышала о том, какие картинки снимает Терола. Не из тех, что можно поместить в семейный альбом, верно?
– Я не знаю.
– Кому лучше знать, как не тебе, Дуглас? Ты позируешь ему, да?
Дуглас покачал головой. Это было то самое отрицание, которого Верна ждала, о котором молилась, но оно было таким слабым, что казалось, вот-вот переломится.
– Кто это с тобой говорил? – спросил он.
– Мне позвонили, после того как ты ушел.
– Кто это был?
– Этого я не могу тебе сказать.
– Если обо мне распускают слухи, я имею право знать, кто это делает.
Верна ухватилась за соломинку:
– Слухи? Значит, это только слухи, Дуглас? И в них нет правды? Ни единого словечка?
– Нет.
– О, слава Богу, слава Богу!
Она бросилась к сыну через все помещение с распростертыми объятиями.
Лицо Дугласа побелело, и все тело напряглось от ее ласки. Верна погладила его по голове, поцеловала в лоб, нежно коснулась губами царапин на щеке, бормоча:
– Дуги. Дорогой Дуги. Прости меня, милый.
Ее руки обвились вокруг него, как змеи. Ему стало дурно от отвращения, все тело ослабело от страха. Из горла рвался крик о помощи, но он подавил его: "Господи. Помоги мне, Господи. Спаси меня".
– Дуги, дорогой, мне очень жаль. Ты простишь меня?
– Да.
– Какая я ужасная мать, поверила наговорам. Да, это были наговоры, и больше ничего.
– Пожалуйста, – прошептал он, – ты меня задушишь.
Но он произнес эти слова так глухо, что мать их не услышала. Она прижалась щекой к его щеке.
– Я не должна была говорить тебе такие ужасные вещи, Дуги. Ты мой сын. Я люблю тебя.
– Прекрати это! Прекрати!
Он вырвался из ее объятий, бросился к двери, и через несколько секунд Верна услышала дробный топот его ног по ступенькам.
Она долго сидела с каменным лицом и остановившимся взглядом, словно глухой среди всеобщей болтовни. Потом пошла вслед за ним наверх.
Дуглас лежал, распластавшись поперек постели, лицом вниз. Она не стала подходить к нему вплотную. Остановилась в дверях:
– Дуглас.
– Уходи. Ну, пожалуйста. Я болен.
– Я знаю, – горестно сказала Верна. – Мы должны... вылечить тебя, пригласить доктора.
Он крутил головой на атласном покрывале.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23