У нее на языке вертелись вопросы: "Когда ты в первый раз познал это? Почему не пришел и не сказал мне? Кто совратил тебя?"
– Мы пойдем к врачу, – сказала она более твердым голосом. – Это излечимо, ты должен вылечиться. Нынче излечивают все что угодно этими чудесными лекарствами – кортизоном, АКТГ и чем там еще.
– Ты не понимаешь. Ты просто не понимаешь.
– А ты объясни. Скажи, чего? Чего я не понимаю?
– Пожалуйста, оставь меня одного.
– Вот чего ты хочешь!
– Да.
– Очень хорошо, – холодно сказала Верна. – Я оставлю тебя одного. У меня есть важное дело.
Что-то в ее голосе встревожило Дугласа, он повернулся на спину и сел:
– Что за дело? Не поедешь же ты к врачу?
– Нет, это должен сделать ты.
– А ты что должна?
– Я, – сказала Верна, – должна поговорить с Теролой.
– Нет. Не езди туда.
– Я должна. Это мой долг, я твоя мать.
– Не езди.
– Я должна встретиться с этим дурным человеком лицом к лицу.
– Он не дурной человек, – устало сказал Дуглас. – Он такой же, как я.
– Неужели у тебя нет ни стыда ни совести, что ты защищаешь такого человека передо мной, своей матерью?
– Я его не защи...
– Где твое уважение к себе, Дуглас, твоя гордость?
В его груди теснилось так много слов, которые он хотел сказать, что они застряли у него в горле, и он не сказал ничего.
– Я пойду к этому Тероле и выложу ему все, что я о нем думаю. И такому человеку позволяют разгуливать на свободе, это просто уму непостижимо. Возможно, он растлил не только тебя, а еще и других юношей.
– Он меня не растлил.
– Ну что ты говоришь, Дуглас? Конечно, растлил. Это он виноват в твоей беде. Если бы не он, ты был бы совершенно нормальным. Уж он у меня поплатится за...
– Мама! Прекрати это!
Наступило долгое молчание. Глаза матери и сына встретились и разошлись, как двое случайных прохожих на улице.
– Значит, Терола, – сказала она наконец, – был не первым.
– Нет.
– А кто был первым?
– Я забыл.
– Когда это случилось?
– Не помню, слишком давно.
– И все эти годы... все эти годы...
– Все эти годы, – медленно повторил он, используя ее слова как оружие против нее самой и против себя.
Он не слышал, как она вышла, но, когда поднял глаза, в комнате ее не было и дверь была закрыта.
Он вновь лег на кровать, стал слушать стук дождя по крыше, попискивание крапивника, который схоронился под свисающим краем крыши и жаловался на непогоду. Каждый звук был четким и определенным: поскрипывали эвкалипты на ветру, лаяла колли у соседей, протарахтел "додж" на подъездной дорожке – вернулась Мейбл, – хлопнула автомобильная дверца, тикали электрические часы у изголовья.
Дугласу казалось, что раньше он никогда не слышал этих звуков, а теперь, когда познакомился с ними, каждый из них звучал по-особому пророчески. В эту минуту Дуглас сам был и крапивником, и дождем, и стонущим на ветру деревом. Он раздвоился, был одновременно и активным, и пассивным началом, и мужчиной, и женщиной.
"Все эти годы, – бормотали часы, – все эти годы".
Верна снова постучала в дверь и вошла. Она оделась соответственно погоде в красный непромокаемый плащ с островерхим капюшоном.
– Вернулась Мейбл, – сказала она. – Говори потише. – У нее слух, как у лисицы.
– Мне нечего тебе сказать.
– Что ж, может, надумаешь к тому времени, как я вернусь.
– Ты едешь к Тероле?
– Как сказала.
– Пожалуйста, не езди.
– Я должна задать ему несколько вопросов.
– Спроси лучше меня. Я отвечу. Расскажу тебе все, что ты хочешь знать.
– Перестань уговаривать меня, Дуглас. Меня это раздражает. – Верна поколебалась. – Разве ты не понимаешь, что я выполняю свой долг? Делаю то, что сделал бы твой отец, если бы был жив. Этот Терола развращен до мозга костей, а ты стараешься защитить его. Почему? Ты обещал рассказать мне все. Так скажи: почему?
Дуглас лежал на кровати неподвижно, закрыв глаза, лицо его посерело. На мгновение ей показалось, что он умер, и она не испытала при этом ни горя, ни радости, а лишь облечение, оттого что проблема решена простой остановкой сердца. Но вот его губы шевельнулись.
– Ты хочешь знать почему?
– Да.
– Потому что я его жена.
– Его – что? Как ты сказал?
– Я его жена.
От потрясения рот Верны открылся и медленно закрылся снова.
– Ты – грязный гаденыш, – спокойно сказала она. – Грязный гаденыш.
Дуглас отвернулся. Мать стояла у кровати и смотрела на него, лицо ее было искажено брезгливой и презрительной гримасой.
– Мама. Не езди к нему. Мам!
– Не смей меня так называть. Ты не частица меня. – Она решительно пошла к двери и открыла ее. – Кстати, совсем забыла. С днем рождения!
Оставшись один, Дуглас снова стал слушать часы, крапивника, дождь и деревья; затем "бьюик" взревел соответственно злости Верны. "Она едет, – подумал Дуглас. – Она едет к Джеку. Я не смог остановить ее".
Он встал и прошел в ванную.
Почти год, со времени женитьбы на Эвелин, он копил снотворные таблетки. Теперь их накопилось около пятидесяти в коробке из-под английской соли, стоявшей в аптечке; они были покрыты яркой оболочкой в веселых тонах, что никак не соответствовало их назначению. Пять из них он проглотил без труда, но шестая задержалась в горле на несколько мгновений, а седьмая и вовсе не пошла. Желатин таял во рту, от сухого порошка Дуглас задыхался. Восьмую не стал и пробовать.
Вынул лезвие из безопасной бритвы и, стоя над ванной, вонзил сталь в вены на левом запястье. Лезвие было тупое, рана получилась неглубокая, но от вида сочившейся крови и от страха Дугласу стало дурно. Ноги сделались ватными, а голова раздулась, как воздушный шарик.
Он попытался крикнуть: "Мама, помоги мне!" – но вместо крика с губ его сорвался шепот.
Падая в обморок, он ударился виском об угол ванны. Последнее, что он слышал, был резкий, отчетливый и вполне определенный треск проломившейся кости.
Глава 10
Мисс Кларво спала долго и в десять часов еще только заканчивала завтрак. Когда раздался стук в дверь, она подумала, что пришел уборщик из столовой забрать грязную посуду и получить чаевые. И, подойдя к двери, сказала:
– Я еще не кончила. Пожалуйста, зайдите попозже.
– Элен, это я.
Она отперла дверь, удивленная решительным тоном, каким Блэкшир произнес эти слова.
– Что-нибудь случилось?
– Ваша мать пыталась дозвониться вам. Телефонная компания не открыла ей ваш персональный номер, тогда она позвонила мне и попросила зайти к вам.
– Сообщить о том, что ленч отменяется, как я полагаю?
– Да, ленч отменяется.
– Что ж, она могла не беспокоиться насчет моего подарка Дугласу. Я послала чек вчера вечером, должно быть, он его уже получил.
– Он его не получит.
– Почему?
– Сядьте, Элен.
Она подошла к стоявшему у окна креслу с подголовником, но не села в него. Стала за ним и начала поглаживать обивку спинки, будто хотела согреть руку трением.
– Дурные новости, я полагаю, – равнодушно сказала она. – Вы не мальчик на побегушках, чтобы мать посылала вас сообщить мне о том, что ленч отменяется.
– Дуглас умер.
Ее руки на мгновение застыли.
– Как это случилось?
– Он попытался совершить самоубийство.
– Попытался? Вы, кажется, сказали, что он умер.
– Врач считает, что Дуглас принял несколько снотворных таблеток и перерезал вены на левой руке. Потом, видимо, упал в обморок и проломил висок об угол ванны.
Элен повернулась и посмотрела в окно, но не для того, чтобы скрыть свое горе, а чтобы не показать мрачную улыбку, тронувшую ее губы. Бедный Дуглас, он никогда ничего не мог довести до конца, не смог даже покончить с собой.
– Мне очень жаль, Элен.
– Зачем его жалеть? Если он пожелал покончить с собой, это его дело.
– Я хотел сказать, мне очень жаль вас.
– Почему?
– Потому что вы не испытываете по этому поводу никаких чувств, разве не так?
– Почти.
– Вы вообще испытываете какие-нибудь чувства? К кому бы то ни было?
– Да.
– К кому?
– Я... я не хотела бы переходить на личности, мистер Блэкшир.
– Меня зовут Пол.
– Я не могу вас так называть.
– Почему?
– Просто не могу – и все тут.
– Ладно.
– Я... – Элен отступила от кресла и прислонилась к стене, спрятав руки за спину, как застеснявшаяся школьница. – Как мать это приняла?
– Я не знаю наверняка. Когда она позвонила мне по телефону, она испытывала главным образом злость.
– На кого?
– На Эвелин Меррик.
– Не понимаю. Какое отношение имеет Эвелин к смерти Дугласа?
– Ваша мать считает, что в ней виновата Эвелин.
– Почему?
– Эвелин вчера вечером позвонила вашей матери и кое-что рассказала о Дугласе и Джеке Тероле, который, как предполагалось, давал Дугласу уроки фотографии. Я не стану повторять, что она рассказала. Могу сказать только, что это было мерзко. Сегодня утром ваша мать все это выложила Дугласу, и он признал, что кое-что из этого правда. Ваша мать хотела устроить скандал Тероле и отправилась к нему. Не знаю, повидала она его или нет. Сама она говорит, что нет, что вернулась с полпути. Тем временем прислуга нашла тело Дугласа, когда пошла прибираться, и вызвала врача. И тут вернулась мать. Она попробовала тотчас позвонить вам, а когда это не удалось, позвонила мне и попросила зайти к вам.
– Зачем?
– Телефонная компания...
– Я хотела сказать, почему она захотела сразу известить об этом событии меня? Она могла быть уверена, что я пошлю хороший большой венок, как я послала солидный чек.
– Вы немилосердны, Элен.
– Да, наверное, это так. Извините. Жизнь научила меня быть подозрительной. И я хорошо затвердила этот урок.
– Может, когда-нибудь вам удастся забыть его?
– Возможно. Однако забыть трудней.
– Я могу помочь вам, Элен.
– Как?
– Дав вам то, что было такой редкостью в вашей жизни.
– Что именно?
– Можете назвать это любовью.
– Любовь! – Яркая краска поднялась от ее шеи к скулам. – Нет. Нет. Вы... просто стараетесь быть добрым ко мне.
– Я не пытаюсь, – сказал он с улыбкой. – Я действительно питаю к вам добрые чувства.
– Нет. Не нужна мне ни ваша любовь, ни чья-нибудь еще. Я не могу ее принять. Она... она смущает меня.
– Очень хорошо. Не волнуйтесь. Нет никакой спешки. Я могу подождать.
– Подождать? Чего вы будете ждать?
– Чтобы вы забыли некоторые из затверженных уроков.
– А что, если я не смогу? Что, если я никогда...
– Сможете, Элен. Обещайте мне, что попробуете. Хорошо?
– Хорошо, я попытаюсь, – прошептала она. – Но я не знаю, с чего начать.
– Вы уже начали.
Элен выглядела приятно изумленной:
– Разве? А что я сделала?
– Вы вспомнили Эвелин Меррик.
– Как вы об этом узнали?
– Несколько минут назад вы мимоходом упомянули ее и назвали просто Эвелин. Теперь вы хорошо ее помните?
– Да.
– В тот вечер, когда она сказала вам по телефону, что вы всегда завидовали ей, она была права, Элен?
– Права.
– А теперь это уже не так?
– Не так. Я больше ей не завидую. Ее можно только пожалеть.
– Пожалеть – да, – сказал Блэкшир, – но следить за ней необходимо. Она тем более опасна, что внешне может выглядеть совершенно нормальной.
– Значит, вы повидали ее?
– Нет еще. Увижу ее сегодня вечером. Но вчера я поговорил с вашей матерью, до того как Эвелин ей позвонила, а сегодня рано утром повидался с ее матерью. Ни та, ни другая не подозревают, что девушка психически ненормальна. Видимо, у нее произошло полное раздвоение личности. С одной стороны, она любящая, заботливая дочь, а по мнению вашей матери, была бы прекрасной невесткой, – и последнее весьма важно, так как вашей матери нелегко понравиться.
– Я это знаю.
– С другой стороны, девушка полна ненависти и жажды мести настолько, что хочет уничтожать людей, сталкивая их друг с другом. У нее сильный характер, она и не подумала лишить жизни себя. Она просто бросает кость – и пусть собаки загрызут друг друга. И на этой кости всегда малая толика мяса, то есть правды.
Элен подумала о том, что ее мать и Дуглас много лет дрались не как собаки или боксеры на ринге лицом к лицу, а вели друг против друга партизанскую войну в темном лесу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23