– Куэрнавака, – терпеливо повторила Эми.
– Перестань твердить это. Оно звучит как болезнь позвоночника.
– Оно считается очень красивым и ...
– Мне плевать, даже если это натуральный рай, – заявила Уильма. – Не поеду. Как тебе в голову взбрела такая глупость?
– Доктор посоветовал, чтобы подправить твое здоровье.
– Мое здоровье в порядке. Спасибо! Лучше подумай о своем. Принесли заказанную выпивку, и О'Доннела не смутило, что за всех заплатила Уильма. Год или два назад он был стеснительней. Теперь – просто утомлен. Как он и опасался, обе дамы становились ему в тягость. Отправлялись бы они в Куэрнаваку. Хоть нынче вечером.
Он решительно заговорил:
– Все посетители Мехико непременно посещают Куэрнаваку. Там находится дворец Кортеса и собор, один из самых старинных соборов в республике. И птицы, тысячи певчих птиц. Если вы любите птиц.
– Ненавижу птиц, – заявила Уильма.
Он продолжал расхваливать климат, тропическую растительность, красивые площади, пока до него не дошло, что ни та, ни другая не обращают на него ни малейшего внимания. Они опять заспорили о человеке по имени Джилл; что бы подумал Джилл, если бы вошел сейчас сюда или если бы узнал об этом.
О'Доннел встал и исчез.
* * *
Консуэла ушла с работы в восемь часов и направилась вниз к служебному входу, где ее должен был встретить дружок. Его там не было, а одна из судомоек сказала, что он отправился на стадион.
Консуэла прокляла его свиные глаза и его черное сердце и вернулась в чулан, замышляя месть. Не такая уж это была месть, но ничего другого было не придумать, как остаться на всю ночь в чулане: пусть побеспокоится и погадает, куда она могла деваться.
Соорудив постель из полотенец, она устроилась как могла удобнее. Чулан не проветривался, но Консуэлу это не беспокоило. Ночной воздух был вреднее. От него бывает туберкулез. А больных туберкулезом не впускают в Соединенные Штаты. Иммиграционные власти не выдают документов.
Она задремала, и ей приснилось, будто она на большом автобусе едет в Голливуд. Вдруг автобус остановился, и бородатый человек, немного похожий на Иисуса Христа, открыл дверь и сказал: "Консуэла Хуанита Магдалена Долорес Гонзалес, у тебя туберкулез. Немедленно выйди из автобуса". Консуэла кинулась ему в ноги, рыдая и моля. Он сурово от нее отвернулся, и она закричала.
Проснувшись, она услышала свой крик. Но тут же, сев и совсем проснувшись, сообразила: кричит не она, кричит одна из дам в четыреста четвертом.
Несмотря на поздний час, нашлась примерно дюжина свидетелей, проходивших под балконом четыреста четвертого по проспекту, и каждый пылко предлагал свою версию события.
– Американская леди остановилась у перил и поглядела вниз, перед тем как прыгнуть.
– Никуда она не смотрела, а встала на колени и помолилась.
– Она ни секунды не колебалась. Просто перебежала через балкон и нырнула вниз.
– Падая, она кричала.
– Она не издала ни звука.
– Она держала в руках серебряную шкатулку.
– У нее ничего в руках не было. Она простерла их к небу с мольбой.
– Она несколько раз перевернулась в воздухе.
– Она летела головой вниз, прямо, как стрела.
Но все свидетели сошлись в одном: ударившись о мостовую, она немедленно умерла.
В конторе хозяина отеля доктор Лопес дал краткие показания полиции:
– Я пользовал миссис Виат вчера вечером от припадка туристы. Несчастная женщина. Невероятно нервная, очень возбудимая.
– Очень навеселе, – показал бармен.
– Очень богатая, – нервно хихикнув, сказала Консуэла. – Должно быть, жалко умирать такой богатой.
Доктор поднял руку, требуя внимания:
– Позвольте мне закончить. У меня визиты меньше чем через пять часов, а даже доктор нуждается в отдыхе. Как я уже сказал, вы полностью узнаете обстоятельства дела от миссис Келлог, когда она придет в себя. Как скоро это произойдет, зависит от начальства госпиталя. Она испытала сильное потрясение. Более того: теряя сознание, она ударилась головой о спинку кровати и, может быть, в какой-то степени контужена. Вот все, что я могу сказать.
– Я тоже очень нервен и очень возбудим, – сказал Меркадо, старший из двух полисменов. – Однако не прыгаю с балконов.
Доктор Лопес невесело улыбнулся:
– Может случиться в один прекрасный день. С одного балкона. До свиданья, господа.
– До свиданья, доктор. Ну-с, Консуэла Гонзалес. Вы утверждаете, что находились в чулане, когда услышали, как кричит женщина? Которая из двух?
– Та, что поменьше. У нее каштановые волосы.
– Сеньора Келлог?
– Она.
– Просто кричала или кричала слова?
– Слова, вроде "постой" и "на помощь". Может, и другие какие.
– Просто из любопытства: что вы делали в чулане для щеток в такой поздний час?
– Спала. Я очень устала после работы. У меня тяжелая работа, очень, очень тяжелая. – Она бросила взгляд на хозяина отеля. – Сеньор Эскамильо не представляет, как тяжко я тружусь.
– И впрямь не представляю.
– Не по делу, не по делу, не по делу, – вмешался Меркадо, – Продолжайте, сеньорита. Вас разбудил крик. Вы помчались в четыреста четвертый. И?..
– Та, что поменьше, сеньора Келлог, лежала на ковре у кровати. Голова у нее была окровавлена, и она была без сознания. Той, другой, нигде не было видно. Мне в голову не пришло выглянуть на балкон. Подумать о таком не могла. Порешить собственную жизнь – это же смертный грех. – Консуэла испуганно перекрестилась. – Комната пахла выпивкой. На бюро стояло полбутылки виски. Я попыталась немного дать сеньоре, чтобы привести ее в чувство. Какое там, все пролилось мимо.
– Тогда она допила остаток, – сказал хозяин Эскамильо.
– Сущую капельку. Для поддержанья духа.
– Капельку. Ха! От тебя несет водкой, – возмутился сеньор Эскамильо.
– Я не потерплю оскорблений от этой свиньи!
– Как ты смеешь меня называть свиньей, пьяная, вороватая потаскушка!
– Докажи, докажи, что я воровка.
Меркадо зевнул и напомнил, что уже поздно, что он и его коллега Сантала очень устали. Что он, Меркадо, имеет жену и восемь ребятишек и множество хлопот и не окажут ли все любезность вести себя любезно и помогать?
– Итак, сеньора Гонзалес, когда вам не удалось привести сеньору в чувство, что вы сделали?
– Я позвонила по телефону в контору клерку, а он послал за доктором. Доктор Лопес имеет договоренность с этим отелем.
– Он на контракте, – подтвердил Эскамильо. – Подписанном!
Консуэла пожала плечами:
– Не все ли равно, как это зовется? Когда требуется доктор, всегда посылают за доктором Лопесом. Он и пришел. Немедленно. Или очень быстро. Вот все, что я знаю.
– Вы оставались с сеньорой до прихода доктора?
– Да. Она так и не очнулась.
– Ну-с, сеньорита, что знаете вы о серебряной шкатулке?
Консуэла выглядела озадаченной.
– Серебряной шкатулке?
– Вот об этой. Она запачкана кровью и сильно помята в том месте, которым ударилась о мостовую. Вы ее раньше видели?
– Никогда не видела и ничего о ней не знаю.
– Отлично. Благодарю вас, сеньора.
Консуэла грациозно поднялась и, проходя через комнату, задержалась перед конторкой Эскамильо.
– Я не терплю оскорблений и ухожу.
– Не уходишь, а уволена.
– Я ушла до того, как меня уволили. Видал?!
– Я пересчитаю каждое полотенце, – завопил Эскамильо, – каждое. Лично пересчитаю.
– Скотина!
Консуэла щелкнула пальцами и вышла, решительно и окончательно хлопнув дверью.
– Видали? – вопросил Эскамильо. – Как содержать отель с такой обслугой? Они все одинаковы. А сейчас еще этот кошмарный скандал. Я разорен, разорен, разорен. Полицейские в моей конторе. Репортеры в холле внизу! А посольство – пресвятая Богородица, зачем посольству сюда вмешиваться?
– В таких случаях мы обязаны уведомлять посольство, – сказал Меркадо.
– Эти полоумные американцы! Если им охота попрыгать, у них хватает места в их стране. Зачем для этого приезжать сюда и разорять невинного человека?
Все согласились, что это очень несправедливо, очень печально. Но на то есть Божья воля. Нельзя спорить с волей Господа, волей, которая отвечает и за национальные, и за домашние бедствия, например, землетрясения, проливные не вовремя дожди, за темпераментных водопроводчиков, за затруднения с телефонной службой, как и за случаи внезапной смерти.
Утешительно найти кого-нибудь, кого удобно обвинить в случившемся. И Эскамильо начал успокаиваться, как вдруг возникла еще одна проблема. "Как быть с номером четыреста четыре. Он не занят и в то же время занят. Я должен получить за него или потерять деньги. Но я не могу получить за него, если там никого нет. И никого не могу туда поселить, пока веши обеих сеньор находятся там. Что мне делать?"
– Научитесь не думать все время о деньгах, – решительно посоветовал Меркадо и, взяв серебряную шкатулку, кивнул своему коллеге Сантана: – Пошли. Проверим еще раз четыреста четвертый и запрем его до выздоровления маленькой сеньоры.
Дверь балкона была оставлена открытой, но в комнате все еще стоял запах виски: от пролитого на ковер и от бутылки на бюро, которую Консуэла не позаботилась закупорить.
– Было бы чистым безобразием позволить этому продукту стоять здесь и выдыхаться, – нравоучительно заметил Меркадо и потянулся за бутылкой.
– Но это ведь свидетельство.
– Свидетельство чего?
– Что сеньора была пьяна.
– Мы уже узнали от бармена, что она была пьяна. Не надо накапливать лишних свидетельств. Так только дело запутаешь. А оно, по сути, совсем простое. Сеньора выпила слишком много текилы и получила депрессию. Текила не для дилетантов.
– Но причиной депрессии ведь было что-то?
– Любовь без взаимности, – не колеблясь установил Меркадо. – Американцы по этому поводу жутко возятся. Взять хотя бы их кинематограф. Отхлебни немного.
– Спасибо, дружище.
– В одном можно быть уверенным. Это не несчастный случай. Я сразу подумал: сеньора, здорово надравшись, выбежала на балкон немного продышаться, возможно даже, чтобы освободить желудок. Впрочем, последнее невозможно.
– Почему невозможно?
– Если ей приспичило, она не стала бы задерживаться, чтобы захватить шкатулку. – Меркадо вздохнул. – Нет. Она убила себя, бедняжка леди. Грустно думать о том, как она блуждает сейчас в аду. Грустно ведь?
Сквозь мелкий дождик пробивалась заря.
– Дождь пошел, – сказал Сантана.
– Славно. Дождь вымоет мостовую и разгонит зевак по домам.
– Да и так никого уже не видно. Все кончилось.
– Аминь, – сказал Меркадо. – Все-таки я поражаюсь вместе с сеньором Эскамильо. С чего ей было кидаться именно здесь, когда в Америке такой выбор удобных для этого мест!
– Импайр-Стейт-билдинг.
– Конечно. И Большой каньон.
– Бруклинский мост.
– Ниагарский водопад.
– И многое еще.
Меркадо замкнул балконную дверь на ключ:
– Ладно, нельзя спорить с волей Господа Бога.
– Аминь.
Глава 4
Контора Руперта Келлога помещалась на втором этаже нового бетонированного здания, подобравшегося к самому краю старинной престижной Монтгомери-стрит. Здесь он вел небольшое счетоводное дело с помощью секретарши, Пат Бартон, склонной часто менять цвет своих волос, и ученика, юнца по имени Боровиц, который прокладывал себе путь в будущее через Государственный колледж Сан-Франциско.
Руперт Келлог, высокий сорокалетний мужчина с любезным лицом и мягкой манерой разговора, уже двадцать лет занимался счетоводным делом. Умеренно работоспособный, он так же умеренно преуспевал, радости от того не получая. Он предпочел бы нечто более увлекательное. Славно было бы, например, владеть лавкой для любимчиков – домашних животных. Он обожал зверушек и интуитивно понимал их. Часы, проведенные в Зоологическом саду, казалось ему, открывали основные значения жизни. Только он никогда ни с кем об этом не говорил, даже с женой Эми. Впрочем, как-то раз намекнул на возможность открыть лавку для любимчиков и вызвал такой шум в родне Эми, что напрочь отказался от своего замысла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27