Я когда-то работал вместе с мужиком из Сухопутных сил самообороны. Он о многом мне рассказывал. Номера моделей машин бронетанковых войск начинаются с того финансового года, в котором начались их поставки. Поэтому «девяностый» танк ввели в эксплуатацию в девяностом или девяносто первом году. Может, кто-то ему и рассказывал про кондиционер. Но сам Мотидзуки не мог ездить на таком танке.
Асаи изменился в лице. На мгновение в его взгляде появились острые льдинки, которые я уже видел однажды. Появились и тут же исчезли.
– Похоже, теперь я твой должник.
– Скорей всего, это безобидная ложь. Или он просто фанат всяких армейских штук.
– Ну-у, – пробормотал Асаи, будто разговаривал сам с собой, – может, оно и так. Но его никто за язык не тянул. А в моем мире даже самая крошечная ложь недопустима. Особенно для парней такого уровня, как Мотидзуки. Скала начинает рушиться с муравьиной норки. Смотришь – а вокруг одни обломки.
И тогда наконец у меня возник вопрос, который подспудно мучил меня долгое время.
– Хочу тебя спросить, – сказал я, – о том, что ты сегодня утром говорил по телефону. Кто тебе напел, что я люблю выпивать в парке в погожие дни? Я сегодня прочитал от корки до корки шесть газет. Ни в одной не писали о моих привычках.
Асаи побледнел. У него было точно такое же выражение лица, как в тот момент, когда он говорил о смерти жены. Голос стал ровный, будто металлическая плита.
– Тоже Мотидзуки. Перед тем как мы зашли к тебе в бар, он сказал: «В парке-то сейчас полным-полно копов». Я спросил, о чем это он. И Мотидзуки рассказал мне о твоей привычке. Я думал, он прочитал это в газетах. Я просматриваю их девять штук за день, так что какие-то мелочи могу и не заметить.
– О моих привычках известно только в полиции. Информация, полученная в ходе опроса свидетелей.
– Ты прав. Похоже, не я один имею связи среди сыскарей. – Асаи посмотрел на меня. – Вот и мне захотелось узнать побольше. Видимо, пришла пора действовать.
– Надеюсь, ты не полезешь в самое пекло.
Асаи чуть улыбнулся:
– Не знаю. А хоть бы и так. Тоже работа якудза. А любая работа – это судьба.
11
– Нy, я пошел, – сказал Асаи. – Как с тобой связаться?
Я рассказал ему о своем доме из картонных коробок, он засмеялся. Предложил одолжить мне мобильник, но я отказался:
– Как ты думаешь, много ли бомжей с мобильными телефонами?
Он снова рассмеялся.
– Это точно. Тогда обязательно позвони мне сегодня вечером, можно поздно. Слишком заметно будет, если я сам к тебе приду, – сказал он и скрылся в метро.
Под мышкой он держал бумажный пакет, я проводил его взглядом. Интересно, что он сделает с Мотидзуки? Но это его проблема. Наверное, у него есть мысли по этому поводу.
Я позвонил со станции «Мидзонокути». Теперь реакция была другая.
– Это ты? – произнесла она спокойным голосом.
– Зачем к тебе приходила полиция? – спросил я.
Послышался вздох.
– Не пойму, то ли японская полиция такая приставучая, что не отвяжешься, то ли такая умная, что догадалась обо всем.
– Что умные, что приставучие – один черт. И зачем они приходили?
– О том же подумали, что и ты. Спрашивали, нет ли каких-нибудь ключей к разгадке у мамы в квартире. Но о моем жилье все так, как ты и предполагал. Разузнали в университете. А ты что сегодня целый день делал?
– Пил.
– Ну, это я и без тебя знаю. И где ты пил? И откуда сейчас звонишь?
– Не задавай сразу кучу вопросов. Пил я в Иокогаме. А сейчас я то ли в Иокогаме, то ли в Кавасаки, толком не пойму.
– В Иокогаме? Один пил?
– Нет, у меня была компания.
– Какая компания?
– Якудза. Я тебе вчера о нем немного рассказывал.
– Тот странный якудза, который приходил к тебе в бар предупредить?
– Ага. Я как-нибудь расскажу тебе поподробнее. Лучше ответь, откуда они узнали, что ты ходила сегодня домой к Юко?
– Помнишь, вчера ночью сыщик сказал, что У него возникли ко мне новые вопросы? Тогда же он попросил при нем поискать в квартире матери зацепки, которые могли бы дать ответ, почему она оказалась в тот день в парке. Я, конечно, отказалась. Но дед был вместе со мной. И он посоветовал: если я найду что-нибудь, хоть какой-то намек, рассказать об этом полиции. Короче, так и вышло. Дедушкин совет оказался для полиции полезной рекомендацией.
– Они у тебя за спиной не стояли?
– Хотя и сказали: «Мы целиком полагаемся на вас», а сами следили за мной, пока я была у мамы. Я их заметила. Мельком из окна. Но тогда они меня не окликнули, а приперлись ко мне домой. Невзначай и про тебя спросили. Не знаю ли такого имени. Я ответила: «Конечно знаю. Читала в газетах». Но тебе не кажется, что в газетах пишут какую-то жуть? Как будто СМИ вместе с полицией сами придумывают картину преступления.
– По-моему, это называют информационным обществом. Так ты что-нибудь нашла?
– Много рукописей. Очень старых. Даже пожелтели от времени.
– Рукописи? – удивленно переспросил я. – И что в них?
– Стихи.
– Стихи?
– Танка.
– Танка… Чьи?
– Ну конечно, мамины. Ее почерком написаны. Я тоже не ожидала. Мы никогда с ней этого не обсуждали.
Продолжая говорить, я обдумывал услышанное. Стихи. И представить себе не мог. Когда Юко жила у меня, она зачитывалась сборниками современной японской поэзии, которые стояли у меня на полках. Но мне и в голову не могло прийти, что интерес к поэзии войдет у нее в привычку. Когда и по какой причине она стала писать стихи? Что за стихи она писала? Не знаю. Я и вообразить себе не мог.
– Их много, – вновь услышал я голос Токо. – Страниц сто. На каждой по пять стихотворений. Значит, всего где-то пятьсот.
Пятьсот танка…
– И о чем она писала?
– Я в этих танка плохо разбираюсь. Я ходила в школу за границей, для меня японская поэзия – все равно что шифр. К тому же я подробно их не читала. Времени совсем не было.
– А еще что-нибудь нашла?
– Больше ничего. Ни дневников, ни записных книжек, ни еженедельников. Еженедельник у нее, наверное, был, но она, скорее всего, взяла его с собой, когда пошла в парк. Я и у сыщика спросила. Но он сказал, что среди вещей, обнаруженных в парке, его пока не нашли. Сейчас они изучают, что сгорело во время взрыва, что разлетелось на части. Наверное, он не врал. Если бы они что-нибудь нашли, то должны были бы обратиться ко мне.
– Пожалуй. Даже записок по работе, каких-нибудь пометок – ничего не нашла?
– Рабочее расписание – этим занималась мамина секретарша. Я сегодня утром обратилась к ней. Позвонила ей в офис. Короче говоря, никто не знает про ту субботу. Секретарь сказала, что ее уже расспрашивала полиция. Ничего странного. Мама, похоже, четко разделяла работу и личные дела.
Я подумал о возрасте Токо. Двадцать один год. Нетрудно забыть. Для девушки своих лет она принимала весьма трезвые и взвешенные решения. Я не давал ей никаких подсказок, а она сама хорошо представляла, чем ей нужно заняться.
– Значит, рукописи со стихами сейчас у тебя?
– Да. Я положила их в сумку и принесла домой. Полиция не знает. Я им не сказала. Хочешь почитать?
Я спросил, прежде чем ответить:
– Тело мамы вернули?
– Да, – ответила она. – Сегодня рано утром. И по совету полиции мы сразу же отвезли его в крематорий. Фрагменты костей и пепел уже собрали. Так мы поняли, что часть тела отсутствует. Полицейские предупредили, что восстановление тел погибших при взрыве имеет свои пределы. Но как можно говорить такое родственникам? Представляешь?
Она держалась спокойно, но чувствовалось: в глубине души она рвет и мечет. Я хорошо представлял, как выглядят не восстановленные тела погибших при взрыве. Но, наверное, она забыла. Не мне было напоминать. Видимо, в полиции ей дали разумный совет. Но я не мог ей такого сказать.
– Значит, сегодня во время заупокойной службы будут прощаться уже с прахом?
– Да. Начнется в семь. Мне пора возвращаться к деду. Но, скорее всего, я смогу как-нибудь улизнуть оттуда.
– Лучше не надо.
– Почему?
– Это будет выглядеть подозрительно. Наверняка полиции там будет хоть отбавляй. У них привычка такая. Лучше не отходи никуда от праха матери. А погребение завтра?
– Да. Забыла сказать. Церемонию прощания перенесли на следующую субботу. Все равно уже кремировали, и со стороны деда очень много желающих прийти. Так что сегодня вечером – много дел, но завтра рано утром я успею вернуться к себе.
– Тогда позвоню тебе завтра.
– А если я до этого захочу связаться с тобой, что мне делать? Где ты поселился?
– В городе. Но телефона у меня нет.
– Неужели в городе есть такие места, в которых нет телефонов?
– Есть. Хотя от твоей реальности они отдалены на несколько световых лет, там тихо и мирно.
– Все равно не скажешь, даже если попрошу, да? – Она замолчала, но вскоре произнесла: – Тогда запомни этот номер. Прямой телефон в мою комнату у деда в доме. Если захочешь поговорить со мной сегодня, звони туда. Когда закончится церемония, я постараюсь никуда не уходить из комнаты.
Я задумался, запоминая ее номер, но она прервала мои раздумья:
– Между прочим, я не только отвечала на вопросы сыщиков, но смогла и из них кое-что вытянуть.
– Правда? И что они тебе сказали?
– Помнишь, ты говорил о маленькой девочке? Которая играет на скрипке. Маю Миядзака, дочка начальника отдела безопасности. Она получила золотую медаль на музыкальном конкурсе, который проводила какая-то газета. Хотя всего лишь первоклашка. В группе младших школьников. Говорят, она на самом деле вундеркинд.
– Да, – опять хмыкнул я.
– Подожди, еще не все. Травма у нее не тяжелая, но она вроде бы частично потеряла память. Не помнит, что было в день взрыва. Так что полиции пока не удалось ничего у нее разузнать.
Потрясающе. Чтобы выведать у полицейских такую информацию, надо обладать недюжинным мастерством. Они специалисты по тому, как расспросить человека, записать и проанализировать, что он сказал. Пусть иногда они ошибаются в своем анализе, все равно они профессионалы. Но где это видано, чтобы сам следователь выдал хотя бы часть необнародованных фактов?! Об этом даже журналистам не удалось ничего разнюхать.
– Ничего себе, – сказал я. – Я и забыл, что у тебя талант убеждать людей. Как ты смогла это выведать? Говорила, что имеешь право знать как добропорядочная гражданка своей страны? Или строила глазки молодому сыщику?
Она проигнорировала мои слова:
– Обычно сами они не осознают себя слугами народа. А разговаривая со мной, наверное, вспомнили о своей функции. Я просто болтала с ними о том, что вызывает сочувствие у добропорядочных граждан. Только подумайте, пострадали совсем маленькие дети. Шрамы от ран могут остаться у них на всю жизнь. Но девочку ранило не так сильно, и все равно жаль ее, бедняжку. И во время разговора тот следователь, что постарше, любезно все рассказал мне.
На мгновение в моем сознании промелькнула картина взрыва. Были там и дети. Я вспомнил маленькую скрипачку. Мне захотелось с ней поговорить. Но она сейчас отгорожена толстыми стенами.
– Кто из следователей рассказал тебе про девочку? – спросил я.
– Он дал мне визитку. Инспектор Синто, начальник первого отдела расследований Управления полиции. Начальник отдела – большая шишка?
– Очень даже. Поражаюсь, как тебе удалось.
На сбор информации пущены небывалые силы. Вероятно, это связано с постом, который занимает ее дед.
– Кстати, – сказал я, – извини за неожиданную просьбу. Я бы хотел сегодня остаться у тебя. Ты мне позволишь?
Похоже, она ничуть не удивилась, ответила спокойно:
– Хочешь поскорее прочитать мамины стихи, да?
– Да.
Мне невмоготу было ждать до завтра, когда она вернется домой. Такая поэзия, как танка, иногда может открыть душу пишущего больше, чем дневниковые записи. По крайней мере, насколько я знаю.
– Хорошо, – непринужденно ответила она. – Я оставлю их в комнате. А ты приходи. Договорились?
– Да, если получится.
Даже если полиция следит за ее передвижениями, вряд ли они установят слежку за пустой квартирой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Асаи изменился в лице. На мгновение в его взгляде появились острые льдинки, которые я уже видел однажды. Появились и тут же исчезли.
– Похоже, теперь я твой должник.
– Скорей всего, это безобидная ложь. Или он просто фанат всяких армейских штук.
– Ну-у, – пробормотал Асаи, будто разговаривал сам с собой, – может, оно и так. Но его никто за язык не тянул. А в моем мире даже самая крошечная ложь недопустима. Особенно для парней такого уровня, как Мотидзуки. Скала начинает рушиться с муравьиной норки. Смотришь – а вокруг одни обломки.
И тогда наконец у меня возник вопрос, который подспудно мучил меня долгое время.
– Хочу тебя спросить, – сказал я, – о том, что ты сегодня утром говорил по телефону. Кто тебе напел, что я люблю выпивать в парке в погожие дни? Я сегодня прочитал от корки до корки шесть газет. Ни в одной не писали о моих привычках.
Асаи побледнел. У него было точно такое же выражение лица, как в тот момент, когда он говорил о смерти жены. Голос стал ровный, будто металлическая плита.
– Тоже Мотидзуки. Перед тем как мы зашли к тебе в бар, он сказал: «В парке-то сейчас полным-полно копов». Я спросил, о чем это он. И Мотидзуки рассказал мне о твоей привычке. Я думал, он прочитал это в газетах. Я просматриваю их девять штук за день, так что какие-то мелочи могу и не заметить.
– О моих привычках известно только в полиции. Информация, полученная в ходе опроса свидетелей.
– Ты прав. Похоже, не я один имею связи среди сыскарей. – Асаи посмотрел на меня. – Вот и мне захотелось узнать побольше. Видимо, пришла пора действовать.
– Надеюсь, ты не полезешь в самое пекло.
Асаи чуть улыбнулся:
– Не знаю. А хоть бы и так. Тоже работа якудза. А любая работа – это судьба.
11
– Нy, я пошел, – сказал Асаи. – Как с тобой связаться?
Я рассказал ему о своем доме из картонных коробок, он засмеялся. Предложил одолжить мне мобильник, но я отказался:
– Как ты думаешь, много ли бомжей с мобильными телефонами?
Он снова рассмеялся.
– Это точно. Тогда обязательно позвони мне сегодня вечером, можно поздно. Слишком заметно будет, если я сам к тебе приду, – сказал он и скрылся в метро.
Под мышкой он держал бумажный пакет, я проводил его взглядом. Интересно, что он сделает с Мотидзуки? Но это его проблема. Наверное, у него есть мысли по этому поводу.
Я позвонил со станции «Мидзонокути». Теперь реакция была другая.
– Это ты? – произнесла она спокойным голосом.
– Зачем к тебе приходила полиция? – спросил я.
Послышался вздох.
– Не пойму, то ли японская полиция такая приставучая, что не отвяжешься, то ли такая умная, что догадалась обо всем.
– Что умные, что приставучие – один черт. И зачем они приходили?
– О том же подумали, что и ты. Спрашивали, нет ли каких-нибудь ключей к разгадке у мамы в квартире. Но о моем жилье все так, как ты и предполагал. Разузнали в университете. А ты что сегодня целый день делал?
– Пил.
– Ну, это я и без тебя знаю. И где ты пил? И откуда сейчас звонишь?
– Не задавай сразу кучу вопросов. Пил я в Иокогаме. А сейчас я то ли в Иокогаме, то ли в Кавасаки, толком не пойму.
– В Иокогаме? Один пил?
– Нет, у меня была компания.
– Какая компания?
– Якудза. Я тебе вчера о нем немного рассказывал.
– Тот странный якудза, который приходил к тебе в бар предупредить?
– Ага. Я как-нибудь расскажу тебе поподробнее. Лучше ответь, откуда они узнали, что ты ходила сегодня домой к Юко?
– Помнишь, вчера ночью сыщик сказал, что У него возникли ко мне новые вопросы? Тогда же он попросил при нем поискать в квартире матери зацепки, которые могли бы дать ответ, почему она оказалась в тот день в парке. Я, конечно, отказалась. Но дед был вместе со мной. И он посоветовал: если я найду что-нибудь, хоть какой-то намек, рассказать об этом полиции. Короче, так и вышло. Дедушкин совет оказался для полиции полезной рекомендацией.
– Они у тебя за спиной не стояли?
– Хотя и сказали: «Мы целиком полагаемся на вас», а сами следили за мной, пока я была у мамы. Я их заметила. Мельком из окна. Но тогда они меня не окликнули, а приперлись ко мне домой. Невзначай и про тебя спросили. Не знаю ли такого имени. Я ответила: «Конечно знаю. Читала в газетах». Но тебе не кажется, что в газетах пишут какую-то жуть? Как будто СМИ вместе с полицией сами придумывают картину преступления.
– По-моему, это называют информационным обществом. Так ты что-нибудь нашла?
– Много рукописей. Очень старых. Даже пожелтели от времени.
– Рукописи? – удивленно переспросил я. – И что в них?
– Стихи.
– Стихи?
– Танка.
– Танка… Чьи?
– Ну конечно, мамины. Ее почерком написаны. Я тоже не ожидала. Мы никогда с ней этого не обсуждали.
Продолжая говорить, я обдумывал услышанное. Стихи. И представить себе не мог. Когда Юко жила у меня, она зачитывалась сборниками современной японской поэзии, которые стояли у меня на полках. Но мне и в голову не могло прийти, что интерес к поэзии войдет у нее в привычку. Когда и по какой причине она стала писать стихи? Что за стихи она писала? Не знаю. Я и вообразить себе не мог.
– Их много, – вновь услышал я голос Токо. – Страниц сто. На каждой по пять стихотворений. Значит, всего где-то пятьсот.
Пятьсот танка…
– И о чем она писала?
– Я в этих танка плохо разбираюсь. Я ходила в школу за границей, для меня японская поэзия – все равно что шифр. К тому же я подробно их не читала. Времени совсем не было.
– А еще что-нибудь нашла?
– Больше ничего. Ни дневников, ни записных книжек, ни еженедельников. Еженедельник у нее, наверное, был, но она, скорее всего, взяла его с собой, когда пошла в парк. Я и у сыщика спросила. Но он сказал, что среди вещей, обнаруженных в парке, его пока не нашли. Сейчас они изучают, что сгорело во время взрыва, что разлетелось на части. Наверное, он не врал. Если бы они что-нибудь нашли, то должны были бы обратиться ко мне.
– Пожалуй. Даже записок по работе, каких-нибудь пометок – ничего не нашла?
– Рабочее расписание – этим занималась мамина секретарша. Я сегодня утром обратилась к ней. Позвонила ей в офис. Короче говоря, никто не знает про ту субботу. Секретарь сказала, что ее уже расспрашивала полиция. Ничего странного. Мама, похоже, четко разделяла работу и личные дела.
Я подумал о возрасте Токо. Двадцать один год. Нетрудно забыть. Для девушки своих лет она принимала весьма трезвые и взвешенные решения. Я не давал ей никаких подсказок, а она сама хорошо представляла, чем ей нужно заняться.
– Значит, рукописи со стихами сейчас у тебя?
– Да. Я положила их в сумку и принесла домой. Полиция не знает. Я им не сказала. Хочешь почитать?
Я спросил, прежде чем ответить:
– Тело мамы вернули?
– Да, – ответила она. – Сегодня рано утром. И по совету полиции мы сразу же отвезли его в крематорий. Фрагменты костей и пепел уже собрали. Так мы поняли, что часть тела отсутствует. Полицейские предупредили, что восстановление тел погибших при взрыве имеет свои пределы. Но как можно говорить такое родственникам? Представляешь?
Она держалась спокойно, но чувствовалось: в глубине души она рвет и мечет. Я хорошо представлял, как выглядят не восстановленные тела погибших при взрыве. Но, наверное, она забыла. Не мне было напоминать. Видимо, в полиции ей дали разумный совет. Но я не мог ей такого сказать.
– Значит, сегодня во время заупокойной службы будут прощаться уже с прахом?
– Да. Начнется в семь. Мне пора возвращаться к деду. Но, скорее всего, я смогу как-нибудь улизнуть оттуда.
– Лучше не надо.
– Почему?
– Это будет выглядеть подозрительно. Наверняка полиции там будет хоть отбавляй. У них привычка такая. Лучше не отходи никуда от праха матери. А погребение завтра?
– Да. Забыла сказать. Церемонию прощания перенесли на следующую субботу. Все равно уже кремировали, и со стороны деда очень много желающих прийти. Так что сегодня вечером – много дел, но завтра рано утром я успею вернуться к себе.
– Тогда позвоню тебе завтра.
– А если я до этого захочу связаться с тобой, что мне делать? Где ты поселился?
– В городе. Но телефона у меня нет.
– Неужели в городе есть такие места, в которых нет телефонов?
– Есть. Хотя от твоей реальности они отдалены на несколько световых лет, там тихо и мирно.
– Все равно не скажешь, даже если попрошу, да? – Она замолчала, но вскоре произнесла: – Тогда запомни этот номер. Прямой телефон в мою комнату у деда в доме. Если захочешь поговорить со мной сегодня, звони туда. Когда закончится церемония, я постараюсь никуда не уходить из комнаты.
Я задумался, запоминая ее номер, но она прервала мои раздумья:
– Между прочим, я не только отвечала на вопросы сыщиков, но смогла и из них кое-что вытянуть.
– Правда? И что они тебе сказали?
– Помнишь, ты говорил о маленькой девочке? Которая играет на скрипке. Маю Миядзака, дочка начальника отдела безопасности. Она получила золотую медаль на музыкальном конкурсе, который проводила какая-то газета. Хотя всего лишь первоклашка. В группе младших школьников. Говорят, она на самом деле вундеркинд.
– Да, – опять хмыкнул я.
– Подожди, еще не все. Травма у нее не тяжелая, но она вроде бы частично потеряла память. Не помнит, что было в день взрыва. Так что полиции пока не удалось ничего у нее разузнать.
Потрясающе. Чтобы выведать у полицейских такую информацию, надо обладать недюжинным мастерством. Они специалисты по тому, как расспросить человека, записать и проанализировать, что он сказал. Пусть иногда они ошибаются в своем анализе, все равно они профессионалы. Но где это видано, чтобы сам следователь выдал хотя бы часть необнародованных фактов?! Об этом даже журналистам не удалось ничего разнюхать.
– Ничего себе, – сказал я. – Я и забыл, что у тебя талант убеждать людей. Как ты смогла это выведать? Говорила, что имеешь право знать как добропорядочная гражданка своей страны? Или строила глазки молодому сыщику?
Она проигнорировала мои слова:
– Обычно сами они не осознают себя слугами народа. А разговаривая со мной, наверное, вспомнили о своей функции. Я просто болтала с ними о том, что вызывает сочувствие у добропорядочных граждан. Только подумайте, пострадали совсем маленькие дети. Шрамы от ран могут остаться у них на всю жизнь. Но девочку ранило не так сильно, и все равно жаль ее, бедняжку. И во время разговора тот следователь, что постарше, любезно все рассказал мне.
На мгновение в моем сознании промелькнула картина взрыва. Были там и дети. Я вспомнил маленькую скрипачку. Мне захотелось с ней поговорить. Но она сейчас отгорожена толстыми стенами.
– Кто из следователей рассказал тебе про девочку? – спросил я.
– Он дал мне визитку. Инспектор Синто, начальник первого отдела расследований Управления полиции. Начальник отдела – большая шишка?
– Очень даже. Поражаюсь, как тебе удалось.
На сбор информации пущены небывалые силы. Вероятно, это связано с постом, который занимает ее дед.
– Кстати, – сказал я, – извини за неожиданную просьбу. Я бы хотел сегодня остаться у тебя. Ты мне позволишь?
Похоже, она ничуть не удивилась, ответила спокойно:
– Хочешь поскорее прочитать мамины стихи, да?
– Да.
Мне невмоготу было ждать до завтра, когда она вернется домой. Такая поэзия, как танка, иногда может открыть душу пишущего больше, чем дневниковые записи. По крайней мере, насколько я знаю.
– Хорошо, – непринужденно ответила она. – Я оставлю их в комнате. А ты приходи. Договорились?
– Да, если получится.
Даже если полиция следит за ее передвижениями, вряд ли они установят слежку за пустой квартирой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36