— Ты прекрасно понимаешь, о ком речь, об этом следователе!
— Мы вовсе не шептались. — Отпираться было глупо. — Он меня спрашивал о том, что я видела из окна банкирской спальни, пока ты спасала самого банкира.
— И что же ты видела? — Теперь уже Нинон вцепилась в меня мертвой хваткой.
Я устало вздохнула и заученно пробубнила:
— Я видела, как хозяин той недостроенной дачи ругался с шабашниками. Он велел им выметаться, а они требовали, чтобы он прежде заплатил им за работу.
Нинон впала в глубокую задумчивость, из которой вышла минуты через две, ошарашив меня известием:
— А знаешь что… По обрывкам разговора я поняла: этот важняк не совсем уверен, что молдаване погорели по пьянке. Он, видно, носится с идеей, будто вагончик кто-то поджег. Допустим, так оно и было, тогда… А вдруг это хозяин дачи их поджег, чтобы не платить, как думаешь?
— Да неужто? — поразилась я.
— Это всего лишь мое предположение, — пробормотала Нинон, — но вообще-то я про такое читала в «Московском комсомольце», в уголовной хронике.
Мы немного помолчали, а потом снова заговорила Нинон, затронув очень неприятную мне тему:
— Слушай, я тут подумала… Короче, у меня такое чувство, будто этот особо важный следователь к тебе не совсем равнодушен.
Меня будто ледяной водой окатили.
— С чего ты взяла?
— Да так, кое-какие наблюдения. Я с самого начала заметила некоторые странности в его поведении, а потом стала к нему незаметно приглядываться и поняла: он теряется только в твоем присутствии, особенно когда ты на него бросаешь недоброжелательные взгляды. Кстати, чего это ты так на него вызверилась?
— А-а-а… — На этот раз меня бросило в жар. — И вовсе я на него не вызверилась… С чего мне на него вызверяться? И… и потом… По-моему, это как раз ты на него взъелась. Вспомни, как ты с ним разговаривала!
— Я? — Нинон капризно дернула плечиком. — Я как раз вела себя индифферентно. В моем поведении не было ничего странного, это же вполне естественно, что подобные визиты меня не вдохновляют, особенно утром, когда я только-только собралась спокойно позавтракать. И еще мне не нравится, когда меня вынуждают сплетничать о моих друзьях. Кстати, я дала ему это понять. А вот ты, ты… Ты вела, себя неестественно. Избегала с ним разговаривать, отворачивалась.
Проницательность Нинон начинала меня серьезно беспокоить.
— По-моему, ты преувеличиваешь. — Неимоверным усилием воли я заставила себя говорить спокойно и непринужденно:
— С чего бы мне его избегать? Кто он мне? Не брат и не сват, обыкновенный следователь.
— Не совсем обыкновенный, — резонно возразила Нинон, — а особо важный.
— Это ничего не меняет, — устало сказала я и, закрыв глаза, откинулась на спинку кресла, давая понять Нинон, что не буду возражать, если она сменит тему.
— Ну-ну, — пробормотала Нинон и предложила продолжить прерванный завтрак.
Я не стала возражать.
Пока Нинон варила кофе, я давилась бутербродами и прикидывала, как долго я еще продержусь, прежде чем Нинон обо всем догадается. И почему я такая невезучая, спрашивается? Мало мне всего, что ли? Пока я так размышляла, во мне крепла решимость вернуться в Москву, и, когда Нинон поставила передо мной чашку душистого свежесваренного кофе, я объявила о своем намерении.
— Что? — Нинон упала на стул и чуть ли не за сердце схватилась. — И ты хочешь меня бросить в такой момент?!
— Не стоит драматизировать ситуацию, — призвала я ее к благоразумию. — Я тебя не бросаю, я просто хочу вернуться в Москву, и все. Да и ты могла бы пожить в городской квартире какое-то время.
— Да?! — Слезы брызнули из глаз моей подружки и затуманили стекла ее очков. — Я не могу, не могу вернуться в Москву!
— Почему? — Моя рука дрогнула, я чуть не обварилась горячим кофе.
— Потому что потому, — зло передразнила меня Нинон, сняла очки и, горестно вздыхая, протерла стекла кухонным полотенцем. — У нас такой договор с Генкой.
— Договор?
— Ну да, договор. Имущество мы пока не делили, но пришли к соглашению, что это лето я проведу на даче. Дело в том… — Голос Нинон дрогнул. — Дело в том, что он может в любой момент вернуться из Швеции со своей… со своей новой пассией, и они какое-то время поживут в нашей московской квартире, пока не подыщут себе подходящее жилье. А потом… Потом мы решим, как будем делить имущество.
— Ах, вот в чем дело! — Я уже сама едва сдерживалась, чтобы не разреветься. — Но я же не знала…
Нинон продолжала всхлипывать:
— А ты думаешь, чего я здесь торчу, когда вокруг такое творится? А кроме того… Сама понимаешь, там соседи, знакомые. Все будут сочувствовать, лезть в душу с расспросами…
Теперь только до меня дошло, по-, чему Нинон позвала на дачу именно меня, при том, что, без сомнения, подружек и приятельниц у нее хватает. Ей нужен был человек, во-первых, не самым подробным образом посвященный в перипетии ее личной жизни последних лет, во-вторых, не слишком любопытный, в-третьих… Что же в-третьих? А в-третьих, пребывающий приблизительно в таком же состоянии духа, а, следовательно, не искрящийся от счастья. И кто, если не я, в полной мере соответствовал бы всем вышеперечисленным критериям?
Но и со мной Нинон не хотела откровенничать, остановившись на своих проблемах как бы мимоходом, вскользь и с изрядной долей самоиронии. А я ничего не поняла, я упивалась собственным горем, хотя оно, если честно, не шло ни в какое сравнение с переживаниями Нинон. Как-никак нас с Андреем связывали не десять лет жизни, общие воспоминания и совместно нажитое имущество, а всего лишь несколько романтических свиданий да моя вывихнутая нога. По крайней мере, делить нам было нечего.
Не могу вам описать, до какой степени мне стало жалко Нинон. Бедная, бедная Нинон, бедная, бедная подружка моей студенческой юности!
Я и не заметила, как сама начала хлюпать носом:
— Ну извини, извини меня, Нинон, я совсем не хотела тебя обидеть…
Нинон, словно только того и дожидалась, залилась неукротимыми слезами, приговаривая в перерывах между горестными всхлипываниями:
— Это… это ты меня прости… Разве ты обязана… У… у тебя же своя жизнь… А-ах… не очень складная… А-ах…
В конце концов мы обнялись и заревели синхронно, по очереди утираясь полотенцем. Не знаю, как долго это продолжалось, но, когда мне удалось рассмотреть Нинон сквозь пелену слез, лицо у нее было красное, а кончик носа почему-то побелел. Я, надо полагать, выглядела не лучше.
— Ну все, все… — пробормотала я виновато. — Никуда я не уеду, тем более что в Москве меня никто не ждет. Работы и той нет… Вот только если… вдруг в агентстве мне что-нибудь подберут, будут мне звонить, а я здесь…
Нинон перестала реветь и задумчиво на меня посмотрела:
— Я же тебе говорила, что могу помочь тебе с работой. У меня есть кое-какие знакомые, только… А, черт, стоит только мне им позвонить, сразу начнут спрашивать, как дела да куда пропала…
Я стала вежливо отказываться от ее услуг, а Нинон вдруг хлопнула себя ладонью по лбу и вскричала:
— Голова садовая! Как я сразу не сообразила?! А наш банкир? Вот у кого полно подходящих знакомств. Видела, какие рожи были на похоронах? Сплошные «новые русские»! Он-то нам и поможет.
— Да ну, как-то неудобно, — возразила я. — И потом, он же на нас в обиде за то, что мы рассказали следователю про его попытку самоубийства.
— Ну обиделся немного, это верно, — спокойно согласилась Нинон, — но вообще-то он мужик отходчивый, иначе разве стал бы он так долго терпеть Ирку-истеричку! Точно, точно, — резюмировала она, — Остроглазое нам обязательно поможет. Да почему бы ему вообще не взять тебя в свой банк, ты же девка толковая, как-никак институт с красным дипломом окончила!
Я выразила обоснованное сомнение:
— Да кого они теперь волнуют, эти дипломы, хоть красные, хоть синие… И потом, у меня же все-таки иняз, а не какой-нибудь финансово-экономический…
Однако мое робкое замечание Нинон не поколебало.
— Подумаешь! — фыркнула она. — А ты думаешь. Остроглазой экономист? Ха, как бы не так, он, этот… метеоролог по образованию.
Я выкатила глаза на переносицу, а Нинон невозмутимо продолжила:
— А ты что себе воображала, наивная? Будто у нас каждый на своем месте? Ха! На чужом ведь самый кайф! И потом, сама сообрази, сидели бы мы сейчас в таком дерьме — я имею в виду не нас с тобой конкретно, а нашу родину-отчизну, — если бы у нас сапоги тачал сапожник, а пироги выпекал пирожник? Так что ты ничуть не хуже прочих.
Я пожала плечами: и в самом деле, стоит ли тратить полжизни на то, чтобы найти свое законное место, если оно почти наверняка давно занято кем-нибудь другим?
Глава 17
Вдовствующий банкир и вправду оказался человеком отходчивым. Уж не знаю, чего ему наплела Нинон, но он самолично явился к нам следующим утром, чтобы сказать, глядя мимо меня:
— У нас в банке пока подходящих вакансий нет, но я поспрашиваю кое у кого, думаю, что-нибудь найдется. Возможно, уже к вечеру наклюнется для вас работенка.
— К вечеру? — не поверила я собственным ушам.
— Но больше тысячи долларов не обещаю, — предупредил он.
У меня даже дух перехватило: тысяча долларов, да я согласна и на сумму, вполовину меньшую!
Еще банкир поинтересовался моими знаниями-умениями, а также где я работала в последнее время. Я, потупившись, сообщила, что владею немецким в совершенстве и английским удовлетворительно, имею навыки делопроизводства и работы на компьютере.
— Ну, тогда вообще без проблем, — заверил нас с Нинон банкир, сдержанно попрощался и удалился.
Мы, исполненные искренней благодарности, проводили его до калитки, пронаблюдали, как он уселся в черный лимузин, и еще долго смотрели вслед, думая о том, что на белом свете, слава богу, хватает отзывчивых людей.
— Не зря, выходит, мы его спасали, — нарушила затянувшуюся паузу Нинон.
— Выходит, — согласилась я и хотела добавить, что ни одной минуты не жалею, что целый вечер носилась по банкирскому дому с чайником, но осеклась. Совсем недалеко, возле дачи поэта-песенника, я разглядела знакомый силуэт, и стрелка моего внутреннего барометра переместилась в положение «пасмурно». Черт, да ведь это же он, мужчина моих несбывшихся снов, он же следователь по особо важным делам. Навеки он здесь поселился, что ли?
— Что там? — немедленно насторожилась Нинон, чутко уловившая перемену в моем настроении.
— Кажется, у поэта-песенника гости, — процедила я сквозь зубы.
— Гости? Женщина, конечно? — заинтересовалась Нинон.
— Если бы… — уныло сообщила я. — Это следователь.
— Ну вот, — плаксивым голосом сказала Нинон, — я так и знала. Сейчас этот любознательный гад точно расспрашивает Широкорядова о Лизе, а я опять в дерьме. Широкорядов не дурак и сразу поймет, кто проболтался. Я поспешила ее успокоить:
— С чего ты взяла, что он подумает на тебя? Если на то пошло, то проболтаться могли и Ленчик, и Ксюша, и безголосые «чернобурки». А кроме того, если бы ты не рассказала все следователю, он мог бы привлечь тебя за лжесвидетельство или припаять что похуже.
— И то верно, — невесело согласилась Нинон, — ну чем, чем я виновата? Тем, что вынуждена торчать здесь и быть в курсе всех этих ужасов? Ох, скорее бы они разобрались, что к чему. Кстати, я вообще не очень хорошо понимаю, в какую сторону движется следствие и движется ли вообще.
Я усмехнулась:
— Смешно ты выражаешься: движется. Прямо как возмущенная общественность.
— А я и есть возмущенная общественность, кто же я еще? — ничуть не смутилась Нинон. — И ты, между прочим, тоже. Мы здесь подвергаемся опасности, находясь при этом в полном неведении. Наша милиция должна нас защищать и успокаивать, а этот следователь, что он делает? Только страху нагнетает! Ходит тут с загадочной миной, а у всех душа не на месте. Сначала они арестовали Остроглазова, потом выпустили. Упрятали в кутузку шабашника, потому что нашли у него Иркины часы, но и его, того и гляди, выпустят на свободу с чистой совестью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
— Мы вовсе не шептались. — Отпираться было глупо. — Он меня спрашивал о том, что я видела из окна банкирской спальни, пока ты спасала самого банкира.
— И что же ты видела? — Теперь уже Нинон вцепилась в меня мертвой хваткой.
Я устало вздохнула и заученно пробубнила:
— Я видела, как хозяин той недостроенной дачи ругался с шабашниками. Он велел им выметаться, а они требовали, чтобы он прежде заплатил им за работу.
Нинон впала в глубокую задумчивость, из которой вышла минуты через две, ошарашив меня известием:
— А знаешь что… По обрывкам разговора я поняла: этот важняк не совсем уверен, что молдаване погорели по пьянке. Он, видно, носится с идеей, будто вагончик кто-то поджег. Допустим, так оно и было, тогда… А вдруг это хозяин дачи их поджег, чтобы не платить, как думаешь?
— Да неужто? — поразилась я.
— Это всего лишь мое предположение, — пробормотала Нинон, — но вообще-то я про такое читала в «Московском комсомольце», в уголовной хронике.
Мы немного помолчали, а потом снова заговорила Нинон, затронув очень неприятную мне тему:
— Слушай, я тут подумала… Короче, у меня такое чувство, будто этот особо важный следователь к тебе не совсем равнодушен.
Меня будто ледяной водой окатили.
— С чего ты взяла?
— Да так, кое-какие наблюдения. Я с самого начала заметила некоторые странности в его поведении, а потом стала к нему незаметно приглядываться и поняла: он теряется только в твоем присутствии, особенно когда ты на него бросаешь недоброжелательные взгляды. Кстати, чего это ты так на него вызверилась?
— А-а-а… — На этот раз меня бросило в жар. — И вовсе я на него не вызверилась… С чего мне на него вызверяться? И… и потом… По-моему, это как раз ты на него взъелась. Вспомни, как ты с ним разговаривала!
— Я? — Нинон капризно дернула плечиком. — Я как раз вела себя индифферентно. В моем поведении не было ничего странного, это же вполне естественно, что подобные визиты меня не вдохновляют, особенно утром, когда я только-только собралась спокойно позавтракать. И еще мне не нравится, когда меня вынуждают сплетничать о моих друзьях. Кстати, я дала ему это понять. А вот ты, ты… Ты вела, себя неестественно. Избегала с ним разговаривать, отворачивалась.
Проницательность Нинон начинала меня серьезно беспокоить.
— По-моему, ты преувеличиваешь. — Неимоверным усилием воли я заставила себя говорить спокойно и непринужденно:
— С чего бы мне его избегать? Кто он мне? Не брат и не сват, обыкновенный следователь.
— Не совсем обыкновенный, — резонно возразила Нинон, — а особо важный.
— Это ничего не меняет, — устало сказала я и, закрыв глаза, откинулась на спинку кресла, давая понять Нинон, что не буду возражать, если она сменит тему.
— Ну-ну, — пробормотала Нинон и предложила продолжить прерванный завтрак.
Я не стала возражать.
Пока Нинон варила кофе, я давилась бутербродами и прикидывала, как долго я еще продержусь, прежде чем Нинон обо всем догадается. И почему я такая невезучая, спрашивается? Мало мне всего, что ли? Пока я так размышляла, во мне крепла решимость вернуться в Москву, и, когда Нинон поставила передо мной чашку душистого свежесваренного кофе, я объявила о своем намерении.
— Что? — Нинон упала на стул и чуть ли не за сердце схватилась. — И ты хочешь меня бросить в такой момент?!
— Не стоит драматизировать ситуацию, — призвала я ее к благоразумию. — Я тебя не бросаю, я просто хочу вернуться в Москву, и все. Да и ты могла бы пожить в городской квартире какое-то время.
— Да?! — Слезы брызнули из глаз моей подружки и затуманили стекла ее очков. — Я не могу, не могу вернуться в Москву!
— Почему? — Моя рука дрогнула, я чуть не обварилась горячим кофе.
— Потому что потому, — зло передразнила меня Нинон, сняла очки и, горестно вздыхая, протерла стекла кухонным полотенцем. — У нас такой договор с Генкой.
— Договор?
— Ну да, договор. Имущество мы пока не делили, но пришли к соглашению, что это лето я проведу на даче. Дело в том… — Голос Нинон дрогнул. — Дело в том, что он может в любой момент вернуться из Швеции со своей… со своей новой пассией, и они какое-то время поживут в нашей московской квартире, пока не подыщут себе подходящее жилье. А потом… Потом мы решим, как будем делить имущество.
— Ах, вот в чем дело! — Я уже сама едва сдерживалась, чтобы не разреветься. — Но я же не знала…
Нинон продолжала всхлипывать:
— А ты думаешь, чего я здесь торчу, когда вокруг такое творится? А кроме того… Сама понимаешь, там соседи, знакомые. Все будут сочувствовать, лезть в душу с расспросами…
Теперь только до меня дошло, по-, чему Нинон позвала на дачу именно меня, при том, что, без сомнения, подружек и приятельниц у нее хватает. Ей нужен был человек, во-первых, не самым подробным образом посвященный в перипетии ее личной жизни последних лет, во-вторых, не слишком любопытный, в-третьих… Что же в-третьих? А в-третьих, пребывающий приблизительно в таком же состоянии духа, а, следовательно, не искрящийся от счастья. И кто, если не я, в полной мере соответствовал бы всем вышеперечисленным критериям?
Но и со мной Нинон не хотела откровенничать, остановившись на своих проблемах как бы мимоходом, вскользь и с изрядной долей самоиронии. А я ничего не поняла, я упивалась собственным горем, хотя оно, если честно, не шло ни в какое сравнение с переживаниями Нинон. Как-никак нас с Андреем связывали не десять лет жизни, общие воспоминания и совместно нажитое имущество, а всего лишь несколько романтических свиданий да моя вывихнутая нога. По крайней мере, делить нам было нечего.
Не могу вам описать, до какой степени мне стало жалко Нинон. Бедная, бедная Нинон, бедная, бедная подружка моей студенческой юности!
Я и не заметила, как сама начала хлюпать носом:
— Ну извини, извини меня, Нинон, я совсем не хотела тебя обидеть…
Нинон, словно только того и дожидалась, залилась неукротимыми слезами, приговаривая в перерывах между горестными всхлипываниями:
— Это… это ты меня прости… Разве ты обязана… У… у тебя же своя жизнь… А-ах… не очень складная… А-ах…
В конце концов мы обнялись и заревели синхронно, по очереди утираясь полотенцем. Не знаю, как долго это продолжалось, но, когда мне удалось рассмотреть Нинон сквозь пелену слез, лицо у нее было красное, а кончик носа почему-то побелел. Я, надо полагать, выглядела не лучше.
— Ну все, все… — пробормотала я виновато. — Никуда я не уеду, тем более что в Москве меня никто не ждет. Работы и той нет… Вот только если… вдруг в агентстве мне что-нибудь подберут, будут мне звонить, а я здесь…
Нинон перестала реветь и задумчиво на меня посмотрела:
— Я же тебе говорила, что могу помочь тебе с работой. У меня есть кое-какие знакомые, только… А, черт, стоит только мне им позвонить, сразу начнут спрашивать, как дела да куда пропала…
Я стала вежливо отказываться от ее услуг, а Нинон вдруг хлопнула себя ладонью по лбу и вскричала:
— Голова садовая! Как я сразу не сообразила?! А наш банкир? Вот у кого полно подходящих знакомств. Видела, какие рожи были на похоронах? Сплошные «новые русские»! Он-то нам и поможет.
— Да ну, как-то неудобно, — возразила я. — И потом, он же на нас в обиде за то, что мы рассказали следователю про его попытку самоубийства.
— Ну обиделся немного, это верно, — спокойно согласилась Нинон, — но вообще-то он мужик отходчивый, иначе разве стал бы он так долго терпеть Ирку-истеричку! Точно, точно, — резюмировала она, — Остроглазое нам обязательно поможет. Да почему бы ему вообще не взять тебя в свой банк, ты же девка толковая, как-никак институт с красным дипломом окончила!
Я выразила обоснованное сомнение:
— Да кого они теперь волнуют, эти дипломы, хоть красные, хоть синие… И потом, у меня же все-таки иняз, а не какой-нибудь финансово-экономический…
Однако мое робкое замечание Нинон не поколебало.
— Подумаешь! — фыркнула она. — А ты думаешь. Остроглазой экономист? Ха, как бы не так, он, этот… метеоролог по образованию.
Я выкатила глаза на переносицу, а Нинон невозмутимо продолжила:
— А ты что себе воображала, наивная? Будто у нас каждый на своем месте? Ха! На чужом ведь самый кайф! И потом, сама сообрази, сидели бы мы сейчас в таком дерьме — я имею в виду не нас с тобой конкретно, а нашу родину-отчизну, — если бы у нас сапоги тачал сапожник, а пироги выпекал пирожник? Так что ты ничуть не хуже прочих.
Я пожала плечами: и в самом деле, стоит ли тратить полжизни на то, чтобы найти свое законное место, если оно почти наверняка давно занято кем-нибудь другим?
Глава 17
Вдовствующий банкир и вправду оказался человеком отходчивым. Уж не знаю, чего ему наплела Нинон, но он самолично явился к нам следующим утром, чтобы сказать, глядя мимо меня:
— У нас в банке пока подходящих вакансий нет, но я поспрашиваю кое у кого, думаю, что-нибудь найдется. Возможно, уже к вечеру наклюнется для вас работенка.
— К вечеру? — не поверила я собственным ушам.
— Но больше тысячи долларов не обещаю, — предупредил он.
У меня даже дух перехватило: тысяча долларов, да я согласна и на сумму, вполовину меньшую!
Еще банкир поинтересовался моими знаниями-умениями, а также где я работала в последнее время. Я, потупившись, сообщила, что владею немецким в совершенстве и английским удовлетворительно, имею навыки делопроизводства и работы на компьютере.
— Ну, тогда вообще без проблем, — заверил нас с Нинон банкир, сдержанно попрощался и удалился.
Мы, исполненные искренней благодарности, проводили его до калитки, пронаблюдали, как он уселся в черный лимузин, и еще долго смотрели вслед, думая о том, что на белом свете, слава богу, хватает отзывчивых людей.
— Не зря, выходит, мы его спасали, — нарушила затянувшуюся паузу Нинон.
— Выходит, — согласилась я и хотела добавить, что ни одной минуты не жалею, что целый вечер носилась по банкирскому дому с чайником, но осеклась. Совсем недалеко, возле дачи поэта-песенника, я разглядела знакомый силуэт, и стрелка моего внутреннего барометра переместилась в положение «пасмурно». Черт, да ведь это же он, мужчина моих несбывшихся снов, он же следователь по особо важным делам. Навеки он здесь поселился, что ли?
— Что там? — немедленно насторожилась Нинон, чутко уловившая перемену в моем настроении.
— Кажется, у поэта-песенника гости, — процедила я сквозь зубы.
— Гости? Женщина, конечно? — заинтересовалась Нинон.
— Если бы… — уныло сообщила я. — Это следователь.
— Ну вот, — плаксивым голосом сказала Нинон, — я так и знала. Сейчас этот любознательный гад точно расспрашивает Широкорядова о Лизе, а я опять в дерьме. Широкорядов не дурак и сразу поймет, кто проболтался. Я поспешила ее успокоить:
— С чего ты взяла, что он подумает на тебя? Если на то пошло, то проболтаться могли и Ленчик, и Ксюша, и безголосые «чернобурки». А кроме того, если бы ты не рассказала все следователю, он мог бы привлечь тебя за лжесвидетельство или припаять что похуже.
— И то верно, — невесело согласилась Нинон, — ну чем, чем я виновата? Тем, что вынуждена торчать здесь и быть в курсе всех этих ужасов? Ох, скорее бы они разобрались, что к чему. Кстати, я вообще не очень хорошо понимаю, в какую сторону движется следствие и движется ли вообще.
Я усмехнулась:
— Смешно ты выражаешься: движется. Прямо как возмущенная общественность.
— А я и есть возмущенная общественность, кто же я еще? — ничуть не смутилась Нинон. — И ты, между прочим, тоже. Мы здесь подвергаемся опасности, находясь при этом в полном неведении. Наша милиция должна нас защищать и успокаивать, а этот следователь, что он делает? Только страху нагнетает! Ходит тут с загадочной миной, а у всех душа не на месте. Сначала они арестовали Остроглазова, потом выпустили. Упрятали в кутузку шабашника, потому что нашли у него Иркины часы, но и его, того и гляди, выпустят на свободу с чистой совестью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31