— предположила я и в очередной раз покрылась испариной, вспомнив, что буквально вчера запросто могла повторить судьбу провинциалки, наивно мечтавшей сделать карьеру в шоу-бизнесе.
— Это еще предстоит доказать или, наоборот, опровергнуть, а сделать это будет очень непросто, учитывая физическое состояние Крандинской. И не только физическое, — прибавил он и грустно улыбнулся. — Папаша у нее уж больно вездесущий, я уже предвижу кучу неприятностей, с этим связанных. Чувствую, адвокаты налетят, как коршуны. А этот кобель Широкорядов нюни распустил, твердит одно:
«Я ее не убивал, я ее не убивал…» При этом все факты против него, и свидетелей никаких, кроме того самого, что видел, как эта провинциальная дурочка садилась к песеннику в машину. Может, ларечник что-нибудь прояснил бы, но ты ведь знаешь, кто-то поторопился заткнуть ему рот.
— Ты думаешь, что это сделал Широкорядов? — поежилась я, то ли под свежим утренним ветерком, то ли под впечатлением от услышанного. — Постой-постой, а тот его ночной разговор с Сеней, помнишь, я рассказывала… Ну, когда он подвез меня из Плещеева после железнодорожной аварии…
— Ну да, ты рассказывала, — безрадостно кивнул Андрей.
— Так вот, Сеня тогда спрашивал Широкорядова, как ему понравилось шампанское, купленное на прошлой неделе. Что, если речь шла именно о той ночи, ну, когда он привез к себе эту несчастную девицу, и именно о той бутылке шампанского?
— Все может быть, — спокойно согласился мужчина моих несбывшихся снов, — но я руководствуюсь исключительно фактами, а не предположениями и домыслами, и эти факты пока что выстраиваются против Широкорядова. По крайней мере, в отношении несчастной провинциалочки.
— Провинциалочки? — повторила я. — Уж не хочешь ли ты сказать, что вы собираетесь навесить на Широкорядова все здешние трупы?
— Что ты плетешь? — вспылил Андрей. — И зачем я только тебе это говорю? Чтобы ты сплетни по округе разносила?
Теперь уже я разозлилась:
— Действительно, зачем ты мне все это говоришь? Кажется, я тебя за язык не тянула, и вообще ты сам меня сюда позвал, разве не так? Я, между прочим, спала, а ты заявился ни свет ни заря и зазвал сюда. Зачем, интересно? Для того чтобы любоваться утренними видами Дроздовки?
Высказав свое недовольство, я резко развернулась и взяла курс на дачу Нинон, но бывший любовник схватил меня за рукав:
— Ладно, остынь. Я знаю, что ты не будешь болтать, тебе можно верить. Просто настроение у меня, сама понимаешь, не ахти. Дело буксует. Вроде и безнадежным его не назовешь, и подозреваемых хватает, а у меня такое ощущение, будто с каждой новой уликой я не только не приближаюсь к разгадке, а, напротив, удаляюсь. Все никак не могу понять, каким образом связаны между собой дроздовские убийства.
— А если… — начала было я, вспомнив теорию, изложенную накануне поэтом-песенником, ну, насчет того, что преступления никак не связаны между собой, но вовремя сообразила:
Широкорядов ведь на сегодняшний день главный подозреваемый.
— Что — если? — подхватил Андрей.
— Так, ничего, — отмахнулась я.
Удрученный сыщик почесал затылок:
— Скажи-ка мне лучше вот что… Ты случаем не вспомнила ничего нового об убийстве Остроглазовой?
— Да я ведь уже все рассказала, ну все буквально, — раздраженно отозвалась я.
— И все-таки попробуй припомнить все от начала до конца, — настаивал он. — Больше всего меня интересует то/что касается самого банкира.
— Банкира? А что он… Ну хорошо, хорошо… Было так: я проснулась от женских криков, разбудила Нинон. Мы спустились вниз, выглянули в окно и увидели, как банкирша выскочила на улицу.
— Но ведь было темно…
— Да, темно, но на ней был надет светлый костюм, так что…
— Понятно, — поторопил меня Андрей, — давай дальше.
— А вскорости, буквально минут через пять явился Остроглазов. Нинон еще сказала: ну вот, опять придется разнимать эту парочку. Оказывается, во время своих ссор они часто привлекали ее в качестве третейского судьи. Ну, и в тот раз Остроглазов начал ее умолять: «Ниночка, помоги, а то Ирка меня слушать не захочет». Нинон, конечно, стала отказываться, а кому захочется разыскивать чьих-то жен? Но в конце концов она согласилась, а я поехала с ними.
— Маршрут!
— Ой, ведь говорено-переговорено… Сначала мы поехали по грунтовке к платформе, убедились, что там ее нет, спросили у этого ларечника Сени, не видел ли он ее, тот ответил: не появлялась. Тогда Остроглазов решил, что она могла пойти другой дорогой, по разбитому асфальту. Там нам сначала попался пьяный шабашник — он шел навстречу, в сторону платформы, — а потом уже мы наткнулись на труп. Остроглазов так резко затормозил…
Вот и все.
— А на следующий день? Я пожала плечами:
— А что на следующий день? Потом начались эти бесконечные допросы.
Глава 25
Это продолжалось не менее получаса. Мой «особо важный» любовник упорно доставал меня бессмысленными расспросами. Непонятно, зачем и почему он заставил меня подробно описать церемонию погребения банкирши.
— Но ведь ты сам там был! — возмутилась я.
— А если меня интересуют твои впечатления?
— Ну, какие мои впечатления… Ты сам видел, какие там были рожи, сплошные нувориши, все кладбище иномарками заставили… Гроб дорогущий, орхидеи…
— Я не о том, — возразил Андрей, — ты мне лучше скажи, насколько, по-твоему, Остроглазов был искренен в своем горе?
— Ты же говорил, что руководствуешься исключительно фактами, — хмыкнула я, — и вдруг интересуешься субъективными бабскими наблюдениями. И вообще, нравится мне этот термин — искренность горя, может, прибор есть специальный, чтобы его определять? Вроде детектора лжи. А за основу будет браться, например, такой показатель — количество пролитых слез за единицу времени.
Говоря это, я, конечно же, меньше всего думала о банкире Остроглазове, я думала о том, что страдание не всегда бывает публичным. Вот мне, между прочим, хочется от тоски на луну выть, а я вместо этого спокойно (по крайней мере, внешне) разговариваю с человеком, который разрушил мои надежды и чаяния.
Наверное, такие мысли против моего же желания передались Андрею, потому что он вдруг понуро повесил голову и принялся уж очень пристально изучать носы своих ботинок, на которых успела осесть дроздовская пыль. И вид у него был такой печальный, что где-то в глубине моей саднящей души шевельнулся червячок жалости, и я поспешила прервать повисшую паузу:
— Не знаю я, что думать об этом Остроглазове. Судя по всему, у них с женой были весьма сложные и далекие от идеала отношения, по крайней мере, так Нинон говорит. Но в семейных делах трудно разобраться, глядя со стороны. Бывают такие оригиналы, для которых ежедневные скандалы — прелюдия к пылким объятиям, а посему, очень вероятно, эти двое любили друг друга, как принято говорить, по-своему. И теперь бедняге банкиру безумно не хватает жениного визга и поединков на сковородках. Может, оттого он и в петлю полез.
— Кстати, о петле, — вскинул на меня глаза бывший любовник, — расскажи-ка мне об этом еще раз.
— Да что тут рассказывать? Это было еще перед похоронами, как раз накануне вечером, в тот же день, если я ничего не путаю, когда его выпустили из каталажки. Мы с Нинон решили его проведать. Дверь была незаперта, мы вошли, стали его звать — никакого ответа. Поднялись наверх, а он сидит в спальне на полу с веревкой на шее, пьяный, совершенно разбитый. Мы его часа два утешали, чаем отпаивали, потом спать уложили.
— Все?
— Кажется, все. — Я и в самом деле прилагала немалые усилия к тому, чтобы вспомнить еще хоть что-нибудь. В конце концов, это и в моих интересах тоже: чем скорее он разберется в дроздовских убийствах, тем ближе день, когда мы расстанемся навсегда и уже больше не будем сыпать на свежие сердечные раны соль вынужденных встреч. — Хотя нет, кажется, в тот день в окно его гостиной влетел камень… Или это все-таки было позже? Нет, камень влетел уже после похорон. Точно, в тот день, когда кремировали банкиршу.
— Какой еще камень? — насторожился мужчина моих несбывшихся снов. — Ты мне про это не рассказывала.
— Я же говорю, что это было уже в другой раз…
— Неважно, давай рассказывай!
— Рассказываю, — смиренно согласилась я. — Тогда мы с Нинон направлялись к Широкорядову, он нас пригласил, а по дороге заглянули к Остроглазову, проведать и заодно убедиться, что он не собирается повторить номер с петлей. Банкир к тому моменту был уже изрядно пьян и предложил нам выпить по рюмке «на помин души». Мы не стали артачиться, махнули по пятьдесят грамм, и тут в окно гостиной влетел булыжник и закатился за диван. Мы решили, что это проделки местной детворы.
— Булыжник, булыжник, — повторил Андрей механическим голосом чревовещателя, — обыкновенный булыжник?
Я склонила голову набок:
— Да нет, я бы сказала, что не совсем обыкновенный. В смысле не такой, какие валяются повсюду. Он был такой черный, вроде куска угля.
— Интересно, — пробормотал мой «особо важный» любовник и погрузился в раздумья.
А я снова поежилась. Все-таки утро было достаточно прохладное. А тут еще тучки набежали и — мало этого — заморосил меленький и противный дождичек. Собственно, даже не дождичек, а такая мерзостная мгла, от которой мои волосы и одежда стали влажными. Я даже подняла воротник жакета и принялась мечтать о горячей ванне и теплой постели. А тут еще мой тренированный слух уловил знакомый звук — металлический скрежет калитки дачных владений Нинон. Оказалось, что Нинон обеспокоилась моим долгим отсутствием до такой степени, что удосужилась подняться с кровати и преодолеть расстояние от спальни до забора. Теперь она застыла у калитки в позе молчаливого ожидания, и свежий ветерок теребил ее растрепанные волосы, схваченные впопыхах резинкой на затылке.
— Ну я пойду? — спросила я Андрея.
— А? — Он не сразу выбрался из своих раздумий. — Иди, иди. Постой… — Он сунул руку в карман. — Возможно, я на пару дней исчезну с горизонта… по обстоятельствам, м-м-м… Короче, если ты вспомнишь еще что-нибудь, ну, как сегодня ты вспомнила про этот камень, звони этому товарищу. — Он сунул мне в руки какую-то бумажку. — Это мой помощник, он в курсе всего.
Не заглядывая в бумажку, я зажала ее в ладони и вернулась к растревоженной Нинон, которая после теплой постели стучала зубами от холода.
* * *
— Выясняли отношения? — поинтересовалась Нинон, снимая с плиты раскаленный чайник, от которого исходили приятные теплые волны.
Я махнула рукой:
— Какие еще отношения? У нас их больше нет. Все наши отношения можно зафиксировать в милицейском протоколе: вопрос — ответ, вопрос — ответ…
— Да? — не поверила Нинон. — А чего же он тогда выманил тебя на улицу, в эту холодрыгу, не мог здесь, что ли, свои вопросы задавать?
— Откуда ж я знаю? — У меня не было намерения скрывать что-либо от Нинон. Лишь бы только она не завелась с утра пораньше. — Все спрашивал меня про Остроглазова. Какое, мол, у меня впечатление о нем, верю ли я в искренность его горя и так далее…
— Чудеса! — Нинон снова с грохотом опустила чайник на плиту и подбоченилась. — Он уже пол-Дроздовки, арестовал, а вопросы задает про Остроглазова. Ты случайно не пудришь мне мозги? Учти, я все-таки твоя подруга, а потому ваши с сыщиком шуры-муры…
Я взяла в окоченевшие руки чашку горячего чая (это мне московское лето: вчера жарища, сегодня зуб на зуб не попадает), вдохнула бодрящий аромат и попыталась разумными доводами обуздать нездоровое любопытство Нинон:
— Неужели ты думаешь, что я могу что-то иметь с ним после того, как он так поступил со мной?
— Да, в общем-то все так, — не стала спорить Нинон, — он поступил с тобой по-свински, вернее, по-мужски, что, в принципе, одно и то же. У них ведь все просто, они себя не загружают сантиментами, а рассуждают приблизительно так:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
— Это еще предстоит доказать или, наоборот, опровергнуть, а сделать это будет очень непросто, учитывая физическое состояние Крандинской. И не только физическое, — прибавил он и грустно улыбнулся. — Папаша у нее уж больно вездесущий, я уже предвижу кучу неприятностей, с этим связанных. Чувствую, адвокаты налетят, как коршуны. А этот кобель Широкорядов нюни распустил, твердит одно:
«Я ее не убивал, я ее не убивал…» При этом все факты против него, и свидетелей никаких, кроме того самого, что видел, как эта провинциальная дурочка садилась к песеннику в машину. Может, ларечник что-нибудь прояснил бы, но ты ведь знаешь, кто-то поторопился заткнуть ему рот.
— Ты думаешь, что это сделал Широкорядов? — поежилась я, то ли под свежим утренним ветерком, то ли под впечатлением от услышанного. — Постой-постой, а тот его ночной разговор с Сеней, помнишь, я рассказывала… Ну, когда он подвез меня из Плещеева после железнодорожной аварии…
— Ну да, ты рассказывала, — безрадостно кивнул Андрей.
— Так вот, Сеня тогда спрашивал Широкорядова, как ему понравилось шампанское, купленное на прошлой неделе. Что, если речь шла именно о той ночи, ну, когда он привез к себе эту несчастную девицу, и именно о той бутылке шампанского?
— Все может быть, — спокойно согласился мужчина моих несбывшихся снов, — но я руководствуюсь исключительно фактами, а не предположениями и домыслами, и эти факты пока что выстраиваются против Широкорядова. По крайней мере, в отношении несчастной провинциалочки.
— Провинциалочки? — повторила я. — Уж не хочешь ли ты сказать, что вы собираетесь навесить на Широкорядова все здешние трупы?
— Что ты плетешь? — вспылил Андрей. — И зачем я только тебе это говорю? Чтобы ты сплетни по округе разносила?
Теперь уже я разозлилась:
— Действительно, зачем ты мне все это говоришь? Кажется, я тебя за язык не тянула, и вообще ты сам меня сюда позвал, разве не так? Я, между прочим, спала, а ты заявился ни свет ни заря и зазвал сюда. Зачем, интересно? Для того чтобы любоваться утренними видами Дроздовки?
Высказав свое недовольство, я резко развернулась и взяла курс на дачу Нинон, но бывший любовник схватил меня за рукав:
— Ладно, остынь. Я знаю, что ты не будешь болтать, тебе можно верить. Просто настроение у меня, сама понимаешь, не ахти. Дело буксует. Вроде и безнадежным его не назовешь, и подозреваемых хватает, а у меня такое ощущение, будто с каждой новой уликой я не только не приближаюсь к разгадке, а, напротив, удаляюсь. Все никак не могу понять, каким образом связаны между собой дроздовские убийства.
— А если… — начала было я, вспомнив теорию, изложенную накануне поэтом-песенником, ну, насчет того, что преступления никак не связаны между собой, но вовремя сообразила:
Широкорядов ведь на сегодняшний день главный подозреваемый.
— Что — если? — подхватил Андрей.
— Так, ничего, — отмахнулась я.
Удрученный сыщик почесал затылок:
— Скажи-ка мне лучше вот что… Ты случаем не вспомнила ничего нового об убийстве Остроглазовой?
— Да я ведь уже все рассказала, ну все буквально, — раздраженно отозвалась я.
— И все-таки попробуй припомнить все от начала до конца, — настаивал он. — Больше всего меня интересует то/что касается самого банкира.
— Банкира? А что он… Ну хорошо, хорошо… Было так: я проснулась от женских криков, разбудила Нинон. Мы спустились вниз, выглянули в окно и увидели, как банкирша выскочила на улицу.
— Но ведь было темно…
— Да, темно, но на ней был надет светлый костюм, так что…
— Понятно, — поторопил меня Андрей, — давай дальше.
— А вскорости, буквально минут через пять явился Остроглазов. Нинон еще сказала: ну вот, опять придется разнимать эту парочку. Оказывается, во время своих ссор они часто привлекали ее в качестве третейского судьи. Ну, и в тот раз Остроглазов начал ее умолять: «Ниночка, помоги, а то Ирка меня слушать не захочет». Нинон, конечно, стала отказываться, а кому захочется разыскивать чьих-то жен? Но в конце концов она согласилась, а я поехала с ними.
— Маршрут!
— Ой, ведь говорено-переговорено… Сначала мы поехали по грунтовке к платформе, убедились, что там ее нет, спросили у этого ларечника Сени, не видел ли он ее, тот ответил: не появлялась. Тогда Остроглазов решил, что она могла пойти другой дорогой, по разбитому асфальту. Там нам сначала попался пьяный шабашник — он шел навстречу, в сторону платформы, — а потом уже мы наткнулись на труп. Остроглазов так резко затормозил…
Вот и все.
— А на следующий день? Я пожала плечами:
— А что на следующий день? Потом начались эти бесконечные допросы.
Глава 25
Это продолжалось не менее получаса. Мой «особо важный» любовник упорно доставал меня бессмысленными расспросами. Непонятно, зачем и почему он заставил меня подробно описать церемонию погребения банкирши.
— Но ведь ты сам там был! — возмутилась я.
— А если меня интересуют твои впечатления?
— Ну, какие мои впечатления… Ты сам видел, какие там были рожи, сплошные нувориши, все кладбище иномарками заставили… Гроб дорогущий, орхидеи…
— Я не о том, — возразил Андрей, — ты мне лучше скажи, насколько, по-твоему, Остроглазов был искренен в своем горе?
— Ты же говорил, что руководствуешься исключительно фактами, — хмыкнула я, — и вдруг интересуешься субъективными бабскими наблюдениями. И вообще, нравится мне этот термин — искренность горя, может, прибор есть специальный, чтобы его определять? Вроде детектора лжи. А за основу будет браться, например, такой показатель — количество пролитых слез за единицу времени.
Говоря это, я, конечно же, меньше всего думала о банкире Остроглазове, я думала о том, что страдание не всегда бывает публичным. Вот мне, между прочим, хочется от тоски на луну выть, а я вместо этого спокойно (по крайней мере, внешне) разговариваю с человеком, который разрушил мои надежды и чаяния.
Наверное, такие мысли против моего же желания передались Андрею, потому что он вдруг понуро повесил голову и принялся уж очень пристально изучать носы своих ботинок, на которых успела осесть дроздовская пыль. И вид у него был такой печальный, что где-то в глубине моей саднящей души шевельнулся червячок жалости, и я поспешила прервать повисшую паузу:
— Не знаю я, что думать об этом Остроглазове. Судя по всему, у них с женой были весьма сложные и далекие от идеала отношения, по крайней мере, так Нинон говорит. Но в семейных делах трудно разобраться, глядя со стороны. Бывают такие оригиналы, для которых ежедневные скандалы — прелюдия к пылким объятиям, а посему, очень вероятно, эти двое любили друг друга, как принято говорить, по-своему. И теперь бедняге банкиру безумно не хватает жениного визга и поединков на сковородках. Может, оттого он и в петлю полез.
— Кстати, о петле, — вскинул на меня глаза бывший любовник, — расскажи-ка мне об этом еще раз.
— Да что тут рассказывать? Это было еще перед похоронами, как раз накануне вечером, в тот же день, если я ничего не путаю, когда его выпустили из каталажки. Мы с Нинон решили его проведать. Дверь была незаперта, мы вошли, стали его звать — никакого ответа. Поднялись наверх, а он сидит в спальне на полу с веревкой на шее, пьяный, совершенно разбитый. Мы его часа два утешали, чаем отпаивали, потом спать уложили.
— Все?
— Кажется, все. — Я и в самом деле прилагала немалые усилия к тому, чтобы вспомнить еще хоть что-нибудь. В конце концов, это и в моих интересах тоже: чем скорее он разберется в дроздовских убийствах, тем ближе день, когда мы расстанемся навсегда и уже больше не будем сыпать на свежие сердечные раны соль вынужденных встреч. — Хотя нет, кажется, в тот день в окно его гостиной влетел камень… Или это все-таки было позже? Нет, камень влетел уже после похорон. Точно, в тот день, когда кремировали банкиршу.
— Какой еще камень? — насторожился мужчина моих несбывшихся снов. — Ты мне про это не рассказывала.
— Я же говорю, что это было уже в другой раз…
— Неважно, давай рассказывай!
— Рассказываю, — смиренно согласилась я. — Тогда мы с Нинон направлялись к Широкорядову, он нас пригласил, а по дороге заглянули к Остроглазову, проведать и заодно убедиться, что он не собирается повторить номер с петлей. Банкир к тому моменту был уже изрядно пьян и предложил нам выпить по рюмке «на помин души». Мы не стали артачиться, махнули по пятьдесят грамм, и тут в окно гостиной влетел булыжник и закатился за диван. Мы решили, что это проделки местной детворы.
— Булыжник, булыжник, — повторил Андрей механическим голосом чревовещателя, — обыкновенный булыжник?
Я склонила голову набок:
— Да нет, я бы сказала, что не совсем обыкновенный. В смысле не такой, какие валяются повсюду. Он был такой черный, вроде куска угля.
— Интересно, — пробормотал мой «особо важный» любовник и погрузился в раздумья.
А я снова поежилась. Все-таки утро было достаточно прохладное. А тут еще тучки набежали и — мало этого — заморосил меленький и противный дождичек. Собственно, даже не дождичек, а такая мерзостная мгла, от которой мои волосы и одежда стали влажными. Я даже подняла воротник жакета и принялась мечтать о горячей ванне и теплой постели. А тут еще мой тренированный слух уловил знакомый звук — металлический скрежет калитки дачных владений Нинон. Оказалось, что Нинон обеспокоилась моим долгим отсутствием до такой степени, что удосужилась подняться с кровати и преодолеть расстояние от спальни до забора. Теперь она застыла у калитки в позе молчаливого ожидания, и свежий ветерок теребил ее растрепанные волосы, схваченные впопыхах резинкой на затылке.
— Ну я пойду? — спросила я Андрея.
— А? — Он не сразу выбрался из своих раздумий. — Иди, иди. Постой… — Он сунул руку в карман. — Возможно, я на пару дней исчезну с горизонта… по обстоятельствам, м-м-м… Короче, если ты вспомнишь еще что-нибудь, ну, как сегодня ты вспомнила про этот камень, звони этому товарищу. — Он сунул мне в руки какую-то бумажку. — Это мой помощник, он в курсе всего.
Не заглядывая в бумажку, я зажала ее в ладони и вернулась к растревоженной Нинон, которая после теплой постели стучала зубами от холода.
* * *
— Выясняли отношения? — поинтересовалась Нинон, снимая с плиты раскаленный чайник, от которого исходили приятные теплые волны.
Я махнула рукой:
— Какие еще отношения? У нас их больше нет. Все наши отношения можно зафиксировать в милицейском протоколе: вопрос — ответ, вопрос — ответ…
— Да? — не поверила Нинон. — А чего же он тогда выманил тебя на улицу, в эту холодрыгу, не мог здесь, что ли, свои вопросы задавать?
— Откуда ж я знаю? — У меня не было намерения скрывать что-либо от Нинон. Лишь бы только она не завелась с утра пораньше. — Все спрашивал меня про Остроглазова. Какое, мол, у меня впечатление о нем, верю ли я в искренность его горя и так далее…
— Чудеса! — Нинон снова с грохотом опустила чайник на плиту и подбоченилась. — Он уже пол-Дроздовки, арестовал, а вопросы задает про Остроглазова. Ты случайно не пудришь мне мозги? Учти, я все-таки твоя подруга, а потому ваши с сыщиком шуры-муры…
Я взяла в окоченевшие руки чашку горячего чая (это мне московское лето: вчера жарища, сегодня зуб на зуб не попадает), вдохнула бодрящий аромат и попыталась разумными доводами обуздать нездоровое любопытство Нинон:
— Неужели ты думаешь, что я могу что-то иметь с ним после того, как он так поступил со мной?
— Да, в общем-то все так, — не стала спорить Нинон, — он поступил с тобой по-свински, вернее, по-мужски, что, в принципе, одно и то же. У них ведь все просто, они себя не загружают сантиментами, а рассуждают приблизительно так:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31