— Но система требует… — начал Баклунд.
В этот момент в ресторан влетел Бенни Скакке. В свои тридцать лет он был помощником инспектора. Прежде он работал в Стокгольме в комиссии по особо опасным преступлениям, но ушел оттуда после какой-то сомнительной операции, которая чуть не кончилась бедой для одного из его начальников. Надежный и добросовестный, немножко наивный, Бенни нравился Монссону.
— Можешь взять себе в помощь Скакке, — сказал он.
— Стокгольмец, — с сомнением произнес Баклунд.
— Вот именно. И не забудь насчет примет. Это сейчас самое важное.
Монссон сунул изжеванную зубочистку в пепельницу и вышел в вестибюль к телефону.
Он быстро позвонил по пяти номерам, потом тяжело вздохнул и направился в бар.
— Бог мой, кого я вижу! — обрадовался бармен.
— Привет, — сказал Монссон, усаживаясь у стойки.
— Что будем сегодня пить? Или как всегда?
— Нет, только сок. Мне нужно подумать.
«Начало такое, что хуже некуда», — думал Монссон. Во-первых, Пальмгрен — фигура очень известная и значительная. Почему — сказать, конечно, трудно. Несомненно только одно: у него куча денег, он по меньшей мере миллионер. То, что в него стреляли в одном из лучших ресторанов, тоже не улучшает дело. Этот случай наверняка привлечет особое внимание. Сразу же после выстрела служащие гостиницы перенесли Пальмгрена в холл, соорудив ему временное ложе. Одновременно позвонили в полицию и в «скорую помощь». «Скорая» пришла очень быстро, забрала раненого и отвезла в больницу. Полиция же сначала не явилась. А патруль с рацией находился у вокзала, то есть в каких-то двухстах метрах от места преступления! Как это могло случиться? Правда, теперь уже известно как, но такие срывы не прибавят лавров полиции. Сообщение из гостиницы неправильно поняли: решили, что дело не спешное. Поэтому оба патрульных на вокзале устремили все свои помыслы на то, чтобы сцапать безобидного алкоголика. Только потом, когда позвонили еще раз, целое полчище полицейских во главе с Баклундом сломя голову понеслось в гостиницу. Расследование начали вести тоже совершенно безобразно. Сам же Монссон в это время сидел и пережевывал вместе с женой «Унесенных ветром» целых сорок минут. К тому же он выпил, и ему пришлось вызывать такси. Первый полицейский явился на место преступления только через полчаса после выстрела. Что касается Пальмгрена, неясно, в каком он состоянии. В больнице его обследовали и отправили к нейрохирургу, в Лунд. От Мальмё это километров двадцать, и машина еще в пути. В этой машине и один из главных свидетелей — жена Пальмгрена. За столом она, вероятно, сидела напротив мужа и могла близко видеть лицо стрелявшего.
Теперь прошел уже почти час. Потеряно время, а ведь каждая секунда дорога.
Монссон снова покачал головой и взглянул на часы. Половина десятого.
В бар вошел Баклунд в сопровождении Скакке.
— Сидишь? — удивился Баклунд, близоруко взглянув на Монссона.
— Как с приметами? — спросил тот. — Это надо быстро сделать.
Баклунд покопался в своем блокноте, потом положил его на стойку, снял очки и принялся их протирать.
— Вот, — быстро сказал Скакке, — что мы пока собрали. Среднего роста, худощавый, волосы темно-каштановые, зачесаны назад. Коричневая куртка, рубашка пастельных тонов, желтая или зеленая, темный галстук, темно-серые брюки, черные или коричневые ботинки. Возраст — примерно сорок.
— Хорошо, — сказал Монссон. — Разослать приметы. Перекрыть основные дороги, проверить поезда, самолеты и пароходы. Тотчас же. Я хочу, чтобы он остался в городе.
Скакке ушел.
Баклунд надел очки, посмотрел на Монссона и повторил свой бессмысленный вопрос:
— Сидишь? — Потом взглянул на стакан и добавил еще более удивленно: — И пьешь?
Монссон не ответил.
Баклунд переключил внимание на часы, висевшие на стене бара, сверил время по своим и произнес:
— Эти часы тоже идут неверно.
— Конечно, — улыбнулся бармен. — Они спешат. Это наш маленький сервис: услуга клиентам, которые торопятся на поезд ила пароход.
— Ах, ах, ах! — вздохнул Баклунд. — Мы никогда в этом не разберемся. Как можно установить точное время, если нельзя верить часам?
— Да, трудное дело, — сказал Монссон, думая о своем.
Вернулся Скакке.
— Ну вот, теперь порядок, — сообщил он.
— Наверное, слишком поздно, — сказал Монссон
— С чего это вы взяли?
Баклунд вытащил свой блокнот:
— Относительно этого официанта…
Монссон поднял руку:
— Обожди, этим мы займемся позднее… Бенни, позвони в Лунд, в полицию, и попроси их послать человека в нейрохирургическую клинику. Пусть он возьмет магнитофон и запишет все, что говорит Пальмгрен. Если только он в сознании. И конечно, нужно допросить фру Пальмгрен.
— Что касается этого самого официанта, — заговорил бармен, — то могу вам сказать, что он не заметил бы ничего, если бы даже в ресторан влетел вампир.
Баклунд раздраженно молчал. Монссон тоже ничего не говорил. Поскольку формально Баклунд был начальником Скакке, то осторожничал и обращался к нему на «вы».
— Кого вы считаете самым важным свидетелем?
— Парня, которого зовут Эдвардссон, — ответил Скакке. — Он сидел недалеко, три столика от места преступления. Только…
— Что «только»?
— Он пьяный.
— Водка — это проклятие, — произнес Баклунд.
— Ладно, обождем, пока он проспится, — сказал Монссон. — Кто может подкинуть меня в полицию?
— Я, — ответил Скакке.
— А я остаюсь здесь, — упрямо сказал Баклунд. — Формально это мой случай.
— Конечно, — ответил Монссон. — Ну пока.
— Ты думаешь, он смылся? — уже в машине задал вопрос Скакке.
— Во всяком случае, такая возможность у него есть. Нам придется обзвонить массу людей и не стесняться, что кого-то разбудим. Трудная будет ночь.
Скакке искоса взглянул на Монссона, который снимал обертку с новой зубочистки. Машина въехала во двор управления полиции.
Здание полиции казалось огромным, мрачным и в это время суток совсем пустым. Они шли по широкой лестнице, и их шаги отдавались гулким эхом где-то наверху.
По натуре Монссон был большой флегматик; и роста в нем было достаточно, и флегмы тоже. Он терпеть не мог трудные ночи, да к тому же уже завершал свою карьеру. У Скакке все обстояло иначе: он был моложе на двадцать лет, надеялся на быстрое продвижение по службе, отличался рвением и честолюбием. Однако работа в полиции успела научить его и осторожности и услужливости. Так что они, собственно говоря, хорошо дополняли друг друга.
Войдя в свой кабинет, Монссон первым делом открыл окно, потом опустился в кресло и долго сидел, задумчиво поворачивая валик своего старого «ундервуда». Наконец проговорил:
— Скажи, чтобы все сообщения по радио и телефонные звонки переводили сюда. На твой телефон. — Кабинет Скакке был напротив, через коридор. — А двери оставь открытыми.
Скакке пошел к себе и стал звонить. Через минуту за ним двинулся Монссон. Встал, прислонившись к дверному косяку и пожевывая зубочистку.
Зазвонил телефон. Скакке сделал пометку.
— У человека, стрелявшего в Пальмгрена, почти не было шансов выбраться из ресторана. Его действия до того, как он выстрелил, отдают фанатизмом, — сказал Монссон.
— Как при покушении по политическим соображениям?
— Примерно. А потом ему каким-то чудом удается уйти, и дальше он ведет себя уже не как фанатик. Он паникует.
— Поэтому ты и думаешь, что он попытается уйти из города?
— И поэтому тоже. Он входит в ресторан и стреляет, не думая о последствиях. Но потом его, как и большинство преступников, охватывает паника. Он просто-напросто боится и хочет только одного: как можно скорее оказаться подальше от этого места.
«Теория, — подумал Скакке. — К тому же слабо обоснованная». Но ничего не сказал.
— Конечно, это всего лишь так называемая теория, — продолжал Монссон. — Хороший криминалист не станет заниматься теориями. Но в данный момент я не вижу никакого другого подхода.
Ночь была трудной, поскольку ничего не случилось. На вокзале и дорогах, ведущих из города, остановили нескольких человек, по приметам похожих на преступника. Никто из них, по-видимому, отношения к этому делу не имел, но их имена на всякий случай записали.
Без двадцати час с вокзала ушел последний поезд. Без четверти два из Лунда сообщили, что Пальмгрен жив. В три часа оттуда пришло новое известие. Фру Пальмгрен чуть не в шоковом состоянии, и вести допрос практически нельзя. Тем не менее она сказала, что рассмотрела стрелявшего и уверена, что не знает его.
— А он, похоже, шустрый парень, этот лундский констебль, — зевая, сказал Монссон.
Сразу после четырех опять позвонили из Лунда: врачи решили пока что не оперировать Пальмгрена. Пуля вошла в голову за левым ухом, и трудно сказать, какие причинила нарушения. Общее состояние пациента для данных обстоятельств хорошее.
Общее состояние Монссона хорошим не было. Он устал, у него пересохло в горле, и он без конца ходил пить воду в туалет.
— А можно жить с пулей в голове? — спросил Скакке.
— Да. Такие случаи бывают. Иногда ткань образует оболочку вокруг пули, и человек поправляется. А если бы врачи попытались ее достать, он мог бы умереть.
Баклунд, как видно, намертво вцепился в «Савой», потому что позвонил в половине пятого и сказал, что он отгородил и опечатал часть ресторана, ожидая, когда из технического отдела придут обследовать место преступления, а придут они не раньше, чем через несколько часов.
— Спрашивает, не нужен ли он здесь, — спросил Скакке, прикрывая трубку ладонью.
— Единственное место, где он, будем надеяться, нужен, — это дома, в постели своей жены, — сказал Монссон.
Скакке передал это Баклунду, слегка смягчив выражения. Потом сказал:
— Думаю, мы можем вычеркнуть из списка Бультофту. Последний самолет ушел оттуда пять минут двенадцатого. Никого по приметам схожего с преступником на нем не было. Следующий рейс в половине седьмого, на него билеты проданы еще позавчера, и никто места не спрашивал.
— Хм, — пробормотал Монссон, — позвоню-ка я сейчас человеку, который страшно не любит, когда его будят.
— Кому? Начальнику полиции?
— Нет, тот наверняка спал не больше нас с тобой. Кстати, в девять часов из Мальмё в Копенгаген пошел маршрутный катер на подводных крыльях. Постарайся выяснить, какой именно.
Задача оказалась неожиданно трудной, и прошло полчаса, прежде чем Скакке смог доложить:
— Он называется «Бегун» и сейчас стоит в Копенгагене. Удивительно, до чего люди злятся, когда их будит телефон.
— Можешь утешать себя тем, что мне сейчас достанется куда больше, чем тебе, — сказал Монссон.
Он пошел в свой кабинет, снял трубку, набрал код Копенгагена, потом номер домашнего телефона Могенсена, инспектора уголовной полиции. Насчитал семнадцать гудков, пока в трубке послышался невнятный голос:
— Могенсен.
— Привет. Это Пер Монссон из Мальмё.
— Чтоб тебя перекосило, — сказал Могенсен. — Ты знаешь, который теперь час?
— Знаю, — ответил Монссон. — Но это важное дело, срочное.
— Провалились бы вы к дьяволу с вашими срочными делами, — с ненавистью сказал датчанин.
— Вчера у нас в Мальмё было покушение на убийство. Стрелявший мог улететь в Копенгаген. У нас есть его приметы.
Потом он изложил всю историю, и Могенсен недовольно сказал:
— Черт побери, ты думаешь, я волшебник?
— Вот именно, — ответил Монссон. — Позвони, если что найдешь.
— Пошел ты к лешему, — сказал Могенсен на неожиданно чистом шведском и бросил трубку.
Монссон потянулся и зевнул. Позвонил Баклунд. Сказал, что место преступления оцеплено.
Было восемь утра.
— До чего же он настырный, — сказал Монссон.
— Что дальше будем делать? — спросил Скакке.
— Ничего. Ждать.
Без двадцати девять позвонили по личному телефону Монссона. Он взял трубку, с минуту или около того слушал, прекратил разговор, не сказав ни «спасибо», ни «до свидания», и крикнул Скакке:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26