Он взглянул вверх, но мало что мог рассмотреть, потому что стоял у самой стены. Двинулся вдоль стены направо, прошел по цветочной клумбе, заглянул за угол и замер, стоя среди шикарных пионов.
Тут было от чего окаменеть. Зеленая лужайка с ровно подстриженной, как на английской площадке для гольфа, травой. Посредине овальный бассейн: искрящаяся, прозрачно-зеленая вода, светло-голубой кафель. Рядом баня и гимнастические снаряды — брусья и кольца, велосипедный тренажер. Вероятно, здесь и добывал Виктор Пальмгрен свое «хорошее физическое состояние». В бассейне, на чем-то вроде шезлонга, сидела или скорее лежала Шарлотта Пальмгрен, голая, с закрытыми глазами. Ровный, очень хороший загар по всему телу, безразличное выражение лица. Чистый профиль, прямой рот, светлые волосы. Худощавая, неестественно узкие бедра и тонкая талия. Эта женщина не вызывала у Монссона никаких эмоций. С таким же успехом она могла быть куклой, выставленной в витрине магазина. Смотри-ка, голая вдова. Впрочем, а почему бы и нет. Монссон стоял среди пионов и чувствовал себя соглядатаем, да, кстати, и был им.
Его заставляло оставаться на месте не то, что он видел, а то, что он слышал. Где-то совсем рядом, но вне поля зрения Монссона, что-то звенело, кто-то ходил и что-то делал. Потом послышались шаги, и из тени дома вышел человек. На нем были пестрые купальные трусы, в руках он держал два высоких стакана с каким-то красноватым напитком, соломинками и кубиками льда.
Монссон сразу же узнал этого человека по фотографиям: Матс Линдер, помощник директора, правая рука и ставленник умершего меньше сорока восьми часов назад Виктора Пальмгрена. Вот он подошел к бассейну. Женщина почесала щиколотку, по-прежнему не открывая глаз, протянула руку и взяла у него стакан.
Монссон отступил за угол дома. Линдер сказал:
— Не очень кислый получился?
— Нет, в самый раз.
Было слышно, как она поставила стакан на кафельный бортик бассейна.
— Мы с тобой просто ненормальные, — сказала Шарлотта Пальмгрен.
— Во всяком случае, все чертовски хорошо.
— Да, пожалуй. — Голос был по-прежнему безразличный. — А почему ты в этих дурацких штанах?
Что ответил на это Линдер, Монссон так никогда и не узнал, потому что в этот момент покинул свое убежище.
Он быстро и неслышно пошел той же дорогой обратно, закрыл за собой калитку и двинулся вдоль живой изгороди, обходя дом. Остановившись перед медными воротами, он без колебаний нажал кнопку.
Вдали раздался звонок, более похожий на бой часов. Прошло не больше минуты, и за воротами послышались легкие шаги. Открылось смотровое окошко, и Монссон увидел светло-зеленый глаз с неестественно длинными ресницами, великолепно сделанными с точки зрения техники, и светлую прядь волос.
Он вынул удостоверение личности и подержал его перед окошком.
— Извините, если помешал. Меня зовут Монссон. Инспектор полиции.
— А, — как-то по-детски сказала она. — Конечно. Полиция. Вы можете подождать две минуты?
— Разумеется. Я не вовремя?
— Что? Нет-нет. Просто я…
Она, как видно, не сумела найти подходящий конец фразы, ибо окошко захлопнулось, и легкие шаги удалились гораздо быстрее, чем приближались.
Он посмотрел на часы. Прошло три с половиной минуты, и Шарлотта Пальмгрен, одетая в серебряные сандалии и серое платье из какого-то легкого материала, отворила дверь.
— Входите, пожалуйста, — сказала Шарлотта Пальмгрен. — Очень жаль, что вам пришлось ждать.
Она заперла ворота и повела его к дому. На улице рокотнул мотор отъезжающего автомобиля. Очевидно, не только вдова действовала быстро.
Монссон впервые увидел виллу всю целиком и ошеломленно рассматривал ее. Собственно говоря, это была не вилла, а маленький дворец, украшенный башнями, башенками и зубцами. Все говорило за то, что ее первый хозяин страдал манией величия, и архитектор срисовывал здание с какой-то открытки. Последующие реконструкции — и пристроенные балконы, и стеклянные веранды не улучшали дела. Вид у здания был устрашающий, и трудно сказать, следовало ли тут смеяться или плакать, или просто вызвать подрывников и разнести эту аляповатую громадину на куски. При этом она казалась на редкость прочной и взять ее мог, очевидно, только динамит. Вдоль дороги, ведущей к воротам, стояли отвратительные скульптуры из тех, что были модны в Германии имперских времен.
— Да, вилла у нас красивая, — сказала Шарлотта Пальмгрен. — Но перестройка обошлась недешево. Зато теперь все тип-топ.
Монссону удалось оторвать взгляд от дома и переключить внимание на окрестности. Парк был, как он уже имел возможность отметить, ухоженный.
Женщина проследила за его взглядом и сказала:
— Садовник бывает три раза в неделю.
— Вот как, — сказал Монссон.
— Войдем в дом или посидим здесь?
— Все равно, — ответил Монссон.
Следы присутствия Матса Линдера исчезли, даже стакан, но на передвижном столике перед верандой стоял сифон, ведерко со льдом и несколько бутылок.
— Этот дом купил мой свекор, — сказала она. — Но он умер давным-давно, задолго до того, как мы с Виктором встретились.
— А где вы встретились? — равнодушно спросил Монссон.
— В Ницце, шесть лет назад. Я там выступала с показом моделей одежды. — После секундного колебания она сказала: — Может быть, войдем в дом? Ничего особенного я, правда, предложить не могу. Ну, немножко выпить.
— Спасибо, я не хочу.
— Понимаете, я здесь совершенно одна. Прислугу отпустила.
Монссон промолчал, и после паузы она продолжала:
— После того, что случилось, мне кажется, лучше побыть одной. Совсем одной.
— Я понимаю. Весьма вам сочувствую.
Она склонила голову, но не сумела изобразить ничего, кроме скуки и полнейшего равнодушия. «Очевидно, она слишком бездарна, чтобы сделать печальное лицо», — подумал Монссон.
Он прошел за ней по каменным ступеням лестницы рядом с верандой. Миновав большой мрачный зал, они вошли в огромную, забитую мебелью гостиную. Смешение стилей было поистине нелепым: сверхсовременная мебель соседствовала со старинными креслами с высокими спинками и чуть ли не античным столом. Она провела его в угол, где стояли четыре кресла, диван и гигантский стол, покрытый толстым стеклом, как видно, совсем новый и очень дорогой.
— Садитесь, пожалуйста, — официальным тоном сказала она.
Монссон сел. Таких больших кресел он в жизни не видел, а это оказалось к тому же настолько глубоким, что Монссон засомневался, сумеет ли он из него вылезти и снова встать на ноги.
— А вы и в самом деле не хотите выпить?
— В самом деле. Я не стану вас долго задерживать. Но, к сожалению, мне придется задать вам несколько вопросов. Нам, как вы понимаете, очень важно быстрее найти человека, убившего директора Пальмгрена.
— Разумеется. Вы ведь полиция. Ну что я могу сказать? Это ведь все ужасно печально. Трагедия.
— Вы видели лицо стрелявшего?
— Конечно. Но все произошло страшно быстро. Никто сначала и не среагировал даже. Только потом мне пришла в голову ужасная мысль, что он мог и меня застрелить. И всех.
— Вы никогда прежде не встречали этого человека?
— Нет. У меня хорошая память на лица, но имена и прочее в этом роде я никогда не могу запомнить. В Лунде полицейский меня тоже спрашивал об этом.
— Я знаю, но тогда вы, конечно, были взволнованы.
— Вот именно, это же ужасно, — неуверенно сказала она.
— Должно быть, в последние дни вы много думали о случившемся?
— Конечно.
— И вы хорошо видели этого человека. Вы сидели к нему лицом, и он оказался всего лишь в нескольких метрах от вас. Как он, собственно, выглядел?
— Ну, как это сказать… У него был совсем обычный вид.
— Какое он производил впечатление? Казался потерявшим самообладание? Или взвинченным?
— Да нет, у него был совершенно обычный вид. Очень простой.
— Простой?
— Ну да, то есть он не из тех, с кем обычно общаешься.
— Что вы почувствовали, увидев его?
— Ничего, пока он не вынул пистолет. Тогда я испугалась.
— Вы видели и оружие?
— Конечно. Это был какой-то пистолет.
— Не можете сказать, какого типа?
— Я ничего не понимаю в оружии. Но это был какой-то пистолет. Длинный такой. Как в ковбойских фильмах.
— А какое было выражение лица у этого человека?
— Обычное. У него был совсем обычный вид, как я говорила. Одежду я рассмотрела лучше, но о ней я уже рассказала.
Монссон не стал спрашивать о приметах. Она не хотела или не могла сказать больше того, что уже сказала. Он посмотрел по сторонам. Женщина заметила это и сказала:
— Симпатичные кресла, и стол тоже, правда?
Монссон кивнул и подумал, сколько все это стоило.
— Я сама покупала, — с оттенком гордости сказала она.
— Вы всегда здесь живете? — спросил Монссон.
— А где же нам еще жить, когда мы в Мальмё? — туповато ответила она.
— А когда вы не в Мальмё?
— У нас есть дом в Эсториле. Обычно мы живем там зимой — у Виктора было много дел в Португалии. И еще, понятно, есть представительская квартира в Стокгольме. — Немного подумав, она сказала: — Но там мы живем только тогда, когда мы в Стокгольме.
— Я понимаю. Вы всегда сопровождали мужа в деловых поездках?
— Да, когда речь шла о представительстве. Но на переговоры не сопровождала.
— Я понимаю, — повторил Монссон.
Что он понимал? Что она работала куклой, на которую можно было вешать дорогие и недоступные простому человеку тряпки и украшения? Что у таких, как Виктор Пальмгрен, жена, вызывающая всеобщее восхищение, входит в список необходимых вещей?
— Вы любили своего мужа? — вдруг спросил Монссон.
Она не удивилась, но медлила с ответом.
— Любить — это так глупо звучит, — наконец сказала она.
Монссон вынул одну из своих зубочисток, положил в рот и принялся задумчиво жевать.
Она удивленно воззрилась на него. Впервые за все это время на ее лице отразилось что-то похожее на неподдельное чувство.
— Почему вы ее жуете? — с любопытством спросила она.
— Дурная привычка. Приобрел ее, когда бросил курить.
— А-а, — сказала она. — Вот оно что. А вообще у меня есть сигареты и сигары. Вон там, в шкатулке на столике.
Монссон с секунду рассматривал хозяйку. Потом начал с другой стороны.
— Этот ужин был ведь почти деловой встречей, не так ли?
— Да. Днем у них было заседание, но я в нем не участвовала. Я тогда дома переодевалась. До этого был деловой ленч.
— Вы не знаете, о чем шла речь на заседании?
— О делах, как обычно. О каких — точно не знаю. У Виктора всегда было много всяких идей и планов. Он сам так всегда и говорил: «У меня много идей и планов».
— А из тех, кто во время ужина сидел за столом, вам все знакомы?
— Я с ними встречалась время от времени. Хотя нет, не со всеми. Секретаршу, с которой был Хампус Бруберг, я раньше не видела.
— А с кем из них вы особенно хорошо знакомы?
— Особенно ни с кем.
— И с директором Линдером тоже? Он ведь живет здесь, в Мальмё.
— Иногда встречались на официальных приемах.
— Но частным образом не общались?
— Нет. Только через моего мужа.
Она отвечала монотонно и сидела с совершенно безучастным видом.
— Ваш муж произносил речь, когда в него стреляли. О чем он говорил?
— Я не прислушивалась. Поблагодарил за внимание, за хорошее сотрудничество и прочее. Ведь за столом были только те, кто у него работал. Кроме того, мы собирались на время уехать.
— Уехать?
— Да, отдохнуть на западном побережье. У нас дача в Бохуслене, я совсем забыла о ней сказать. И потом мы должны были ехать в Португалию.
— Значит, ваш муж на какое-то время расставался со своими сотрудниками?
— Вот именно.
— И с вами тоже?
— Что? Нет, я должна была ехать вместе с Виктором. Мы собирались потом поиграть в гольф. В Португалии.
Ее безразличие мешало понять, когда она лгала, когда говорила правду, и своих чувств, если только они у нее были, ничем не проявляла.
Монссон выкарабкался из финского суперкресла и сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Тут было от чего окаменеть. Зеленая лужайка с ровно подстриженной, как на английской площадке для гольфа, травой. Посредине овальный бассейн: искрящаяся, прозрачно-зеленая вода, светло-голубой кафель. Рядом баня и гимнастические снаряды — брусья и кольца, велосипедный тренажер. Вероятно, здесь и добывал Виктор Пальмгрен свое «хорошее физическое состояние». В бассейне, на чем-то вроде шезлонга, сидела или скорее лежала Шарлотта Пальмгрен, голая, с закрытыми глазами. Ровный, очень хороший загар по всему телу, безразличное выражение лица. Чистый профиль, прямой рот, светлые волосы. Худощавая, неестественно узкие бедра и тонкая талия. Эта женщина не вызывала у Монссона никаких эмоций. С таким же успехом она могла быть куклой, выставленной в витрине магазина. Смотри-ка, голая вдова. Впрочем, а почему бы и нет. Монссон стоял среди пионов и чувствовал себя соглядатаем, да, кстати, и был им.
Его заставляло оставаться на месте не то, что он видел, а то, что он слышал. Где-то совсем рядом, но вне поля зрения Монссона, что-то звенело, кто-то ходил и что-то делал. Потом послышались шаги, и из тени дома вышел человек. На нем были пестрые купальные трусы, в руках он держал два высоких стакана с каким-то красноватым напитком, соломинками и кубиками льда.
Монссон сразу же узнал этого человека по фотографиям: Матс Линдер, помощник директора, правая рука и ставленник умершего меньше сорока восьми часов назад Виктора Пальмгрена. Вот он подошел к бассейну. Женщина почесала щиколотку, по-прежнему не открывая глаз, протянула руку и взяла у него стакан.
Монссон отступил за угол дома. Линдер сказал:
— Не очень кислый получился?
— Нет, в самый раз.
Было слышно, как она поставила стакан на кафельный бортик бассейна.
— Мы с тобой просто ненормальные, — сказала Шарлотта Пальмгрен.
— Во всяком случае, все чертовски хорошо.
— Да, пожалуй. — Голос был по-прежнему безразличный. — А почему ты в этих дурацких штанах?
Что ответил на это Линдер, Монссон так никогда и не узнал, потому что в этот момент покинул свое убежище.
Он быстро и неслышно пошел той же дорогой обратно, закрыл за собой калитку и двинулся вдоль живой изгороди, обходя дом. Остановившись перед медными воротами, он без колебаний нажал кнопку.
Вдали раздался звонок, более похожий на бой часов. Прошло не больше минуты, и за воротами послышались легкие шаги. Открылось смотровое окошко, и Монссон увидел светло-зеленый глаз с неестественно длинными ресницами, великолепно сделанными с точки зрения техники, и светлую прядь волос.
Он вынул удостоверение личности и подержал его перед окошком.
— Извините, если помешал. Меня зовут Монссон. Инспектор полиции.
— А, — как-то по-детски сказала она. — Конечно. Полиция. Вы можете подождать две минуты?
— Разумеется. Я не вовремя?
— Что? Нет-нет. Просто я…
Она, как видно, не сумела найти подходящий конец фразы, ибо окошко захлопнулось, и легкие шаги удалились гораздо быстрее, чем приближались.
Он посмотрел на часы. Прошло три с половиной минуты, и Шарлотта Пальмгрен, одетая в серебряные сандалии и серое платье из какого-то легкого материала, отворила дверь.
— Входите, пожалуйста, — сказала Шарлотта Пальмгрен. — Очень жаль, что вам пришлось ждать.
Она заперла ворота и повела его к дому. На улице рокотнул мотор отъезжающего автомобиля. Очевидно, не только вдова действовала быстро.
Монссон впервые увидел виллу всю целиком и ошеломленно рассматривал ее. Собственно говоря, это была не вилла, а маленький дворец, украшенный башнями, башенками и зубцами. Все говорило за то, что ее первый хозяин страдал манией величия, и архитектор срисовывал здание с какой-то открытки. Последующие реконструкции — и пристроенные балконы, и стеклянные веранды не улучшали дела. Вид у здания был устрашающий, и трудно сказать, следовало ли тут смеяться или плакать, или просто вызвать подрывников и разнести эту аляповатую громадину на куски. При этом она казалась на редкость прочной и взять ее мог, очевидно, только динамит. Вдоль дороги, ведущей к воротам, стояли отвратительные скульптуры из тех, что были модны в Германии имперских времен.
— Да, вилла у нас красивая, — сказала Шарлотта Пальмгрен. — Но перестройка обошлась недешево. Зато теперь все тип-топ.
Монссону удалось оторвать взгляд от дома и переключить внимание на окрестности. Парк был, как он уже имел возможность отметить, ухоженный.
Женщина проследила за его взглядом и сказала:
— Садовник бывает три раза в неделю.
— Вот как, — сказал Монссон.
— Войдем в дом или посидим здесь?
— Все равно, — ответил Монссон.
Следы присутствия Матса Линдера исчезли, даже стакан, но на передвижном столике перед верандой стоял сифон, ведерко со льдом и несколько бутылок.
— Этот дом купил мой свекор, — сказала она. — Но он умер давным-давно, задолго до того, как мы с Виктором встретились.
— А где вы встретились? — равнодушно спросил Монссон.
— В Ницце, шесть лет назад. Я там выступала с показом моделей одежды. — После секундного колебания она сказала: — Может быть, войдем в дом? Ничего особенного я, правда, предложить не могу. Ну, немножко выпить.
— Спасибо, я не хочу.
— Понимаете, я здесь совершенно одна. Прислугу отпустила.
Монссон промолчал, и после паузы она продолжала:
— После того, что случилось, мне кажется, лучше побыть одной. Совсем одной.
— Я понимаю. Весьма вам сочувствую.
Она склонила голову, но не сумела изобразить ничего, кроме скуки и полнейшего равнодушия. «Очевидно, она слишком бездарна, чтобы сделать печальное лицо», — подумал Монссон.
Он прошел за ней по каменным ступеням лестницы рядом с верандой. Миновав большой мрачный зал, они вошли в огромную, забитую мебелью гостиную. Смешение стилей было поистине нелепым: сверхсовременная мебель соседствовала со старинными креслами с высокими спинками и чуть ли не античным столом. Она провела его в угол, где стояли четыре кресла, диван и гигантский стол, покрытый толстым стеклом, как видно, совсем новый и очень дорогой.
— Садитесь, пожалуйста, — официальным тоном сказала она.
Монссон сел. Таких больших кресел он в жизни не видел, а это оказалось к тому же настолько глубоким, что Монссон засомневался, сумеет ли он из него вылезти и снова встать на ноги.
— А вы и в самом деле не хотите выпить?
— В самом деле. Я не стану вас долго задерживать. Но, к сожалению, мне придется задать вам несколько вопросов. Нам, как вы понимаете, очень важно быстрее найти человека, убившего директора Пальмгрена.
— Разумеется. Вы ведь полиция. Ну что я могу сказать? Это ведь все ужасно печально. Трагедия.
— Вы видели лицо стрелявшего?
— Конечно. Но все произошло страшно быстро. Никто сначала и не среагировал даже. Только потом мне пришла в голову ужасная мысль, что он мог и меня застрелить. И всех.
— Вы никогда прежде не встречали этого человека?
— Нет. У меня хорошая память на лица, но имена и прочее в этом роде я никогда не могу запомнить. В Лунде полицейский меня тоже спрашивал об этом.
— Я знаю, но тогда вы, конечно, были взволнованы.
— Вот именно, это же ужасно, — неуверенно сказала она.
— Должно быть, в последние дни вы много думали о случившемся?
— Конечно.
— И вы хорошо видели этого человека. Вы сидели к нему лицом, и он оказался всего лишь в нескольких метрах от вас. Как он, собственно, выглядел?
— Ну, как это сказать… У него был совсем обычный вид.
— Какое он производил впечатление? Казался потерявшим самообладание? Или взвинченным?
— Да нет, у него был совершенно обычный вид. Очень простой.
— Простой?
— Ну да, то есть он не из тех, с кем обычно общаешься.
— Что вы почувствовали, увидев его?
— Ничего, пока он не вынул пистолет. Тогда я испугалась.
— Вы видели и оружие?
— Конечно. Это был какой-то пистолет.
— Не можете сказать, какого типа?
— Я ничего не понимаю в оружии. Но это был какой-то пистолет. Длинный такой. Как в ковбойских фильмах.
— А какое было выражение лица у этого человека?
— Обычное. У него был совсем обычный вид, как я говорила. Одежду я рассмотрела лучше, но о ней я уже рассказала.
Монссон не стал спрашивать о приметах. Она не хотела или не могла сказать больше того, что уже сказала. Он посмотрел по сторонам. Женщина заметила это и сказала:
— Симпатичные кресла, и стол тоже, правда?
Монссон кивнул и подумал, сколько все это стоило.
— Я сама покупала, — с оттенком гордости сказала она.
— Вы всегда здесь живете? — спросил Монссон.
— А где же нам еще жить, когда мы в Мальмё? — туповато ответила она.
— А когда вы не в Мальмё?
— У нас есть дом в Эсториле. Обычно мы живем там зимой — у Виктора было много дел в Португалии. И еще, понятно, есть представительская квартира в Стокгольме. — Немного подумав, она сказала: — Но там мы живем только тогда, когда мы в Стокгольме.
— Я понимаю. Вы всегда сопровождали мужа в деловых поездках?
— Да, когда речь шла о представительстве. Но на переговоры не сопровождала.
— Я понимаю, — повторил Монссон.
Что он понимал? Что она работала куклой, на которую можно было вешать дорогие и недоступные простому человеку тряпки и украшения? Что у таких, как Виктор Пальмгрен, жена, вызывающая всеобщее восхищение, входит в список необходимых вещей?
— Вы любили своего мужа? — вдруг спросил Монссон.
Она не удивилась, но медлила с ответом.
— Любить — это так глупо звучит, — наконец сказала она.
Монссон вынул одну из своих зубочисток, положил в рот и принялся задумчиво жевать.
Она удивленно воззрилась на него. Впервые за все это время на ее лице отразилось что-то похожее на неподдельное чувство.
— Почему вы ее жуете? — с любопытством спросила она.
— Дурная привычка. Приобрел ее, когда бросил курить.
— А-а, — сказала она. — Вот оно что. А вообще у меня есть сигареты и сигары. Вон там, в шкатулке на столике.
Монссон с секунду рассматривал хозяйку. Потом начал с другой стороны.
— Этот ужин был ведь почти деловой встречей, не так ли?
— Да. Днем у них было заседание, но я в нем не участвовала. Я тогда дома переодевалась. До этого был деловой ленч.
— Вы не знаете, о чем шла речь на заседании?
— О делах, как обычно. О каких — точно не знаю. У Виктора всегда было много всяких идей и планов. Он сам так всегда и говорил: «У меня много идей и планов».
— А из тех, кто во время ужина сидел за столом, вам все знакомы?
— Я с ними встречалась время от времени. Хотя нет, не со всеми. Секретаршу, с которой был Хампус Бруберг, я раньше не видела.
— А с кем из них вы особенно хорошо знакомы?
— Особенно ни с кем.
— И с директором Линдером тоже? Он ведь живет здесь, в Мальмё.
— Иногда встречались на официальных приемах.
— Но частным образом не общались?
— Нет. Только через моего мужа.
Она отвечала монотонно и сидела с совершенно безучастным видом.
— Ваш муж произносил речь, когда в него стреляли. О чем он говорил?
— Я не прислушивалась. Поблагодарил за внимание, за хорошее сотрудничество и прочее. Ведь за столом были только те, кто у него работал. Кроме того, мы собирались на время уехать.
— Уехать?
— Да, отдохнуть на западном побережье. У нас дача в Бохуслене, я совсем забыла о ней сказать. И потом мы должны были ехать в Португалию.
— Значит, ваш муж на какое-то время расставался со своими сотрудниками?
— Вот именно.
— И с вами тоже?
— Что? Нет, я должна была ехать вместе с Виктором. Мы собирались потом поиграть в гольф. В Португалии.
Ее безразличие мешало понять, когда она лгала, когда говорила правду, и своих чувств, если только они у нее были, ничем не проявляла.
Монссон выкарабкался из финского суперкресла и сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26