— Давайте теперь перейдем к делу. Планово-финансовый отдел подсчитал, сколько средств нам нужно на ремонт. Могу со всей ответственностью заявить, что эти средства у нас на счету есть, вот заключение главного бухгалтера.
Леопольд Кириллович и бровью не повел.
— Я думаю, дорогая Валентина Ивановна, — тут же отозвался он, — что мы соберем собрание коллектива института и проголосуем, куда направить эти деньги. Не забывайте, что у нас довольно много сотрудников, которые с трудом сводят концы с концами, поэтому совершенно неэтично делать ремонт, когда люди практически голодают. То есть не голодают, конечно, но питаются недостаточно полноценно. Фруктов, например, мало едят. А у многих — дети. Поэтому предлагаю не решать этот вопрос кулуарно, а вынести на всеобщее обсуждение и выплатить, скажем, премию наиболее отличившимся сотрудникам. Вам например.
Во время его тирады Каверина рассеянно изучала свои бумаги. Услышав, что директор предлагает ей премию, Валентина Ивановна не выдержала и расхохоталась.
— Что тут смешного? — мрачно произнес Леопольд Кириллович, подаваясь вперед.
— Нет, ничего, — Каверина взяла себя в руки. — Может быть, тогда хотя бы в туалетах сделаем ремонт?
«Ага. Значит, туалеты!» — подумал про себя Леопольд Кириллович, почесав под столом одну ногу другой. Он не мог поверить своей удаче.
— Я подумаю над вашим предложением, — кивнул он с благосклонным видом. — И проинформирую о своем решении.
— Имейте в виду, — проговорила Каверина, — в случае, если ремонт не будет начат, я планирую обратиться в службу охраны труда и в профсоюз. Пусть проверят, соответствуют ли условия труда в нашем НИИ санитарно-гигиеническим нормам.
Такого директор не ожидал.
«А ведь это и не удар вовсе, а так, легкий тычок», — подумала Валентина Ивановна, наблюдая за изменившимся выражением лица директора.
— Всего доброго, Леопольд Кириллович, — сказала Каверина, встала и, держа спину прямо, тихонько вышла из кабинета директора.
«Ну что ж, теперь можно быть уверенной, что туалеты так и не отремонтируют и бедная Эмма Никитична когда-нибудь залезет в маленькую тесную кабинку и застрянет… Если останется жива после вчерашнего банкета, конечно, — думала она, стараясь не споткнуться на старом щербатом полу. — Но зато теперь он наверняка решится ремонтировать что-нибудь другое. Интересно, что именно? Свой кабинет?» Не сдержавшись, женщина рассмеялась.
— Ты будешь мне отвечать или нет? — с угрозой произнесла Татьяна Тимофеевна, наклоняясь над лежащей на койке дочерью. Ее маленькие, близко посаженные глазки злобно сверкали. — Что у тебя произошло с Игорем Григорьевичем?!
— Ничего не произошло. Я плохо себя чувствую, я буду спать, иди домой, мама…
Голос у Наташи был безжизненным и поникшим. Сквозь стекло окна она видела, как подъехала большая черная машина и из нее, хлопнув дверцей, вышел Борщ. Одет он был как бомж… то есть как инженер второй категории в НИИ, где зарплаты едва хватало на еду. В руке у него был большой пакет. Борщ шел к Але.
«А вот Алька живет одна, к родителям в Сестрорецк ездит только по праздникам, — вяло текли Наташины мысли. — И ни перед кем не отчитывается, никому не объясняет, куда пошла и что там будет делать. Хочет, едет к кому-нибудь в гости и занимается с ним сексом, хочет — едет, но не занимается, а то и вообще может лечь на диване перед телевизором, есть булочки, пить кофе и смотреть сериалы. И никто ей не скажет, что сериалы дурацкие, и никто не напомнит, что от булочек толстеют, и ни одна живая душа не посмеет отогнать ее от телевизора и отправить мыть посуду. Хочет — моет, не хочет — не мо…»
— Ты будешь отвечать, зараза?! — заорала мать, не дождавшаяся ответа на свой вопрос и впавшая от этого в бешенство. — Ты мне будешь отвечать?!
Она вскочила со стула и со всего маху ударила лежащую Наташу по лицу. Наташа охнула и закрыла лицо руками.
«Если четвертый муж бьет вас по морде, то, возможно, дело именно в морде, а не в муже», — вспомнила она глубокую мысль Маши Арбатовой и даже попыталась улыбнуться, но потеряла сознание. Ее соседка Марина, сидевшая на кровати около самой двери и уже почти год боровшаяся с мифическим лишним весом, в панике бросилась вон из палаты.
— Убивают! Спасите!! — заверещала она в холле, размахивая длинными руками-палочками. Марине было восемнадцать, и бороться за худобу она начала после того, как мальчик, в которого она была влюблена, обозвал Марину бегемотихой. Потом он приходил извиняться, но «бегемотиха» его слушать не пожелала. Медсестра Ульяна лично кормила девушку с ложечки, а после тихого часа к Марине приходил психолог Илья Романович, убеждавший девушку в пагубности выбранного ею образа жизни, и пугал «нарушением обмена веществ, выпадением волос и ломкостью ногтей вследствие недостатка минеральных веществ», но Марину все вышеперечисленное беспокоило гораздо меньше, чем лишние, по ее мнению, сто граммов веса. Крики Марины все еще отдавались эхом, когда в палату один за другим вбежали Виталий Викторович, медсестра Ульяна, а также практикант в очках и с длинным хвостом, который метался и подпрыгивал, когда его владелец бежал по коридору.
«Неужто смертный случай!» — охнул врач, увидев бледную, неподвижную Наташу и растерянно стоящую рядом Татьяну Тимофеевну. Ульяна совала девушке под нос ватку с нашатырным спиртом. Практикант попятился, вылетел в коридор и с размаху нажал на сирену, которая завыла и застонала. Через пару минут в палате было невозможно протолкнуться, туда сбежались свободные врачи и медсестры со всей больницы.
— Быстрее! В реанимацию! Видимо, у нее пробито легкое! Наверное, это внутреннее кровотечение… Не заметили вовремя… — бормотал Виталий Викторович, направляя каталку с Наташей к выходу из палаты. Кто-то уже успел приладить к руке девушки капельницу, кто-то сделал укол, Ульяна начала делать искусственное дыхание.
— Стойте… Я сейчас все объясню, — тоненько завизжала вернувшаяся в палату Марина. — Вот эта тетка ее ударила! По роже прямо — хрясь! А Наташка и сознание потеряла!
Наташа пошевелила головой и тихо застонала. Врач, установивший было капельницу, витиевато выругался и начал ее срочно отвинчивать. Виталий Викторович отпустил каталку с девушкой и повернулся к Татьяне Тимофеевне. Его вежливые интеллигентные глаза начали медленно наполняться бешенством.
— Милая дама, — начал он тихо, и все сразу замолчали. — Считаю своим долгом сообщить вам следующее: пока пациент находится у меня в отделении, я несу за него ответственность, поэтому вы быстро соберете свои вещички и больше здесь не появитесь. Еще раз увижу ваше рыло на территории больницы, и вы отправитесь в реанимацию, там сейчас есть свободные места.
Белая как стена Татьяна Тимофеевна два раза глотнула воздух, потом молча взяла сумку и пошла к выходу. На дочь она даже не взглянула.
— Да, и последнее, — сказал врач миролюбиво, — предупреждаю, что я обязан сообщить о происшествии в правоохранительные органы. Нанесение телесных повреждений, повлекших за собой тяжкий вред здоровью…
— А где же это у нее тяжкий вред? Максимум синяк останется, — искренне удивилась Татьяна Тимофеевна, останавливаясь в дверях.
— Тяжкий вред или не тяжкий — это вопрос, знаете ли, к нам, к медикам… Вон отсюда!! — внезапно закричал он, показывая пальцем на дверь.
Татьяна Тимофеевна пулей вылетела из больницы.
Аля с Барщевским сидели на скамеечке в больничном парке и ели пирожки с капустой. День был отличным, воздух — свежим, солнышко ярко светило и приятно грело, желтые листья шелестели на дорожках. По парку кое-где бродили больные, двигались они медленно и печально, загребая ногами и глядя под ноги унылыми лицами хроников. В противоположность им пациенты на костылях бодро прыгали, а два больных, один из которых сидел в инвалидной коляске, а второй носил руку на перевязи, пытались играть в ножички.
В дверь, ведущую в отделение, медленно вплыла Полканавт с большой сумкой. Почему-то Аля не сомневалась, что в сумке у Эммы Никитичны еда и что со здоровьем у Полканавт скоро все будет в полном порядке.
Аля жевала пирожки, оказавшиеся невероятно вкусными. Борщ заботливо подкладывал ей еще и еще.
— Вот что, Алька. Не нравится мне все это, — проговорил он задумчиво. — Охрану тебе, что ли, выделить?
— Мы с тобой не настолько близки, чтобы ты выделял мне охрану, — пирожки таяли во рту. — Сам пек?
— Мама.
— А-а.
— Что-то в последнее время девушки массово отказываются от моей помощи. На свою голову, — проговорил он, закуривая. Струйка дыма, казавшаяся темной на фоне голубого неба, поднималась вертикально вверх. — Как Лилька-то? — спросил Александр, и на его лбу обозначилась глубокая складка.
— Плохо. Без изменений.
— В коме?
— Да.
— Но жива, и это уже хорошо.
— Нет, Борщ, нехорошо. Жива — это слишком сильно сказано. Лиля на искусственной вентиляции легких, и с головой у нее проблемы… она слишком долго была в состоянии клинической смерти. В общем, у Лильки все плохо, и мне уже и диссертации своей для нее не жаль, и страшно за нее, совсем же молодая девушка.
Борщ глубоко затянулся и промолчал.
— Что мне делать, Борщ? Быстренько уволиться?
— Глупости. Заявление в отдел кадров нужно подавать за два месяца. Хотя, конечно, можно просто сбежать, и отдел кадров тебя уволит сам за нарушение трудовой дисциплины.
Аля почесала ногу и поправила очки, съехавшие на самый кончик носа. В отделении зазвонила сирена, мимо пробежали какие-то незнакомые люди в белых халатах.
«Неужто кто-то у нас в отделении преставился? Уж не Стручков ли?» — подумала Аля и на всякий случай перекрестилась.
— Санек, а Санек… А ведь мы могли бы с тобой отправиться в затопленный город прямо сейчас. Пара гидрокостюмов, два акваланга — и мы достанем все эти черепки и осколки ушедшей эпохи.
— Во-первых, прикарманивать археологические ценности, которые по идее должны принадлежать государству, комфортнее летом. Во-вторых, главное не черепки и не осколки, а монеты и украшения, — голос Борща звучал все ленивее и ленивее. Его разморило на осеннем солнышке. — А вообще, это полная ерунда. Может, там и города никакого нет. Стасик мог и ошибиться. Стасик ведь большой оригинал — я бы на его месте уехал куда-нибудь в тмутаракань, подождал бы там, пока вода поменяет агрегатное состояние, и вытащил все сокровища, если они там есть, а не статейку бы писал.
Барщевский выбросил далеко в кусты потухшую сигарету. Аля прижалась к его плечу.
— Он прибежал статью публиковать, так как боялся, что Стручков все исходные материалы перелопатит и сам координаты найдет. Вот и спешил. Уесть профессора хотел. Ты знаешь, я была уверена, что если меня кто и попытается отравить, то это может быть только Лилька. Но теперь я даже не знаю, что и думать.
У Борща зазвонил телефон, он встал, пошел к машине, оперся о капот и стал разговаривать. Аля, которая глубоко уважала личную жизнь других, прислушиваться не пыталась. Вместо этого она взяла еще один пирожок, который оказался с мясом, и с наслаждением впилась в него зубами. Рядом со скамейкой неожиданно возникла чрезвычайно худая девушка с руками-палочками, на тоненьких ножках, с большими ушами. Ее глазки возбужденно блестели.
— Меня зовут Марина, — пискнуло это существо, — я ваша соседка из сто семнадцатой палаты. Угостите меня пирожком, я то я так переволновалась, так переволновалась, что если сейчас чего-нибудь не съем, то умру!
— Пожалуйста, — пробормотала Аля, протягивая Марине пирожок. Та радостно схватила его и побежала назад в отделение, громко чавкая на ходу. Барщевский отключил телефон и вернулся к лавочке. Он сел, вытянул ноги в старых, вытертых почти добела, но очень дорогих джинсах, которые сидели на нем как влитые и так шли Борщу, что Аля зажмурилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Леопольд Кириллович и бровью не повел.
— Я думаю, дорогая Валентина Ивановна, — тут же отозвался он, — что мы соберем собрание коллектива института и проголосуем, куда направить эти деньги. Не забывайте, что у нас довольно много сотрудников, которые с трудом сводят концы с концами, поэтому совершенно неэтично делать ремонт, когда люди практически голодают. То есть не голодают, конечно, но питаются недостаточно полноценно. Фруктов, например, мало едят. А у многих — дети. Поэтому предлагаю не решать этот вопрос кулуарно, а вынести на всеобщее обсуждение и выплатить, скажем, премию наиболее отличившимся сотрудникам. Вам например.
Во время его тирады Каверина рассеянно изучала свои бумаги. Услышав, что директор предлагает ей премию, Валентина Ивановна не выдержала и расхохоталась.
— Что тут смешного? — мрачно произнес Леопольд Кириллович, подаваясь вперед.
— Нет, ничего, — Каверина взяла себя в руки. — Может быть, тогда хотя бы в туалетах сделаем ремонт?
«Ага. Значит, туалеты!» — подумал про себя Леопольд Кириллович, почесав под столом одну ногу другой. Он не мог поверить своей удаче.
— Я подумаю над вашим предложением, — кивнул он с благосклонным видом. — И проинформирую о своем решении.
— Имейте в виду, — проговорила Каверина, — в случае, если ремонт не будет начат, я планирую обратиться в службу охраны труда и в профсоюз. Пусть проверят, соответствуют ли условия труда в нашем НИИ санитарно-гигиеническим нормам.
Такого директор не ожидал.
«А ведь это и не удар вовсе, а так, легкий тычок», — подумала Валентина Ивановна, наблюдая за изменившимся выражением лица директора.
— Всего доброго, Леопольд Кириллович, — сказала Каверина, встала и, держа спину прямо, тихонько вышла из кабинета директора.
«Ну что ж, теперь можно быть уверенной, что туалеты так и не отремонтируют и бедная Эмма Никитична когда-нибудь залезет в маленькую тесную кабинку и застрянет… Если останется жива после вчерашнего банкета, конечно, — думала она, стараясь не споткнуться на старом щербатом полу. — Но зато теперь он наверняка решится ремонтировать что-нибудь другое. Интересно, что именно? Свой кабинет?» Не сдержавшись, женщина рассмеялась.
— Ты будешь мне отвечать или нет? — с угрозой произнесла Татьяна Тимофеевна, наклоняясь над лежащей на койке дочерью. Ее маленькие, близко посаженные глазки злобно сверкали. — Что у тебя произошло с Игорем Григорьевичем?!
— Ничего не произошло. Я плохо себя чувствую, я буду спать, иди домой, мама…
Голос у Наташи был безжизненным и поникшим. Сквозь стекло окна она видела, как подъехала большая черная машина и из нее, хлопнув дверцей, вышел Борщ. Одет он был как бомж… то есть как инженер второй категории в НИИ, где зарплаты едва хватало на еду. В руке у него был большой пакет. Борщ шел к Але.
«А вот Алька живет одна, к родителям в Сестрорецк ездит только по праздникам, — вяло текли Наташины мысли. — И ни перед кем не отчитывается, никому не объясняет, куда пошла и что там будет делать. Хочет, едет к кому-нибудь в гости и занимается с ним сексом, хочет — едет, но не занимается, а то и вообще может лечь на диване перед телевизором, есть булочки, пить кофе и смотреть сериалы. И никто ей не скажет, что сериалы дурацкие, и никто не напомнит, что от булочек толстеют, и ни одна живая душа не посмеет отогнать ее от телевизора и отправить мыть посуду. Хочет — моет, не хочет — не мо…»
— Ты будешь отвечать, зараза?! — заорала мать, не дождавшаяся ответа на свой вопрос и впавшая от этого в бешенство. — Ты мне будешь отвечать?!
Она вскочила со стула и со всего маху ударила лежащую Наташу по лицу. Наташа охнула и закрыла лицо руками.
«Если четвертый муж бьет вас по морде, то, возможно, дело именно в морде, а не в муже», — вспомнила она глубокую мысль Маши Арбатовой и даже попыталась улыбнуться, но потеряла сознание. Ее соседка Марина, сидевшая на кровати около самой двери и уже почти год боровшаяся с мифическим лишним весом, в панике бросилась вон из палаты.
— Убивают! Спасите!! — заверещала она в холле, размахивая длинными руками-палочками. Марине было восемнадцать, и бороться за худобу она начала после того, как мальчик, в которого она была влюблена, обозвал Марину бегемотихой. Потом он приходил извиняться, но «бегемотиха» его слушать не пожелала. Медсестра Ульяна лично кормила девушку с ложечки, а после тихого часа к Марине приходил психолог Илья Романович, убеждавший девушку в пагубности выбранного ею образа жизни, и пугал «нарушением обмена веществ, выпадением волос и ломкостью ногтей вследствие недостатка минеральных веществ», но Марину все вышеперечисленное беспокоило гораздо меньше, чем лишние, по ее мнению, сто граммов веса. Крики Марины все еще отдавались эхом, когда в палату один за другим вбежали Виталий Викторович, медсестра Ульяна, а также практикант в очках и с длинным хвостом, который метался и подпрыгивал, когда его владелец бежал по коридору.
«Неужто смертный случай!» — охнул врач, увидев бледную, неподвижную Наташу и растерянно стоящую рядом Татьяну Тимофеевну. Ульяна совала девушке под нос ватку с нашатырным спиртом. Практикант попятился, вылетел в коридор и с размаху нажал на сирену, которая завыла и застонала. Через пару минут в палате было невозможно протолкнуться, туда сбежались свободные врачи и медсестры со всей больницы.
— Быстрее! В реанимацию! Видимо, у нее пробито легкое! Наверное, это внутреннее кровотечение… Не заметили вовремя… — бормотал Виталий Викторович, направляя каталку с Наташей к выходу из палаты. Кто-то уже успел приладить к руке девушки капельницу, кто-то сделал укол, Ульяна начала делать искусственное дыхание.
— Стойте… Я сейчас все объясню, — тоненько завизжала вернувшаяся в палату Марина. — Вот эта тетка ее ударила! По роже прямо — хрясь! А Наташка и сознание потеряла!
Наташа пошевелила головой и тихо застонала. Врач, установивший было капельницу, витиевато выругался и начал ее срочно отвинчивать. Виталий Викторович отпустил каталку с девушкой и повернулся к Татьяне Тимофеевне. Его вежливые интеллигентные глаза начали медленно наполняться бешенством.
— Милая дама, — начал он тихо, и все сразу замолчали. — Считаю своим долгом сообщить вам следующее: пока пациент находится у меня в отделении, я несу за него ответственность, поэтому вы быстро соберете свои вещички и больше здесь не появитесь. Еще раз увижу ваше рыло на территории больницы, и вы отправитесь в реанимацию, там сейчас есть свободные места.
Белая как стена Татьяна Тимофеевна два раза глотнула воздух, потом молча взяла сумку и пошла к выходу. На дочь она даже не взглянула.
— Да, и последнее, — сказал врач миролюбиво, — предупреждаю, что я обязан сообщить о происшествии в правоохранительные органы. Нанесение телесных повреждений, повлекших за собой тяжкий вред здоровью…
— А где же это у нее тяжкий вред? Максимум синяк останется, — искренне удивилась Татьяна Тимофеевна, останавливаясь в дверях.
— Тяжкий вред или не тяжкий — это вопрос, знаете ли, к нам, к медикам… Вон отсюда!! — внезапно закричал он, показывая пальцем на дверь.
Татьяна Тимофеевна пулей вылетела из больницы.
Аля с Барщевским сидели на скамеечке в больничном парке и ели пирожки с капустой. День был отличным, воздух — свежим, солнышко ярко светило и приятно грело, желтые листья шелестели на дорожках. По парку кое-где бродили больные, двигались они медленно и печально, загребая ногами и глядя под ноги унылыми лицами хроников. В противоположность им пациенты на костылях бодро прыгали, а два больных, один из которых сидел в инвалидной коляске, а второй носил руку на перевязи, пытались играть в ножички.
В дверь, ведущую в отделение, медленно вплыла Полканавт с большой сумкой. Почему-то Аля не сомневалась, что в сумке у Эммы Никитичны еда и что со здоровьем у Полканавт скоро все будет в полном порядке.
Аля жевала пирожки, оказавшиеся невероятно вкусными. Борщ заботливо подкладывал ей еще и еще.
— Вот что, Алька. Не нравится мне все это, — проговорил он задумчиво. — Охрану тебе, что ли, выделить?
— Мы с тобой не настолько близки, чтобы ты выделял мне охрану, — пирожки таяли во рту. — Сам пек?
— Мама.
— А-а.
— Что-то в последнее время девушки массово отказываются от моей помощи. На свою голову, — проговорил он, закуривая. Струйка дыма, казавшаяся темной на фоне голубого неба, поднималась вертикально вверх. — Как Лилька-то? — спросил Александр, и на его лбу обозначилась глубокая складка.
— Плохо. Без изменений.
— В коме?
— Да.
— Но жива, и это уже хорошо.
— Нет, Борщ, нехорошо. Жива — это слишком сильно сказано. Лиля на искусственной вентиляции легких, и с головой у нее проблемы… она слишком долго была в состоянии клинической смерти. В общем, у Лильки все плохо, и мне уже и диссертации своей для нее не жаль, и страшно за нее, совсем же молодая девушка.
Борщ глубоко затянулся и промолчал.
— Что мне делать, Борщ? Быстренько уволиться?
— Глупости. Заявление в отдел кадров нужно подавать за два месяца. Хотя, конечно, можно просто сбежать, и отдел кадров тебя уволит сам за нарушение трудовой дисциплины.
Аля почесала ногу и поправила очки, съехавшие на самый кончик носа. В отделении зазвонила сирена, мимо пробежали какие-то незнакомые люди в белых халатах.
«Неужто кто-то у нас в отделении преставился? Уж не Стручков ли?» — подумала Аля и на всякий случай перекрестилась.
— Санек, а Санек… А ведь мы могли бы с тобой отправиться в затопленный город прямо сейчас. Пара гидрокостюмов, два акваланга — и мы достанем все эти черепки и осколки ушедшей эпохи.
— Во-первых, прикарманивать археологические ценности, которые по идее должны принадлежать государству, комфортнее летом. Во-вторых, главное не черепки и не осколки, а монеты и украшения, — голос Борща звучал все ленивее и ленивее. Его разморило на осеннем солнышке. — А вообще, это полная ерунда. Может, там и города никакого нет. Стасик мог и ошибиться. Стасик ведь большой оригинал — я бы на его месте уехал куда-нибудь в тмутаракань, подождал бы там, пока вода поменяет агрегатное состояние, и вытащил все сокровища, если они там есть, а не статейку бы писал.
Барщевский выбросил далеко в кусты потухшую сигарету. Аля прижалась к его плечу.
— Он прибежал статью публиковать, так как боялся, что Стручков все исходные материалы перелопатит и сам координаты найдет. Вот и спешил. Уесть профессора хотел. Ты знаешь, я была уверена, что если меня кто и попытается отравить, то это может быть только Лилька. Но теперь я даже не знаю, что и думать.
У Борща зазвонил телефон, он встал, пошел к машине, оперся о капот и стал разговаривать. Аля, которая глубоко уважала личную жизнь других, прислушиваться не пыталась. Вместо этого она взяла еще один пирожок, который оказался с мясом, и с наслаждением впилась в него зубами. Рядом со скамейкой неожиданно возникла чрезвычайно худая девушка с руками-палочками, на тоненьких ножках, с большими ушами. Ее глазки возбужденно блестели.
— Меня зовут Марина, — пискнуло это существо, — я ваша соседка из сто семнадцатой палаты. Угостите меня пирожком, я то я так переволновалась, так переволновалась, что если сейчас чего-нибудь не съем, то умру!
— Пожалуйста, — пробормотала Аля, протягивая Марине пирожок. Та радостно схватила его и побежала назад в отделение, громко чавкая на ходу. Барщевский отключил телефон и вернулся к лавочке. Он сел, вытянул ноги в старых, вытертых почти добела, но очень дорогих джинсах, которые сидели на нем как влитые и так шли Борщу, что Аля зажмурилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26