— Ну что ты, я отлично помню, но мы же договаривались дружить по два раза в день… Впрочем, нет. Лучше мы подружим вечером, а сейчас съездим в институт и поставим все точки над «i». Ты сможешь идти или совсем сил нет?
— Могу, конечно, — проговорила Аля, чувствуя, как прибавляются ее силы в присутствии Борща, — особенно если ты купишь мне мороженое. Пломбир.
Александр фыркнул:
— От тебя, Невская, одни убытки. То тебе пиццу, то тебе мороженое, то почти весь мармелад у меня дома съела.
— Пиццу ты сам попросил, а я, как девочка на побегушках, за ней через лужи перепрыгивала…
Они спускались вниз, хохоча и крепко держась за руки.
Сначала вернулась способность слышать, и Наташа различила громкий скрип и скрежет. Потом появились и чувства, и Наташа ощутила, как на ее лицо то падают лучи света, то становится темно, а также вибрацию — ее куда-то везли по коридору. Было очень плохо, тошнило, болела голова, тело казалось чужим и тяжелым.
«Ах да, это была Полканавт. Пыталась убить меня геологическим молотком, но, видимо, у нее не получилось», — вспомнила Наташа и искренне обрадовалась тому, что Эмма Никитична не довела дело до победного.
«Дед бил-бил, не добил, баба била-била, не добила…» — подумала Наташа, засмеялась, но тут вернулись ощущения в правой руке и девушка взвыла. Каталка остановилась.
— Как вы себя чувствуете? — практикант наклонился над Наташей. В его голосе звучало сострадание.
— Плоха-а-а-а… Умираю-ю-ю, — простонала Наташа.
— Сейчас я позову врача! — испуганно воскликнул практикант, глядя на Наташу большими честными глазами через круглые стекла очков.
— Виталия Викторовича? Не надо, Сережа, — грустно отозвалась Наташа. — Мне не настолько плохо.
Практикант тут же воспрял духом. «Ага, Виталий Викторович ее больше не интересует», — подумал он с удовлетворением и оглянулся. Они стояли в коридоре, вокруг никого не было. Практикант решился.
— Наташенька, выходите за меня замуж, — твердо сказал он.
Еще секунду назад Наташе казалось, что она умирает, все болело и ныло, тошнило, но внезапно волшебным образом все неприятные ощущения мгновенно прекратились.
— А-а? Что? — спросила Наташа, поворачивая голову, чтобы получше видеть того, кто только что сделал ей предложение.
— Выходите за меня замуж, Наташа, я вас люблю, — повторил практикант Сережа дрожащим голосом. Ему было очень-очень страшно.
— Да, — тут же согласилась Наташа.
Челюсть у практиканта отвисла.
— Да. Да-да, я согласна, — еще раз на всякий случай повторила Наташа. — Только первую брачную ночь придется отложить, я, видите ли, не в форме.
— Ладно, я потерплю, — согласился все еще не верящий своему счастью практикант и повез Наташу дальше в ее палату.
Барщевский посторонился, придержал тяжелые дубовые двери НИИ географии и пропустил вперед маленького сухонького старичка со старомодной палочкой. Тот подслеповато щурился и все время поправлял очки.
— Сюда, Матвей Федорович, — вел его под руку Борщ. Аля шла сзади.
— А это еще что такое?! — раздался на лестнице громовой голос, и вниз, прямо на них, стал медленно и угрожающе спускаться Леопольд Кириллович. Один глаз у него заплыл. — И вы еще смеете появляться у меня в институте?! Вы уволены! Убирайтесь в свой магазин, нэпман проклятый, эксплуататор трудового народа! Слышите?! И вы, Невская, тоже убирайтесь, вы тоже уволены!
Леопольд Кириллович изрыгал потоки слюны и топал ногами. Старичок терпеливо ждал: за свою долгую жизнь он повидал и не такое, чем-либо удивить Матвея Федоровича было трудно.
— Леопольд Кириллович, — наконец прервал директора Борщ, — к вам по ночам призрак Черного Геолога давно не приходил?
Директор пару раз топнул ножкой и замолчал.
— А что? — спросил он осторожно.
— Сейчас, Алиса, я расскажу тебе печальную историю о том, как наш дражайший директор, когда он был моложе, конечно, воспылал страстью к юной девушке Маше и чем это закончилось для последней, — Барщевский повернулся к Але, полностью игнорируя возмущенные крики и ругань Леопольда Кирилловича. — Девушка Маша ложиться в постель с директором не желала, поэтому он, по науськиванию Стручкова, тогда еще доцента, решил ее споить, надеясь, что в пьяном состоянии она станет сговорчивей. И споил.
— А дальше — что?
— Ну, трахаться с директором она все равно отказалась, а вот пьет до сих пор. И когда она мучается в белой горячке, ей является призрак Черного Геолога… Не какие-то там зеленые человечки, заметьте.
— Увы, так и было, — прозвучал печальный голос с площадки второго этажа. Там стояла Марья Марковна с большим носом, менее, впрочем, красным, чем обычно.
— Марья Марковна, ну зачем вы всем рассказали?! — возмутился директор.
— А это ее право. Кому хочет, тому и рассказывает, — произнес Барщевский. Марья Марковна улыбнулась ему.
— Дорогой мой мальчик, — ласково сказала она Борщу, — я очень, очень благодарна вам, что вы с вашей маменькой выкупили мою квартиру из залога. Большое спасибо! Вся эта история с отравлением так на меня подействовала, что я даже перестала пить. Только воду теперь пью или компот. Представляете?
— Не представляю, — рассмеялся Борщ, поддержал за локоть Матвея Федоровича, и они пошли дальше, пройдя мимо растерянно моргающего Леопольда Кирилловича.
Сережа сидел на стуле возле Наташиной кровати и читал вслух анекдоты про тещу и зятя, когда дверь отворилась и в палату вдвинулась Татьяна Тимофеевна. Ее пышные телеса колыхались.
— Доигралась? Допрыгалась?! — закричала она, увидев дочь, и ее второй подбородок мелко задрожал. — Это все потому, что ты, дура, меня не слушаешься! А что с твоими волосами?!
Маленькие злобные глаза Татьяны Тимофеевны сверкали, руки были сжаты в кулаки. На Сережу она не обращала никакого внимания, как будто его и не было в палате. Практикант медленно поднялся со стула.
«Теща — это совсем не смешно. Это страшно», — пронеслось у него в голове.
Эмма Никитична Полканавт как ни в чем не бывало сидела в своей комнате на своем рабочем месте и печатала. За компьютером, как и всегда, работала Зульфия в строгом сером костюме и черных туфлях на низком каблуке. Аля скользнула по Зульфие взглядом и внимательно осмотрела одежду Эммы Никитичны, но ни на ее синем платье, ни на висящем на спинке стула черном кардигане не было заметно никаких подозрительных пятен. Впервые за двадцать семь лет жизни Аля усомнилась в здравии собственного рассудка.
— О, нашлись пропажи! А мы думаем, где это вы? — натурально обрадовалась Эмма Никитична.
Аля заколебалась, пытаясь понять, что тут сон, а что — явь, но Борщ не сомневался.
— Проходите, Матвей Федорович, — махнул он рукой дедуле, приглашая его подойти поближе к Полканавт.
Тот поправил очки и, вытягивая нос вперед, как ищейка, подошел не к Эмме Никитичне, а к ряду стоящих на подоконнике горшков, в которых росли разнообразные растения. С минуту он внимательно изучал зелень, потом присвистнул. Эмма Никитична недоуменно пожала плечами и снова углубилась в работу. За спиной Али произошло какое-то движение, и в комнату ввалились директор и Марья Марковна, причем директор выглядел на редкость покладистым.
— О, какой интересный экземпляр! — проговорил старичок, осматривая большой кактус. — Необычайно, просто необычайно, как это его удалось вырастить в таких условиях!
— А что это? — спросил Александр, подходя ближе.
— Это пейотль! Мексиканский кактус, его сок имеет действие, сходное с наркотическим. Сок пейотля употребляют индейские шаманы при проведении ритуалов.
— Замечательно, — восхитился Барщевский и указал пальцем на следующий горшок, — а это что?
— Это? — дедуля перешел к очередному растению и почти коснулся Эммы Никитичны. Та встала и отошла в угол. — Это мандрагора.
В горшке росло красивое растение с большими светло-зелеными листьями, чем-то похожее на лопух.
— А я думала, что мандрагоры на самом деле не существует, что это растение из средневековых сказок, — прошептала Алиса, разглядывая лопух.
— Что за ерунда, — возмутился дедуля, — конечно, существует, и вот она — пожалуйста, полюбуйтесь! Весьма крупный экземпляр. В средние века считалось, что корень мандрагоры исцеляет от всех болезней на свете, но это не так.
— А она ядовитая? Мандрагора? — спросил Борщ, глядя краем глаза на Полканавт, но та никак не отреагировала на вопрос, а смотрела в окно со скучающим видом.
— Не очень. Обладает снотворным действием, а в больших дозах вызывает галлюцинации. Ее корень похож на фигурку человека, и именно это ее свойство стало предметом многочисленных спекуляций.
— Ясно. А что это в белом горшке?
Старик просеменил еще чуть-чуть дальше и поправил очки. Аля, Леопольд Кириллович и Марья Марковна подошли поближе, чтобы лучше видеть, и даже Зульфия оторвалась от работы. В горшке росло нечто весьма похожее на петрушку и совершенно безобидное на вид.
— О, это уже серьезнее. Цикута!
— Эта та, сок которой выпил Сократ?
— Точно! — Матвей Федорович посмотрел на Барщевского с уважением. — Выпил по решению суда и скончался, мир праху его. Правда, у Сократа яд цикуты был смешан с опием, чтобы не так противно было.
Аля наклонилась над горшком и понюхала его. Растение не только выглядело как петрушка, но и пахло как петрушка.
— А оно очень ядовитое? — спросил Борщ.
— Очень, очень! — испуганно замахал руками старик.
— А если, например, оторвать листик от этого растения, ну хотя бы один, раз оно такое ядовитое, сделать настойку, ополоснуть ею бокал, потом налить туда вина, то человек, выпивший из этого бокала, умрет?
— Возможно, только есть одна тонкость: самая опасная часть цикуты — корневище. Но эту цикуту, как вы видите, не выкапывали.
Старик, явно заинтересованный коллекцией, перешел к следующему экземпляру. Это была лиана, выбросившая еще одно соцветие.
— А это что, Матвей Федорович? — спросил Борщ.
— Не знаю, — задумчиво протянул тот. — Впервые вижу.
Он рассматривал растение и так, и эдак. Все ждали. Потом, решившись, старик отщипнул кусочек плотного глянцевого листа, осторожно помял и понюхал.
— Я так и знал! — воскликнул он. — Это малазийский сумах! Он бывает в виде кустарника и, очень редко, в виде лианы. — Матвей Федорович повернулся к Борщу. — Да, это очень ядовитое растение, но у него есть одно отличительное свойство — у малазийского сумаха ядовиты только цветки, тогда как у сумаха обыкновенного — все растение! Интересно, что для того, чтобы отравить человека таким цветком, нужна всего лишь капелька сока.
Старик выглядел очень довольным.
— Спасибо, мы все слышали. И все записали, — проговорил милиционер, заходя в комнату. За ним вошли еще двое мужчин в форме. Полканавт не проронила ни звука — она была сломлена и раздавлена, глаза горели ненавистью. Эмма Никитична вскинула голову и едва слышно вздохнула.
— Так что скифский городок отойдет под охрану государства, — строго обратился к ней Барщевский. — А вы, молодые люди, — обратился он к милиционерам, — следите, чтобы дражайшая Эмма Никитична не жевала никаких растений, последствия могут быть непредсказуемыми.
— Ничего, если она захочет, мы ей в камеру сена принесем, — пробормотал молоденький лейтенант, выводя Полканавт из комнаты.
— Поздравляю! Поздравляю вас, дети мои! — выла Татьяна Тимофеевна, обнимая то лежащую дочь, то будущего зятя. — Наташенька, солнышко мое, доченька ненаглядная, как я счастлива!
Из маленьких, вдавленных в широкое лицо глаз Татьяны Тимофеевны капали большие сверкающие слезы.
«Невероятно. Моя мать искренне плачет. Какие чудеса!» — думала Наташа, держа за руку Сергея и все еще не веря, что у нее начинается новая жизнь, гораздо более счастливая, чем раньше.
— Вот уж никогда не думала, что моя Наташка, дура набитая, каланча сутулая, кому-то понравится… Ах, как это прекрасно, — прошептала Татьяна Тимофеевна и высморкалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26