— А-а-а… Кстати, я, как старший товарищ, считаю своим долгом напомнить тебе, что существует тысяча других способов стать богатым помимо того, чтобы найти клад. Например, открыть магазин или колбасный цех. И убивать никого не надо, разве что налогового инспектора, — проговорил Барщевский, провожая глазами худосочную Марину.
Аля посмотрела на большую четырехглазую машину, припаркованную у больничной ограды, и подумала о том, что Александр, по сути, совсем не прячется, что он пытается, конечно, маскировать свое благосостояние и принадлежность к другому социальному слою, но весьма небрежно. И вновь вопрос о том, кто такой Барщевский и что он делает в институте, уколол Алису и заставил ее пристально вглядеться в мужественный любимый профиль.
«Я ничего о нем не знаю. И никто у нас не знает, — трезво подумала она. — Я ему доверяю, как себе. Правильно ли поступаю?»
— Так вот, Алька, существует много других возможностей заработать деньги, — повторил Борщ, — и волки сыты, то есть деньги в кармане, и овцы целы, то есть коллеги — живы. Для того чтобы стать очень богатым, совершенно необязательно кого-то убивать, тем более убивать коллег оптом, то есть пачками, массово.
— Ага, теперь коллеги у нас приравниваются к овцам, — пробормотала Аля. Александр улыбнулся.
— Ну да, так оно и есть.
— А если нет этого другого пути, а деньги очень нужны?
— Тогда, — Барщевский посмотрел на Алю, — тогда нам нужно искать того, кто мог слышать твой разговор с Тигринским и кому очень нужны деньги, но нет возможностей заработать их иначе, чем поднять пару золотых слитков со дна моря. И таких, кстати, целый институт.
— Кроме тебя. Тебе ж клад не нужен.
— Почему это? Очень даже нужен. Но ты права, убивать из-за какого-то там хлама на дне я не стану. Пока, Алька, мне надо ехать.
Александр пристально посмотрел девушке в глаза, потом поцеловал Алю, встал и пошел к машине.
— Санька! Санька!! — вдруг закричала Аля, вскакивая со скамейки. — Я совсем забыла сказать: покорми, пожалуйста, моего кота. Он там уже, наверное, совсем озверел без еды.
«Как я могла забыть о своем коте? Не иначе как яд вызвал провал в памяти… а ведь мы в ответе за тех, кого приручили», — подумала Алиса. Она засунула руку в карман и достала связку ключей.
— Купи ему кусочки рыбы в желе «Вискас», он их страшно любит. Я тебе потом деньги отдам.
— Натурой отдашь, — усмехнулся Борщ, взял ключи и повернулся, чтобы уходить.
— Борщ, — еще раз закричала Аля, когда Александр уже был у машины, — ты мое единственное спасение от больничной еды! Спасибо тебе! И твоей маме тоже спасибо!
— Я ей передам, — пообещал Борщ. Машина упруго качнулась, когда Александр сел за руль, беззвучно завелась и с тихим шелестом выехала за ворота.
«Кто же он такой? И что он столько лет делает у нас в институте?» — в тысячный раз подумала девушка, вернувшись на лавку. Но думать об этом было все равно что размышлять о пределах Вселенной.
Несмотря на то что воображение у Тигринского отсутствовало, замещенное набором рефлексов, он начал всерьез волноваться за свою жизнь.
«А жива ли Невская вообще?» — задумался он на четвертые сутки и, связав простыни, попытался спуститься с балкона квартиры Али на балкон девятого этажа, но вид вниз был столь убедительным, что Стас с первым же порывом ветра в ужасе заполз обратно. Вечером того же дня он почувствовал жуткий, невыносимый голод. Казбич мрачно лежал на подоконнике. Его шерсть поникла и свалялась.
«Съесть кота, что ли?» — подумал Стас, в который раз обшаривая квартиру в поисках съестного.
Отчаявшись, Тигринский принялся сочинять записки с криками о помощи, сворачивать их в трубочки и бросать за окно. Но кто же будет поднимать с земли бумажки и читать их? Стасу и в голову не приходило, что вынужденное заточение спасает ему жизнь, так как человек, который хотел его убить, в этот самый момент бегал по городу в поисках Тигринского, а тот как сквозь землю провалился. Этот человек, разумеется, не мог знать, что Стас живет в квартире у Али, но даже если бы он это знал, металлическая дверь надежно защищала аспиранта от каких-либо посягательств на его жизнь и здоровье.
— Наташенька, может, вам чайку сделать? — с чувством прошептал практикант, блестя круглыми стеклами очков. Никогда еще он не видел такой красивой девушки и теперь не упускал ни одной возможности побыть с ней рядом. У него даже ноги начинали потеть, когда он заходил в палату к Наташе Куницыной и видел длинные, роскошные, почти белые ее волосы и тонкое, худощавое лицо с красивыми бровями, слегка приподнятыми вверх, и пухлые губы, улыбающиеся только одной стороной, пока вторая половина лица была печальной, как у Пьеро…
— Спасибо, Сережа, принеси, если тебе не трудно, — согласилась девушка. Ее шея все еще сильно болела, а еще сильнее болели ребра. Но едва Наташа вспоминала, какое лицо было у Стручкова, когда она атаковала его зонтиком и как колошматила перевозбудившегося профессора, губы сами собой расплывались в улыбке. Правда, Стручков тоже оказался крепким бойцом, поэтому в долгу не остался.
— Вы теперь в жизни не защититесь! Я всем расскажу, чем вы занимались с вашим научным руководителем! — визжал Стручков, пытаясь огреть Наташу по голове синим дисковым телефонным аппаратом.
Любимый руководитель, проведший трое суток в реанимации, сейчас переехал в соседнюю палату, и вокруг него хлопотала жена, а потом бежала в реанимацию к Лиле, состояние которой оставалось стабильно тяжелым и не было никакого просвета.
К Наташе не приходил никто: мать больше не появлялась, подруг у девушки не было, а Барщевский вычеркнул ее из своей жизни и сердца. Один раз рано утром в окно палаты поскребся Наташин папа, который очень боялся свою супругу и был законченным, забитым подкаблучником, поэтому он отправился к дочери тайком под видом рыбалки. Наверно, маскарад не удался, потому что больше папа к Наташе не приходил. Впрочем, ее это не очень расстраивало, гораздо сильнее угнетала перспектива неизбежного возвращения к родителям. Мысль о жизни, в которой мать диктует Наташе свою волю и получает глубокое удовлетворение от возможности навязать свои решения, продиктованные мелочными прихотями, а никак не интересами дочери, была невыносима.
Для матери она не человек со своими целями и интересами и своей жизнью, а кусок мяса, предмет обстановки, с которым можно делать все, что угодно. Почему-то только сейчас стало Наташе ясно, что не было у нее в семье никогда ни любви, ни уважения, ни поддержки. Одна видимость, лицемерие и больная психика матери, истерички, болезненно зависимой от мнения соседей и делающей все, чтобы быть хорошей в глазах посторонних и страшной мегерой — с домашними. Девушка поняла, что никогда и ни за что не вернется в родительский дом. Она лежала на кровати, смотрела в окно и чувствовала, как злость, возмущение и обида заполняют ее до краев, как сжимаются пальцы, как хочется закричать, заплакать и найти кого-то, кому она была бы нужна и кто бы ее любил.
Машина плавно и быстро летела по проспекту, потом подъехала к обочине и остановилась. Барщевский заглушил двигатель, взял телефон и набрал номер. Ему ответили почти сразу же.
— Ну что там? Как дела? — спросил Александр. Его голос звучал тепло и нежно.
— Все так же, — ответила женщина. — Пока ничего непонятно.
— Мне тоже непонятно, — признался он. — Я сейчас еду на работу.
— На какую именно? — улыбнулась женщина в трубку.
— В институт, — засмеялся Барщевский. — Пока все не закончится, это моя работа.
— Спасибо, — это было сказано сдержанно, но Александр прекрасно понимал, что он действительно нужен.
— Я скоро буду. Пока, я люблю тебя, будь предельно осторожна, — быстро сказал он и нажал на отбой, потом вновь завел машину, выехал на проспект и поехал в сторону НИИ географии.
Наташа заснула, ей снились кошмары: за ней гнался Стручков и бил по голове телефоном. Она проснулась и поняла, что голос Игоря Григорьевича действительно хорошо слышен через стену — профессор капризничал и требовал марципан в шоколаде и раков с пивом. Суп он есть отказывался. То и дело до Наташи долетало его возмущенное ворчание, и только когда к Стручкову заходил врач, профессор замолкал и начинал тихо и жалобно стонать. Наташа думала, что Игорь Григорьевич, как и его дочь, лежащая в реанимации, обладает выдающимся актерским талантом. Стукнула дверь, в палату вошел Виталий Викторович, подошел к Наташе и посмотрел на нее. Наташа повернула голову, встретилась с ним глазами, и вдруг ее сердце упало вниз и замерло, а потом начало стучать часто-часто.
— Посмотрим… — сухо проговорил доктор, обнажая Наташину грудь и аккуратно ощупывая ее больные ребра.
Наташа лежала ни жива ни мертва. В болезни, в тяжелых размышлениях о родителях, маясь от боли и неприятных уколов, девушка сама не заметила, как сильно привязалась к доктору, все нетерпеливее ждала его визитов. Совершенно неожиданно для себя Наташа влюбилась.
Вечером поднялся ветер, пошел дождь и в палатах сразу стало холодно. По этажу гулял сквозняк, в палате Али, расположенной на первом этаже, таинственно шевелились занавески. Тараканы — и те спрятались и не бегали по стенам, и даже за трубой не было видно их торопливого мельтешения. Капли и ветви деревьев били прямо в окна, которые администрация все планировала закрыть решетками, но руки так и не дошли. Свет фонаря, обычно яркий, почти скрылся за пеленой дождя. Часов около пяти к Але зашла Наташа, сказала, что ей разрешили вставать, пожаловалась на Стручкова, на жизнь и больные ребра. Девушки попили чая с ликером, купленным в магазине за углом больницы, причем Наташа, которая сидела на Алиной кровати, поджав под себя длинные худые ноги, еще и подсластила это пойло. Неожиданное чувство к Виталию Викторовичу сбивало ее с толку, Наташе не хотелось оставаться одной, а Марина, с которой она иногда разговаривала «за жизнь», ушла в гости в другое отделение. В Алиной палате было пусто и гулко, две свободные кровати были аккуратно застелены казенными покрывалами, железные пружинные сетки сиротливо провисали почти до самого пола. Соседку Алисы, отравившуюся грибами, собранными возле автозаправки, утром выписали, и девушка осталась одна в большой неуютной комнате. Дождь шумел так сильно, что было плохо слышно друг друга.
— Послушай, Алька, — наконец собралась с духом Наташа, — можно я у тебя немного поживу? Пока не найду другую работу и не сниму квартиру?
— Можно, — кивнула Аля. — Если у тебя, конечно, нет аллергии на кошачью шерсть.
— Нету. У меня ни на что нет аллергии. Только на маму.
— А-а, про твою маменьку я слышала и даже однажды мельком видела, дама она решительная. Не волнуйся, все будет нормально.
— Конечно.
Наташа сделала глоток чая с ликером и пошевелила большим пальцем ноги. Ветер изменил направление и теперь дул прямо в окно, завывая.
— Что ты думаешь по поводу того, что Лилька впала в кому? — спросила Наташа, наблюдая за движением своего пальца. — Мне совершенно непонятно, кто мог это сделать. И, главное, пытались и тебя с Эммой Никитичной отравить… Или это просто пищевое отравление? Например, грибочками…
Аля покачала головой:
— Эта дрянь, которой мы отравились, вызывает остановку дыхания. Грибы, насколько я знаю, так быстро не действуют, а Лилька захрипела и упала на пол сразу же после того, как выпила вина. И еще одно: от вина шел какой-то необычный запах, и я убеждена, что он мне знаком, но не помню откуда…
Наташа подняла голову от чашки и внимательно посмотрела на Алису.
— А на что похож запах? — спросила она.
— Ни на что. Это особенный запах какой-то, — быстро ответила Аля. — Кстати, ходят слухи, что Лилька очень плоха, она все время под капельницей и на искусственной вентиляции легких.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26