Далее она также планировала заняться грязью. Здесь есть шансы выявить некие несоответствия. К примеру, для имитации преклонного возраста подделки, объяснила она, фальсификаторы часто нагревают холст, чтобы создать сеточку из тончайших трещинок, то есть так называемый кракелюр, столь характерный для старой краски. Однако эти трещинки не должны выглядеть свежими, и, соответственно, фальсификаторам приходится имитировать многолетние отложения пыли, каминной или свечной сажи. С этой целью в кракелюр втирается ламповый нагар. К несчастью для мошенников, в этом случае текстура и размер частиц оказываются куда более однородными, нежели случайная грязь, пыль или дым, воздействовавшие на картину в течение многих десятилетий.
Последним выступал Юст Берген, которого публике представили как ведущего мирового эксперта по растительным волокнам. Его задачей станет анализ холста. В разные периоды ткань вырабатывалась различными методами, а их конкретный характер можно выяснить путем микроскопического исследования материала. Зачастую Берген мог определить возраст ткани или страну происхождения, изучив метод плетения или состав нитей. Очевидно, если холст был изготовлен после смерти Ван Гога, он никак не мог на нем рисовать. Если же ткань имеет надлежащий возраст, но вряд ли могла быть доступна в Южной Франции в конце 1880-х, подлинность картины также окажется под сомнением.
– А не проще ли сделать датировку по углероду-четырнадцать? – спросил какой-то репортер от британской прессы.
Жолие обернулся к экспертам.
– Не думаю, что такая проверка поможет. Или я не прав? Может быть, действительно стоит рассмотреть этот вопрос?
– Мы ведь обсуждаем не туринскую плащаницу, – сказал Балеара, отрицательно помахивая рукой, – или иной по-настоящему древний предмет. Радиоуглерод может дать лишь некий диапазон дат. К примеру, для любого современного образца, появившегося до начала ядерных испытаний, имеется определенное стандартное отклонение. Кроме того, рассчитывается и коэффициент лабораторной ошибки. Погрешность в плюс-минус пять лет может стать весьма проблематичной, когда речь идет о художнике, чья карьера продлилась около десятилетия, а в нашем случае даже меньше.
– Да, – подхватил Юст Берген. – Я тоже так считаю. Понимаете, получаемый разброс дат вряд ли поможет. Что, например, нам скажет диапазон в двадцать лет? Вряд ли что-нибудь полезное, хотя я и не спорю, что иногда такая датировка существенно важна.
– Даже и не смейте сравнивать картину с туринской плащаницей, – проворчал Турн. – Ваша плащаница не что иное, как средневековая фальшивка.
Из публики послышалось несколько изумленных вздохов, кто-то присвистнул, раздались смешки. Эксперты неловко переглянулись.
– Что ж, – сказал Жолие, – мы, к счастью, собрались здесь вовсе не для решения проблемы с плащаницей.
– Она уже давно решена, – фыркнул Турн.
– Может быть, у кого-то есть вопросы? – с надеждой в голосе обратился Антуан к залу.
Встала какая-то женщина от французского телевидения и, не обращая внимания на договоренность, что пресс-конференция проводится на английском, скороговоркой выпалила в Жолие каким-то длиннющим вопросом на своем родном языке.
– Ah, oui, – ответил тот. – Peut-etre, madame.
– Я полагаю, – сказал Балеара, – что предварительные выводы мы сможем дать буквально через несколько дней.
Он оглянулся на своих коллег, ожидая согласия.
Креспи одобрительно махнул рукой. Берген пожал плечами.
– Если подделка, то времени обычно уходит мало, – сказал Люц.
– А если подлинник? – спросил Турн насмешливо. – Времени уйдет много?
– Мои собственные изыскания довольно продолжительны, так как они требуют работы в архивах, – ответил Люц, – однако технические методы могут сразу выявить противоречия.
– Да, конечно, – сказал Балеара. – Причем отсутствие противоречий вовсе не означает доказательство подлинности.
– О, если вы начнете противоречить мне, то окажетесь не правы, – надменно заявил Турн. – Здесь нет никаких сомнений: данный автопортрет принадлежит собранию «Де Грут».
Британский репортер снова вскочил на ноги.
– Предположим, доктор Турн прав и это действительно настоящий Ван Гог. Сколько за него дадут на аукционе?
Эксперты молча переглянулись.
– Вполне приличную сумму, – наконец сказал Балеара, и все рассмеялись, исключая Турна.
– Да, но конкретно сколько? – продолжал настаивать репортер. – Миллион евро? Десять миллионов евро? Двадцать?
– Вы должны понимать, – вмешался Жолие, – что мы не можем говорить о настроении рынка. Если у нас подлинник, то сначала требуется установить законного владельца. И именно от него или, скажем, от организации-владельца будет зависеть, продается ли эта картина или нет. А здесь наша работа не играет никакой роли.
– О, пожалуйста, не делайте вид, будто сами об этом не задумывались! Есть люди, которые очень даже заинтересованы в результатах вашей экспертизы. – Репортер показал на адвокатов Минского. – Кое-кого вы можете сделать весьма богатым человеком.
– «Подсолнухи» Ван Гога в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году были проданы за сумму более тридцати девяти миллионов долларов, – признал Жолие. – При этом, кстати, разгорелся спор о подлинности картины. Причем чуть позднее, в том же самом году, «Ирисы» Винсента принесли почти пятьдесят четыре миллиона, а в девяностом портрет доктора Гаше был продан уже за восемьдесят два с половиной миллиона долларов.
Турн вскочил на ноги.
– Искусство – не предмет для торга! – зашипел он. – Искусство гораздо важнее денег! Только идиот способен вообразить, будто его можно мерить деньгами! Вы спрашиваете, чем я могу доказать подлинность? Мне не нужно смотреть на собственную руку и задаваться вопросом, подлинная ли она! Я просто знаю! Это портрет из коллекции «Де Грут»! Он бесценен!
Его убежденность, подчеркнутая свистящей тростью, которой он размахивал как эспадроном, вызвала к жизни фейерверк фотовспышек. «Ага, пресса наконец-то получила желаемое», – подумала Эсфирь.
Хенсон обернулся к девушке и закатил глаза. Негодующий Турн уже собрался было покинуть зал, однако его остановила овация публики. Люди повскакивали с мест, и пресс-конференцию поспешили закрыть.
Хенсон с Эсфирью пересекли Паулус-Поттерстрат и пошли вдоль улицы Ван-дер-Вельдстрат в направлении гостиницы «Акка интернейшнл».
– Ну что ж, – сказал Хенсон, – похоже, у нас есть пара деньков на осмотр города.
– Ты когда-нибудь видел эксперта, готового дать заключение через пару дней?
Хенсон энергично покачал головой вправо-влево, будто разминая затекшую шею.
– Видел, – сказал он меланхолично. – Доктор Турн, к примеру.
– О, в нем может говорить простое тщеславие.
– Да, тщеславие – мать эгоизма. Или дитя убежденности. Между прочим, эгоизм вовсе не означает автоматически, что он ошибается. Думаю, наоборот, нам следует вооружиться гипотезой, что он прав. – Хенсон шагнул в сторону, пропуская между собой и девушкой потного толстяка, облаченного в защитную куртку со множеством карманчиков. – И самое главное, надо как можно подробнее проследить путь картины. А если комиссия решит, что она поддельная, то такой ответ, по их словам, мы получим очень скоро. Так что мы не очень много усилий потратим зря.
– Тогда есть смысл просто поглазеть на город за государственный счет.
– Знаешь, я ненавижу понапрасну терять время. А ты была когда-нибудь в Амстердаме?
– Ты все время забываешь, что я работаю турагентом.
– Мне консьержка сказала, что торговый квартал совсем недалеко, от гостиницы через канал.
– У меня все есть.
Он прищелкнул языком.
– Ладно. Может, тогда поужинаем в ресторане, а пока решим, где именно? Консьержка говорит, что ночная жизнь тоже неподалеку.
– Меня интересует только один вопрос. Не вернуться ли мне домой?
– Из-за матери?
Эсфирь остановилась у фонтана перед гостиницей. В зеленоватой воде тихо покачивался полуразмокший сигарный окурок.
– Что, если она услышит про Сэмюеля Мейера? У них в доме престарелых есть телевизоры. Обычно она никак не реагирует на внешний мир, даже не замечает его, но… а вдруг у нее будет шок? Нет, мне лучше вернуться.
Хенсон неподвижно стоял рядом, руки в карманах, глаза рассеянно блуждают по гостиничному фасаду. С соседней улицы донесся автомобильный гудок.
– В таком случае ты никогда не найдешь ответа на свои вопросы, – наконец сказал он и взглянул ей в лицо, словно желая проверить, не слишком ли далеко зашел в своем мнении.
Девушка скрестила руки на груди. Да, в этом-то все и дело. Она боялась узнать, что ее отец был одним из них, одним из тех, кто принимал участие в «окончательном решении».
– Слушай, Эсфирь, я тут подумал… Может, завтра утром стоит съездить в Бекберг? Туда, где был музей «Де Грут»?
– Не знаю.
– Хм-м… У нас в гостинице есть небольшой бар. Не пропустить ли по стаканчику? Сам-то я пью не часто, но… в конце концов, здесь Европа и… ну… может, зайдем, а? Возьмем вина? Пива? Что-нибудь в таком духе? Мы ведь в столице пива…
Пока он говорил, Эсфирь молча разглядывала его лицо, пытаясь решить, покраснел ли он на самом деле, или это только так кажется. Нет, тут дело не в вине. Бойскаут.
– Давай вот как, – сказала она. – Я сначала пойду прогуляюсь в Вондельпарк, потом поднимусь в номер, на пару часов залезу в ванну, сделаю пару-другую звонков и лягу баиньки.
– Да ведь еще пяти нет, – удивился Хенсон.
– А завтра утром мы поедем в Бекберг. После этого я тебе ничего обещать не могу.
– Ладно, – сказал он. – Хорошо.
– Так что особо не задерживайся в Валлене.
– Ва… Где?
– В квартале красных фонарей.
– Боже упаси! – быстро выпалил он.
– Местечко там старинное. Масса интересной архитектуры.
– Я покупаю «Плейбой» только из-за комиксов.
– Ты читаешь «Плейбой»?
– Ну… не то чтобы читаю. Это просто поговорка такая.
– Бойскаут! – Она рассмеялась и направилась в парк.
– Эй!
Эсфирь даже не обернулась. Хенсон хотел было запротестовать, но так и не нашел слов.
Глава 13
ЗАГОРОДНАЯ ПОЕЗДКА
– Как матушка? – спросил Хенсон, когда машина выбралась из затора и он смог облегченно перевести дух.
Пригороды Амстердама наконец-то остались за спиной, и теперь они двигались по трассе А2 в сторону Утрехта. Предстояло найти съезд Эде-Вагенинген на А12.
– Без особых изменений. Меня несколько раз заверили, что физически она в порядке. Я не хочу, чтобы мать умирала одна, пусть даже она и не замечает, что я рядом.
– Да, понимаю…
Эсфирь хотела было сказать: «В самом деле?» – однако вовремя вспомнила, что он вдовец и, наверное, даже лучше ее знает, каково терять близкого человека.
– А может быть, все это не имеет смысла, – добавила она, помолчав.
– От себя не убежишь.
– Да, это дело нелегкое, – согласилась девушка, глядя в окно. – Еще я разговаривала с Йосси Левом. Он прямо с ножом к горлу пристал, чтобы я с тобой работала.
– Вот и отлично.
– Не люблю, когда меня заставляют.
– Я тоже не люблю, – кивнул Хенсон, – но пусть это не мешает тебе сделать разумный выбор. – Он обогнал грузовик, набитый пивными бочками, затем бросил взгляд в сторону горизонта. – Великолепная страна.
– Слишком зеленая, – сказала она. – Слишком мокрая.
– Серьезно?
– Как рай… Кстати, раз уж мы о нем заговорили. Как прошел твой поход в квартал красных фонарей?
– Поужинал в индонезийском ресторане. «Де Кантиль эн де Тийгер» или что-то в этом духе. Объелся под самую завязку. А насчет того квартала… Боюсь тебя разочаровать, но я и близко к нему не подходил. В гостиницу вернулся к десяти. Посмотрел ночные новости на Эн-би-си.
Эсфирь шлепнула себя по колену.
– Ага, придумал легенду и теперь от нее ни на шаг, да? Такие подробности… Не слишком ли правдоподобно?
– Я что, похож на человека, склонного пускаться во все тяжкие, да еще и ночами напролет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Последним выступал Юст Берген, которого публике представили как ведущего мирового эксперта по растительным волокнам. Его задачей станет анализ холста. В разные периоды ткань вырабатывалась различными методами, а их конкретный характер можно выяснить путем микроскопического исследования материала. Зачастую Берген мог определить возраст ткани или страну происхождения, изучив метод плетения или состав нитей. Очевидно, если холст был изготовлен после смерти Ван Гога, он никак не мог на нем рисовать. Если же ткань имеет надлежащий возраст, но вряд ли могла быть доступна в Южной Франции в конце 1880-х, подлинность картины также окажется под сомнением.
– А не проще ли сделать датировку по углероду-четырнадцать? – спросил какой-то репортер от британской прессы.
Жолие обернулся к экспертам.
– Не думаю, что такая проверка поможет. Или я не прав? Может быть, действительно стоит рассмотреть этот вопрос?
– Мы ведь обсуждаем не туринскую плащаницу, – сказал Балеара, отрицательно помахивая рукой, – или иной по-настоящему древний предмет. Радиоуглерод может дать лишь некий диапазон дат. К примеру, для любого современного образца, появившегося до начала ядерных испытаний, имеется определенное стандартное отклонение. Кроме того, рассчитывается и коэффициент лабораторной ошибки. Погрешность в плюс-минус пять лет может стать весьма проблематичной, когда речь идет о художнике, чья карьера продлилась около десятилетия, а в нашем случае даже меньше.
– Да, – подхватил Юст Берген. – Я тоже так считаю. Понимаете, получаемый разброс дат вряд ли поможет. Что, например, нам скажет диапазон в двадцать лет? Вряд ли что-нибудь полезное, хотя я и не спорю, что иногда такая датировка существенно важна.
– Даже и не смейте сравнивать картину с туринской плащаницей, – проворчал Турн. – Ваша плащаница не что иное, как средневековая фальшивка.
Из публики послышалось несколько изумленных вздохов, кто-то присвистнул, раздались смешки. Эксперты неловко переглянулись.
– Что ж, – сказал Жолие, – мы, к счастью, собрались здесь вовсе не для решения проблемы с плащаницей.
– Она уже давно решена, – фыркнул Турн.
– Может быть, у кого-то есть вопросы? – с надеждой в голосе обратился Антуан к залу.
Встала какая-то женщина от французского телевидения и, не обращая внимания на договоренность, что пресс-конференция проводится на английском, скороговоркой выпалила в Жолие каким-то длиннющим вопросом на своем родном языке.
– Ah, oui, – ответил тот. – Peut-etre, madame.
– Я полагаю, – сказал Балеара, – что предварительные выводы мы сможем дать буквально через несколько дней.
Он оглянулся на своих коллег, ожидая согласия.
Креспи одобрительно махнул рукой. Берген пожал плечами.
– Если подделка, то времени обычно уходит мало, – сказал Люц.
– А если подлинник? – спросил Турн насмешливо. – Времени уйдет много?
– Мои собственные изыскания довольно продолжительны, так как они требуют работы в архивах, – ответил Люц, – однако технические методы могут сразу выявить противоречия.
– Да, конечно, – сказал Балеара. – Причем отсутствие противоречий вовсе не означает доказательство подлинности.
– О, если вы начнете противоречить мне, то окажетесь не правы, – надменно заявил Турн. – Здесь нет никаких сомнений: данный автопортрет принадлежит собранию «Де Грут».
Британский репортер снова вскочил на ноги.
– Предположим, доктор Турн прав и это действительно настоящий Ван Гог. Сколько за него дадут на аукционе?
Эксперты молча переглянулись.
– Вполне приличную сумму, – наконец сказал Балеара, и все рассмеялись, исключая Турна.
– Да, но конкретно сколько? – продолжал настаивать репортер. – Миллион евро? Десять миллионов евро? Двадцать?
– Вы должны понимать, – вмешался Жолие, – что мы не можем говорить о настроении рынка. Если у нас подлинник, то сначала требуется установить законного владельца. И именно от него или, скажем, от организации-владельца будет зависеть, продается ли эта картина или нет. А здесь наша работа не играет никакой роли.
– О, пожалуйста, не делайте вид, будто сами об этом не задумывались! Есть люди, которые очень даже заинтересованы в результатах вашей экспертизы. – Репортер показал на адвокатов Минского. – Кое-кого вы можете сделать весьма богатым человеком.
– «Подсолнухи» Ван Гога в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году были проданы за сумму более тридцати девяти миллионов долларов, – признал Жолие. – При этом, кстати, разгорелся спор о подлинности картины. Причем чуть позднее, в том же самом году, «Ирисы» Винсента принесли почти пятьдесят четыре миллиона, а в девяностом портрет доктора Гаше был продан уже за восемьдесят два с половиной миллиона долларов.
Турн вскочил на ноги.
– Искусство – не предмет для торга! – зашипел он. – Искусство гораздо важнее денег! Только идиот способен вообразить, будто его можно мерить деньгами! Вы спрашиваете, чем я могу доказать подлинность? Мне не нужно смотреть на собственную руку и задаваться вопросом, подлинная ли она! Я просто знаю! Это портрет из коллекции «Де Грут»! Он бесценен!
Его убежденность, подчеркнутая свистящей тростью, которой он размахивал как эспадроном, вызвала к жизни фейерверк фотовспышек. «Ага, пресса наконец-то получила желаемое», – подумала Эсфирь.
Хенсон обернулся к девушке и закатил глаза. Негодующий Турн уже собрался было покинуть зал, однако его остановила овация публики. Люди повскакивали с мест, и пресс-конференцию поспешили закрыть.
Хенсон с Эсфирью пересекли Паулус-Поттерстрат и пошли вдоль улицы Ван-дер-Вельдстрат в направлении гостиницы «Акка интернейшнл».
– Ну что ж, – сказал Хенсон, – похоже, у нас есть пара деньков на осмотр города.
– Ты когда-нибудь видел эксперта, готового дать заключение через пару дней?
Хенсон энергично покачал головой вправо-влево, будто разминая затекшую шею.
– Видел, – сказал он меланхолично. – Доктор Турн, к примеру.
– О, в нем может говорить простое тщеславие.
– Да, тщеславие – мать эгоизма. Или дитя убежденности. Между прочим, эгоизм вовсе не означает автоматически, что он ошибается. Думаю, наоборот, нам следует вооружиться гипотезой, что он прав. – Хенсон шагнул в сторону, пропуская между собой и девушкой потного толстяка, облаченного в защитную куртку со множеством карманчиков. – И самое главное, надо как можно подробнее проследить путь картины. А если комиссия решит, что она поддельная, то такой ответ, по их словам, мы получим очень скоро. Так что мы не очень много усилий потратим зря.
– Тогда есть смысл просто поглазеть на город за государственный счет.
– Знаешь, я ненавижу понапрасну терять время. А ты была когда-нибудь в Амстердаме?
– Ты все время забываешь, что я работаю турагентом.
– Мне консьержка сказала, что торговый квартал совсем недалеко, от гостиницы через канал.
– У меня все есть.
Он прищелкнул языком.
– Ладно. Может, тогда поужинаем в ресторане, а пока решим, где именно? Консьержка говорит, что ночная жизнь тоже неподалеку.
– Меня интересует только один вопрос. Не вернуться ли мне домой?
– Из-за матери?
Эсфирь остановилась у фонтана перед гостиницей. В зеленоватой воде тихо покачивался полуразмокший сигарный окурок.
– Что, если она услышит про Сэмюеля Мейера? У них в доме престарелых есть телевизоры. Обычно она никак не реагирует на внешний мир, даже не замечает его, но… а вдруг у нее будет шок? Нет, мне лучше вернуться.
Хенсон неподвижно стоял рядом, руки в карманах, глаза рассеянно блуждают по гостиничному фасаду. С соседней улицы донесся автомобильный гудок.
– В таком случае ты никогда не найдешь ответа на свои вопросы, – наконец сказал он и взглянул ей в лицо, словно желая проверить, не слишком ли далеко зашел в своем мнении.
Девушка скрестила руки на груди. Да, в этом-то все и дело. Она боялась узнать, что ее отец был одним из них, одним из тех, кто принимал участие в «окончательном решении».
– Слушай, Эсфирь, я тут подумал… Может, завтра утром стоит съездить в Бекберг? Туда, где был музей «Де Грут»?
– Не знаю.
– Хм-м… У нас в гостинице есть небольшой бар. Не пропустить ли по стаканчику? Сам-то я пью не часто, но… в конце концов, здесь Европа и… ну… может, зайдем, а? Возьмем вина? Пива? Что-нибудь в таком духе? Мы ведь в столице пива…
Пока он говорил, Эсфирь молча разглядывала его лицо, пытаясь решить, покраснел ли он на самом деле, или это только так кажется. Нет, тут дело не в вине. Бойскаут.
– Давай вот как, – сказала она. – Я сначала пойду прогуляюсь в Вондельпарк, потом поднимусь в номер, на пару часов залезу в ванну, сделаю пару-другую звонков и лягу баиньки.
– Да ведь еще пяти нет, – удивился Хенсон.
– А завтра утром мы поедем в Бекберг. После этого я тебе ничего обещать не могу.
– Ладно, – сказал он. – Хорошо.
– Так что особо не задерживайся в Валлене.
– Ва… Где?
– В квартале красных фонарей.
– Боже упаси! – быстро выпалил он.
– Местечко там старинное. Масса интересной архитектуры.
– Я покупаю «Плейбой» только из-за комиксов.
– Ты читаешь «Плейбой»?
– Ну… не то чтобы читаю. Это просто поговорка такая.
– Бойскаут! – Она рассмеялась и направилась в парк.
– Эй!
Эсфирь даже не обернулась. Хенсон хотел было запротестовать, но так и не нашел слов.
Глава 13
ЗАГОРОДНАЯ ПОЕЗДКА
– Как матушка? – спросил Хенсон, когда машина выбралась из затора и он смог облегченно перевести дух.
Пригороды Амстердама наконец-то остались за спиной, и теперь они двигались по трассе А2 в сторону Утрехта. Предстояло найти съезд Эде-Вагенинген на А12.
– Без особых изменений. Меня несколько раз заверили, что физически она в порядке. Я не хочу, чтобы мать умирала одна, пусть даже она и не замечает, что я рядом.
– Да, понимаю…
Эсфирь хотела было сказать: «В самом деле?» – однако вовремя вспомнила, что он вдовец и, наверное, даже лучше ее знает, каково терять близкого человека.
– А может быть, все это не имеет смысла, – добавила она, помолчав.
– От себя не убежишь.
– Да, это дело нелегкое, – согласилась девушка, глядя в окно. – Еще я разговаривала с Йосси Левом. Он прямо с ножом к горлу пристал, чтобы я с тобой работала.
– Вот и отлично.
– Не люблю, когда меня заставляют.
– Я тоже не люблю, – кивнул Хенсон, – но пусть это не мешает тебе сделать разумный выбор. – Он обогнал грузовик, набитый пивными бочками, затем бросил взгляд в сторону горизонта. – Великолепная страна.
– Слишком зеленая, – сказала она. – Слишком мокрая.
– Серьезно?
– Как рай… Кстати, раз уж мы о нем заговорили. Как прошел твой поход в квартал красных фонарей?
– Поужинал в индонезийском ресторане. «Де Кантиль эн де Тийгер» или что-то в этом духе. Объелся под самую завязку. А насчет того квартала… Боюсь тебя разочаровать, но я и близко к нему не подходил. В гостиницу вернулся к десяти. Посмотрел ночные новости на Эн-би-си.
Эсфирь шлепнула себя по колену.
– Ага, придумал легенду и теперь от нее ни на шаг, да? Такие подробности… Не слишком ли правдоподобно?
– Я что, похож на человека, склонного пускаться во все тяжкие, да еще и ночами напролет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39