Морфин. Оранжевые таблетки без маркировки. Зажим для бумажных денег с семью долларовыми купюрами.
– С обратной стороны ящиков нет следов от клейкой ленты, – заметил он, – так что если он и прятал что-нибудь, то не таким способом.
Среди пачки купонов и квитанций Эсфирь заметила надпись на иврите. Израильская марка на крошечном конверте. На обороте она увидела, что он был отправлен матерью в 1973 году. Дрожащими пальцами она извлекла письмо.
– Что это? – спросил Хенсон.
Девушка ничего не ответила. Присев на краешек постели, она прочитала короткое послание:
«Больше не пиши. И не пытайся искать встречи ни со мной, ни с моей дочерью. Пойми, что я больше не могу тебя видеть. Слишком много воспоминаний. Ты говоришь, что любишь нас. Вот и дай Эсфири шанс жить своей жизнью. Все, что ты можешь, это только причинить ей боль. Если тебе все равно, что будет со мной, тогда хотя бы подумай о ней».
Роза даже не поставила подпись.
«Все, что ты можешь, это только причинить ей боль».
Глава 4
ЧЕРДАК
– Все в порядке? – спросил Хенсон, глядя сверху вниз и пытаясь понять, что же так расстроило Эсфирь.
Девушка быстро спрятала листок в кармане.
– Мы в тупике, – резко ответила она. – Что вы вообще собираетесь тут найти?
Хенсон опять одарил ее долгим взглядом, словно раздумывая, стоит ли спросить насчет конверта и письма. Когда же он решился-таки заговорить, то слова прозвучали осторожно.
– Кто знает, – начал он. – Ведь тип по имени Шток искал нечто эдакое…
Он присел на корточки рядом и коснулся тыльной стороны ее кисти.
– Послушайте, если вам трудно…
Она отдернула руку и вскочила на ноги.
– Это мой отец! Родной отец! Я тут стою, как дура, смотрю на всю эту ерунду, всякую мелочь из его жизни – и не вижу ничего! Ничего! Кем он был? Кем?!
Она выхватила письмо из кармана и швырнула ему в лицо. Внезапно в ее груди словно образовался огромный пузырь рыданий, который все ширился и рос, пока наконец не прорвался сквозь перехваченное горло, пролившись слезами. Она закрыла лицо руками и бросилась в коридор. Хенсон двинулся было за ней, но стоило ему положить ладонь ей на плечо, как девушка принялась отбиваться. Хенсон бросил беспомощный взгляд на валявшееся на полу письмо, затем отступил на шаг.
– Не сердитесь. Мы еще все выясним. Никто же не уверен на сто процентов, что он был Мейербером.
– Ой, да хватит! – крикнула она. – Вы же сами так думаете! Вы просто ищете доказательства!
Хенсон не нашелся что ответить.
Эсфирь ухватилась за перила лестницы и взяла себя в руки. Раны разыгрались не на шутку. Впрочем, она была только рада этому: боль не давала все время думать про отца.
– Может, вам лучше подождать на улице? – предложил Хенсон.
– Осталась еще одна комната, – мрачно ответила Эсфирь и пошла по коридору.
Хенсон проследил за ней взглядом. Вторая спальня оказалась столь же пыльной, как и подвал. Стены не знали свежей краски уже много лет. В низенькой тумбочке белого цвета не оказалось ничего, кроме мотка проволоки. У двери валялась перевернутая картонная коробка, служившая, видимо, местом хранения одежды, ворох которой лежал рядом. В углу под толстым слоем пыли находилась еще одна большая коробка, и когда Эсфирь приподняла ее, то сначала подумала, что нашла какую-то деревянную клетку. Сообразив через секунду, что на нее смотрит миниатюрная кроватка, девушке стало ясно, чем была эта комнатушка. Это ее детская. Несмотря на то что Эсфирь прожила здесь менее года, Мейер все равно три с лишним десятилетия хранил у себя ее младенческую мебель. Если бы не слезы несколькими минутами раньше, сейчас она бы уж точно разрыдалась. Но теперь внутри все словно онемело. Эсфирь взглянула на заляпанный потолок, пустую тумбочку и распахнутый стенной шкаф, совершенно пустой, если не считать пару-другую проволочных вешалок. Неужели это действительно была ее комната? И если да, то разве не должна она хоть что-то припомнить, пусть даже самую малость?
«Все, что ты можешь, это только причинить ей боль».
– Подвижки есть? – В дверном проеме появился Хенсон.
Она покачала головой.
– Остается только чердак. Я и сам мог бы справиться…
– Нет уж, – сказала она. – Я тоже пойду.
Хенсон распахнул низенькую дверцу, и глазам предстала узкая, крутая лестница из деревянных ступенек. Он повернул старомодный, еще бакелитовый выключатель, и над ними загорелась желтоватая лампочка. Светлый оттенок дерева напомнил девушке древние лестницы Иерусалима, что еще остались в Старом городе.
Голые балки на чердаке создавали впечатление, будто они попали в чрево какого-то зверя. Грубо обтесанные доски устилали только часть пола. Дальше между стропилами зияли пустоты, прикрытые потолочной дранкой расположенных ниже комнат.
– Коробки какие-то, – заметил Хенсон. Их оказалось только три, все открыты и перевернуты.
– Сплошная пыль, – сказала Эсфирь, разглядывая паутину на решетке слухового окна, приходившегося на уровне бровей. – Должно быть, он редко сюда поднимался.
Хенсон тем временем едва не раздавил какой-то тазик.
– Э-э, да у него крыша течет, – сказал он, щуря глаза на древний и, конечно, неработающий светильник, подвешенный к кровельному скату.
Провода, изолированные матерчатой оплеткой и удерживаемые на месте керамическими бобышками, шли по стропилам через весь чердак.
– Не вздумайте трогать, – предупредила Эсфирь.
– Да ну, их сто лет как отключили, – сказал Хенсон и в доказательство ткнул пальцем влево. Там, свисая с одной из жил, покачивался закрытый зонтик.
– Ничего я здесь не вижу, – продолжил он, дойдя до последней половицы и осторожно переступив на не-обшитые балки, ведущие к слуховому окну. – Ого, у него тут летучие мыши жили…
Эсфирь присела на корточки, желая покопаться в ворохе вещей, вываленных из опрокинутой коробки. Так, несколько простеньких женских платьев. Она подтащила другой ящик поближе к свету и обнаружила в нем десятки магнитофонных бобин. На коробочках написаны чьи-то имена.
– Когда-нибудь слышали такое имя, Рейнхард? – спросила она.
Хенсон остановился, пожал плечами и, выпрямившись, ударился головой о кровлю.
– Тьфу ты, черт!
– Поосторожней там, – посоветовала она. – Как насчет Биксби… нет, Бикс Бейдербек?
– Немцы? – спросил Хенсон. – Чьи-то записи, наверное. Вы видели внизу магнитофон?
– Да нет, только радио на кухне и телевизор в гостиной.
– Что ж, придется взять с собой.
Он повернулся к девушке, все еще потирая ушибленный лоб. Затем, неуклюже переступая по узенькой балке, пошел назад из темноты.
– Текс Бенек, – прочитала вслух Эсфирь. – Джимми Лансфорд. Это что за немцы с такими именами, Текс и Джимми?
– А! – сообразил Хенсон. – Это же ребята из «Биг Бенда»! Джанго Рейнхард. Еще мой отец… – Тут он едва не оступился, но, отчаянно взмахнув руками, сумел-таки остаться на ногах.
Затем, дотянувшись до электропроводки, снял с нее висевший зонтик, чтобы с его помощью удерживать равновесие, как акробат на проволоке.
Только девушка хотела заметить, что ему повезло не получить удар током, как Хенсон перепрыгнул на доски настила и приветственно помахал зонтиком.
– Что такое? – тут же сказал он недоуменно и заторопился поближе к свету.
Теперь Эсфирь тоже могла видеть, что его так заинтриговало. Внутри, вокруг стержня была обмотана какая-то коричневая бумага. Хенсон отогнул кусочек и увидел под ним еще какую-то бумагу, на этот раз очень толстую. Хотя нет, это холстина, плотная и жесткая.
– Ага! – воскликнул он и принялся торопливо вытаскивать находку. Мешала зонтичная ручка. Промучившись полминуты, Хенсон наконец отломил ее, а затем вытряхнул рулон на пол.
– Что это? – спросила Эсфирь.
Хенсон упал на колени, с наслаждением подтянул рукава повыше и принялся не спеша разворачивать холст. Глазам предстала характерная масляная поверхность, рыжевато-желтые пряди… Мужской портрет?
Когда рулон оказался развернут полностью, Хенсон плюхнулся задом на пол.
– Чтоб мне провалиться, – тихо сказал он. – Нет, чтоб мне провалиться…
– Картина? – спросила Эсфирь. – Это картина, да?
– Если я не ослеп окончательно, – раздалось в ответ, – это Ван Гог…
Девушка прекрасно разобрала слова, но, убей бог, не могла взять в толк, что бы это значило.
Она еще подыскивала правильный вопрос, который помог бы выяснить смысл происходящего, как внизу раздался сильный хлопок, а вслед за ним ухнул раскатистый гром. Весь чердак словно приподняло дюйма на два и тут же бросило вниз, как самолет в воздушную яму. Из-под ног неожиданно выбило пол. Хенсон опрокинулся на спину и замахал конечностями, напоминая перевернутого жука. Эсфирь же швырнуло ничком, она ловко приземлилась на руки и сразу подумала про рану на голове.
– Что за шутки! – воскликнул Хенсон.
Эсфирь же отлично разобралась в характере взрыва:
– Какой идиот открыл газ?!
Хенсон лихорадочно вскарабкался на ноги и ошарашенно уставился на пол.
– Пошли! – скомандовал он мигом позже. Сбежав по лестнице до половины, он вдруг словно споткнулся. – Картина!
Эсфирь заторопилась назад и схватила холст. В воздухе уже явственно попахивало дымом.
Хенсон осторожно приоткрыл дверь с чердачной лестницы. С первого этажа валили огненные клубы. Опаляя лицо немыслимым жаром, навстречу полицейскому метнулось ревущее пламя, облизывая своим желтым языком коридорные стены. Хенсон едва успел захлопнуть дверь.
Чертыхнувшись, он крикнул:
– Отрезаны! Лестнице каюк!
Долю секунды они смотрели друг на друга. Огонь идет вверх. Он всегда идет вверх.
– Крыша! – выдохнула она. – На крышу есть люк?
– Окно!
Спотыкаясь, они бросились обратно. Из щелей между досками выбивались кудрявые завитки дыма. Хенсон в два прыжка добрался до края настила и, балансируя на манер канатоходца, побежал по балкам до слухового окна.
– Тут решетка! И я не вижу карниза! Может, отвесная стена до самой земли!
– Предпочитаете сгореть?
Хенсон выхватил мобильник и набрал 911, по ходу дела разглядывая крепившие решетку болты.
– Да! – заорал он в трубку. – Пожар! Мы на чердаке!
Озираясь по сторонам, Хенсон пытался найти хоть что-то, чем смог бы справиться с решеткой или болтами. Увлекшись поисками, он едва не свалился с деревянного бруса.
– Не зна… – Он в отчаянии оглянулся на Эсфирь. – Адрес!
Девушка тупо уставилась на него. Она не помнила адреса. Как там говорил отец? «Скажи таксисту…»
– Да не знаю я! – кричал Хенсон. – Напротив стадиона! Да, «Ригли-Филд»! А я-то откуда знаю, Аддисон-стрит или что! Владелец дома – Сэмюель Мейер. Я говорю, Мейер! Да! Нет! Мы заперты на чердаке!
Здесь он потерял-таки равновесие и одной ногой ступил на потолочную дранку.
– Осторожно! – воскликнула Эсфирь. – Вы же провалитесь!
– Давайте быстрее!
Сунув мобильник в карман, он обернулся к ней. На лице явственно читалась мысль: «Спасайся, кто может…»
Девушка тем временем копалась в памяти. Добравшись в тот первый раз из аэропорта, она так переживала, что почти не обратила внимания, как выглядит дом снаружи. Кажется, крыша не очень крутая, напоминает мансарду. Можно ли на нее вскарабкаться? А нет ли там каких-то украшений, чтобы за них уцепиться?
– Решетка! Стальная решетка! Против грабителей! – сообразила она. – Значит, на крышу есть какой-то доступ извне!
Эсфирь шагнула к лестнице и увидела, что внизу, на двери, уже коробится и идет пузырями краска. Ничего себе пожарчик! С момента взрыва прошла едва ли минута!
Хенсон тем временем сражался с одним болтом решетки, пытаясь отвернуть его голой рукой, потом вцепился в него зубами.
– Инструменты! Хоть что-нибудь! – промычал он.
Девушка прыжками носилась из одного угла чердака в другой, отчаянно вороша барахло, вываленное из перевернутых коробок. Платья? Бобины с лентами? Картина? Неужели нет ничего прочного, жесткого?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
– С обратной стороны ящиков нет следов от клейкой ленты, – заметил он, – так что если он и прятал что-нибудь, то не таким способом.
Среди пачки купонов и квитанций Эсфирь заметила надпись на иврите. Израильская марка на крошечном конверте. На обороте она увидела, что он был отправлен матерью в 1973 году. Дрожащими пальцами она извлекла письмо.
– Что это? – спросил Хенсон.
Девушка ничего не ответила. Присев на краешек постели, она прочитала короткое послание:
«Больше не пиши. И не пытайся искать встречи ни со мной, ни с моей дочерью. Пойми, что я больше не могу тебя видеть. Слишком много воспоминаний. Ты говоришь, что любишь нас. Вот и дай Эсфири шанс жить своей жизнью. Все, что ты можешь, это только причинить ей боль. Если тебе все равно, что будет со мной, тогда хотя бы подумай о ней».
Роза даже не поставила подпись.
«Все, что ты можешь, это только причинить ей боль».
Глава 4
ЧЕРДАК
– Все в порядке? – спросил Хенсон, глядя сверху вниз и пытаясь понять, что же так расстроило Эсфирь.
Девушка быстро спрятала листок в кармане.
– Мы в тупике, – резко ответила она. – Что вы вообще собираетесь тут найти?
Хенсон опять одарил ее долгим взглядом, словно раздумывая, стоит ли спросить насчет конверта и письма. Когда же он решился-таки заговорить, то слова прозвучали осторожно.
– Кто знает, – начал он. – Ведь тип по имени Шток искал нечто эдакое…
Он присел на корточки рядом и коснулся тыльной стороны ее кисти.
– Послушайте, если вам трудно…
Она отдернула руку и вскочила на ноги.
– Это мой отец! Родной отец! Я тут стою, как дура, смотрю на всю эту ерунду, всякую мелочь из его жизни – и не вижу ничего! Ничего! Кем он был? Кем?!
Она выхватила письмо из кармана и швырнула ему в лицо. Внезапно в ее груди словно образовался огромный пузырь рыданий, который все ширился и рос, пока наконец не прорвался сквозь перехваченное горло, пролившись слезами. Она закрыла лицо руками и бросилась в коридор. Хенсон двинулся было за ней, но стоило ему положить ладонь ей на плечо, как девушка принялась отбиваться. Хенсон бросил беспомощный взгляд на валявшееся на полу письмо, затем отступил на шаг.
– Не сердитесь. Мы еще все выясним. Никто же не уверен на сто процентов, что он был Мейербером.
– Ой, да хватит! – крикнула она. – Вы же сами так думаете! Вы просто ищете доказательства!
Хенсон не нашелся что ответить.
Эсфирь ухватилась за перила лестницы и взяла себя в руки. Раны разыгрались не на шутку. Впрочем, она была только рада этому: боль не давала все время думать про отца.
– Может, вам лучше подождать на улице? – предложил Хенсон.
– Осталась еще одна комната, – мрачно ответила Эсфирь и пошла по коридору.
Хенсон проследил за ней взглядом. Вторая спальня оказалась столь же пыльной, как и подвал. Стены не знали свежей краски уже много лет. В низенькой тумбочке белого цвета не оказалось ничего, кроме мотка проволоки. У двери валялась перевернутая картонная коробка, служившая, видимо, местом хранения одежды, ворох которой лежал рядом. В углу под толстым слоем пыли находилась еще одна большая коробка, и когда Эсфирь приподняла ее, то сначала подумала, что нашла какую-то деревянную клетку. Сообразив через секунду, что на нее смотрит миниатюрная кроватка, девушке стало ясно, чем была эта комнатушка. Это ее детская. Несмотря на то что Эсфирь прожила здесь менее года, Мейер все равно три с лишним десятилетия хранил у себя ее младенческую мебель. Если бы не слезы несколькими минутами раньше, сейчас она бы уж точно разрыдалась. Но теперь внутри все словно онемело. Эсфирь взглянула на заляпанный потолок, пустую тумбочку и распахнутый стенной шкаф, совершенно пустой, если не считать пару-другую проволочных вешалок. Неужели это действительно была ее комната? И если да, то разве не должна она хоть что-то припомнить, пусть даже самую малость?
«Все, что ты можешь, это только причинить ей боль».
– Подвижки есть? – В дверном проеме появился Хенсон.
Она покачала головой.
– Остается только чердак. Я и сам мог бы справиться…
– Нет уж, – сказала она. – Я тоже пойду.
Хенсон распахнул низенькую дверцу, и глазам предстала узкая, крутая лестница из деревянных ступенек. Он повернул старомодный, еще бакелитовый выключатель, и над ними загорелась желтоватая лампочка. Светлый оттенок дерева напомнил девушке древние лестницы Иерусалима, что еще остались в Старом городе.
Голые балки на чердаке создавали впечатление, будто они попали в чрево какого-то зверя. Грубо обтесанные доски устилали только часть пола. Дальше между стропилами зияли пустоты, прикрытые потолочной дранкой расположенных ниже комнат.
– Коробки какие-то, – заметил Хенсон. Их оказалось только три, все открыты и перевернуты.
– Сплошная пыль, – сказала Эсфирь, разглядывая паутину на решетке слухового окна, приходившегося на уровне бровей. – Должно быть, он редко сюда поднимался.
Хенсон тем временем едва не раздавил какой-то тазик.
– Э-э, да у него крыша течет, – сказал он, щуря глаза на древний и, конечно, неработающий светильник, подвешенный к кровельному скату.
Провода, изолированные матерчатой оплеткой и удерживаемые на месте керамическими бобышками, шли по стропилам через весь чердак.
– Не вздумайте трогать, – предупредила Эсфирь.
– Да ну, их сто лет как отключили, – сказал Хенсон и в доказательство ткнул пальцем влево. Там, свисая с одной из жил, покачивался закрытый зонтик.
– Ничего я здесь не вижу, – продолжил он, дойдя до последней половицы и осторожно переступив на не-обшитые балки, ведущие к слуховому окну. – Ого, у него тут летучие мыши жили…
Эсфирь присела на корточки, желая покопаться в ворохе вещей, вываленных из опрокинутой коробки. Так, несколько простеньких женских платьев. Она подтащила другой ящик поближе к свету и обнаружила в нем десятки магнитофонных бобин. На коробочках написаны чьи-то имена.
– Когда-нибудь слышали такое имя, Рейнхард? – спросила она.
Хенсон остановился, пожал плечами и, выпрямившись, ударился головой о кровлю.
– Тьфу ты, черт!
– Поосторожней там, – посоветовала она. – Как насчет Биксби… нет, Бикс Бейдербек?
– Немцы? – спросил Хенсон. – Чьи-то записи, наверное. Вы видели внизу магнитофон?
– Да нет, только радио на кухне и телевизор в гостиной.
– Что ж, придется взять с собой.
Он повернулся к девушке, все еще потирая ушибленный лоб. Затем, неуклюже переступая по узенькой балке, пошел назад из темноты.
– Текс Бенек, – прочитала вслух Эсфирь. – Джимми Лансфорд. Это что за немцы с такими именами, Текс и Джимми?
– А! – сообразил Хенсон. – Это же ребята из «Биг Бенда»! Джанго Рейнхард. Еще мой отец… – Тут он едва не оступился, но, отчаянно взмахнув руками, сумел-таки остаться на ногах.
Затем, дотянувшись до электропроводки, снял с нее висевший зонтик, чтобы с его помощью удерживать равновесие, как акробат на проволоке.
Только девушка хотела заметить, что ему повезло не получить удар током, как Хенсон перепрыгнул на доски настила и приветственно помахал зонтиком.
– Что такое? – тут же сказал он недоуменно и заторопился поближе к свету.
Теперь Эсфирь тоже могла видеть, что его так заинтриговало. Внутри, вокруг стержня была обмотана какая-то коричневая бумага. Хенсон отогнул кусочек и увидел под ним еще какую-то бумагу, на этот раз очень толстую. Хотя нет, это холстина, плотная и жесткая.
– Ага! – воскликнул он и принялся торопливо вытаскивать находку. Мешала зонтичная ручка. Промучившись полминуты, Хенсон наконец отломил ее, а затем вытряхнул рулон на пол.
– Что это? – спросила Эсфирь.
Хенсон упал на колени, с наслаждением подтянул рукава повыше и принялся не спеша разворачивать холст. Глазам предстала характерная масляная поверхность, рыжевато-желтые пряди… Мужской портрет?
Когда рулон оказался развернут полностью, Хенсон плюхнулся задом на пол.
– Чтоб мне провалиться, – тихо сказал он. – Нет, чтоб мне провалиться…
– Картина? – спросила Эсфирь. – Это картина, да?
– Если я не ослеп окончательно, – раздалось в ответ, – это Ван Гог…
Девушка прекрасно разобрала слова, но, убей бог, не могла взять в толк, что бы это значило.
Она еще подыскивала правильный вопрос, который помог бы выяснить смысл происходящего, как внизу раздался сильный хлопок, а вслед за ним ухнул раскатистый гром. Весь чердак словно приподняло дюйма на два и тут же бросило вниз, как самолет в воздушную яму. Из-под ног неожиданно выбило пол. Хенсон опрокинулся на спину и замахал конечностями, напоминая перевернутого жука. Эсфирь же швырнуло ничком, она ловко приземлилась на руки и сразу подумала про рану на голове.
– Что за шутки! – воскликнул Хенсон.
Эсфирь же отлично разобралась в характере взрыва:
– Какой идиот открыл газ?!
Хенсон лихорадочно вскарабкался на ноги и ошарашенно уставился на пол.
– Пошли! – скомандовал он мигом позже. Сбежав по лестнице до половины, он вдруг словно споткнулся. – Картина!
Эсфирь заторопилась назад и схватила холст. В воздухе уже явственно попахивало дымом.
Хенсон осторожно приоткрыл дверь с чердачной лестницы. С первого этажа валили огненные клубы. Опаляя лицо немыслимым жаром, навстречу полицейскому метнулось ревущее пламя, облизывая своим желтым языком коридорные стены. Хенсон едва успел захлопнуть дверь.
Чертыхнувшись, он крикнул:
– Отрезаны! Лестнице каюк!
Долю секунды они смотрели друг на друга. Огонь идет вверх. Он всегда идет вверх.
– Крыша! – выдохнула она. – На крышу есть люк?
– Окно!
Спотыкаясь, они бросились обратно. Из щелей между досками выбивались кудрявые завитки дыма. Хенсон в два прыжка добрался до края настила и, балансируя на манер канатоходца, побежал по балкам до слухового окна.
– Тут решетка! И я не вижу карниза! Может, отвесная стена до самой земли!
– Предпочитаете сгореть?
Хенсон выхватил мобильник и набрал 911, по ходу дела разглядывая крепившие решетку болты.
– Да! – заорал он в трубку. – Пожар! Мы на чердаке!
Озираясь по сторонам, Хенсон пытался найти хоть что-то, чем смог бы справиться с решеткой или болтами. Увлекшись поисками, он едва не свалился с деревянного бруса.
– Не зна… – Он в отчаянии оглянулся на Эсфирь. – Адрес!
Девушка тупо уставилась на него. Она не помнила адреса. Как там говорил отец? «Скажи таксисту…»
– Да не знаю я! – кричал Хенсон. – Напротив стадиона! Да, «Ригли-Филд»! А я-то откуда знаю, Аддисон-стрит или что! Владелец дома – Сэмюель Мейер. Я говорю, Мейер! Да! Нет! Мы заперты на чердаке!
Здесь он потерял-таки равновесие и одной ногой ступил на потолочную дранку.
– Осторожно! – воскликнула Эсфирь. – Вы же провалитесь!
– Давайте быстрее!
Сунув мобильник в карман, он обернулся к ней. На лице явственно читалась мысль: «Спасайся, кто может…»
Девушка тем временем копалась в памяти. Добравшись в тот первый раз из аэропорта, она так переживала, что почти не обратила внимания, как выглядит дом снаружи. Кажется, крыша не очень крутая, напоминает мансарду. Можно ли на нее вскарабкаться? А нет ли там каких-то украшений, чтобы за них уцепиться?
– Решетка! Стальная решетка! Против грабителей! – сообразила она. – Значит, на крышу есть какой-то доступ извне!
Эсфирь шагнула к лестнице и увидела, что внизу, на двери, уже коробится и идет пузырями краска. Ничего себе пожарчик! С момента взрыва прошла едва ли минута!
Хенсон тем временем сражался с одним болтом решетки, пытаясь отвернуть его голой рукой, потом вцепился в него зубами.
– Инструменты! Хоть что-нибудь! – промычал он.
Девушка прыжками носилась из одного угла чердака в другой, отчаянно вороша барахло, вываленное из перевернутых коробок. Платья? Бобины с лентами? Картина? Неужели нет ничего прочного, жесткого?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39