Те были дома.
— Читали, — спрашивает Викторов, — про находку в Брест-Литовске?
— Нет, а что такое?
— Да вот труп девушки какой-то нашли в багаже.
— Нет, об этом мы еще не слыхали. Викторов покачал головой:
— Страшные времена наступили! Русаковы охотно согласились:
— Всяких мерзавцев нынче развелось много! Вечером Викторов опять встретил постояльцев-сыщиков.
— Как там, преступника обнаружили? Отвечают сыщики:
— Пока не нашли, но за дело сам начальник сыска Эффенбах принялся. Преступники не все метки с белья спороли, которым дно корзины застлали.
— Что на метках? — спрашивает Викторов, и голос у него дрожит.
— Инициалы «А. Н.». Багаж, вы читали, из Москвы отправили 2 июля. Нам Эффенбах поручил, мы сегодня допрашивали весовщика на Смоленском вокзале. Он вспомнил приметы сдававшего: маленький, говорит, щуплый и невзрачный, судя по красной морде, пьет сильно, да и голос у него сиплый. Адрес дал, конечно, фальшивый. Эффенбах думает, судя по «бедной роскоши» белья, что убитая была проституткой. Если это так и девица зарегистрирована в полиции, то по инициалам найти ее — дело плевое. Викторов выдавил:
— Да, с этими девицами — одна морока… И все-таки: найдут убийцу или нет?
— Он назвал, конечно, выдуманные фамилии, но обе начинаются с буквы В. От волнения, возможно, произнес первые буквы своей фамилии. Да еще в посылку засунул зачем-то небольшую гладильную плаху, которой обычно пользуются по гостиницам и меблированным комнатам. Наследил, одним словом.
У Викторова бешено колотилось сердце, крутились в голове тревожные мысли: «Сыщики издеваются надо мною? Они ведь все мои приметы назвали, даже о меблированных комнатах смекнули! Сейчас арестуют?»
Нет, не арестовали. Дошел Викторов до своей комнаты, упал на кровать лицом вниз и дико, как подстреленный волк, завыл.
До развязки оставалось еще три дня.
ЭПИЛОГ
Сыщики проверили по спискам всех московских проституток. Нашли троих с инициалами: «А. Н.». Две из них были в наличии. Третья — Анастасия Новичкова числилась уехавшей на родину — в город Углич.
Пришли в меблированные комнаты, Тамара сообщила, что Викторов забрал вещи Новичковой.
Отправились к Викторову. Того не было дома. Отмычкой открыли дверной замок.
Через три минуты обнаружили следы крови в щелях паркета и на постельном белье. Под клеенкой на столе лежала квитанция, которую выдал весовщик Смоленского вокзала.
Двумя часами позже Викторова нашли на скачках. Он сидел на трибуне ипподрома. Привезли к Эффенбаху. В комнате было много народа.
— Подведите его к столу, — приказал начальник.
Викторова подвели поближе. Он вдруг заорал:
— Нет, не надо! Все расскажу, только не показывайте…
На столе стояла знакомая корзина.
…Суд определил меру наказания — 14 лет каторги.
На Сахалине товарищи невзлюбили Викторова. Ночами он громко стонал и кричал: во сне являлась Настя. Товарищи просыпались, ругались, били несколько раз — не помогало.
Когда бодрствовал, то страшно тосковал лишь об одном: о московском ипподроме и бегах.
После того, как Викторов отбыл почти пять лет каторги, его нашли в сарае висящим в петле. Может, сам в нее влез, а может…
На каторге и не такое случалось.
ЛЮДОЕДЫ
В начале нынешнего века Россия содрогнулась, узнав о леденящих кровь событиях, произошедших на каторжном острове Сахалин. Наша история о том, как тонка грань, отделяющая жизнь счастливую от полной страданий и унижений.
ПУТИ К ПЯТНИЦКОМУ КЛАДБИЩУ
Субботний день у извозчика-лихача Ивана Васильева складывался удачно. Это был мужчина атлетического сложения, обладавший необыкновенной силой и весьма добродушный. Он умел с одного взгляда определить седока: кто скаредный, а кто заплатит щедрой рукой.
«Подфартило!» — подумал Васильев, когда возле Купеческого банка на Ильинке его нанял солидный господин в енотовой шубе и с тростью.
— Вези, братец, меня на Ходынку, да погоняй! — приказал господин.
Про цену он не спросил даже.
Васильев с нарочитой куражностью взмахнул кнутом, чуть тронул круп просившего хода сильного каурого жеребца, крикнул:
— Ээх, не плошай! Дор-рогу, большо-ого господина везем!
Господин и впрямь одарил Васильева по-царски: протянул ему «синенькую» — пять рублей.
И тут же сани остановили две дамы во всем черном. Старшая из них произнесла:
— Мужичок, доставь нас к Крестовской заставе. Только осторожно, на поворотах не опрокинь!
— Никогда такой оказии не позволим! — бодро отвечал Васильев. Тут же уточнил: — На Пятницкое кладбище?
Дама с некоторым уважением взглянула на сообразительного возницу и коротко ответила:
— Да, на кладбище!
При этих словах ее спутница горько разрыдалась, уткнувшись лицом в муфту. Было ей лет двадцать. На костистом лице сквозь вуаль поблескивало золотое пенсне. Голову украшала высокая меховая шляпка-тюрбан.
Васильев заботливо укутал дам новой медвежьей полостью и, притормаживая на поворотах, поехал по Петербургскому шоссе.
Легкий бег санок несколько успокоил молодую даму. Из разговора спутниц Васильев понял, что сегодня хоронят жениха молодой дамы. Неизвестные убили и раздели его. Унесли даже бобровую шапку.
За всю жизнь Васильев много наслышался про грабежи и разбои. Он вырос в деревушке, которая располагалась на месте печально знаменитого Татьянкиного леса. В стародавние времена здесь, недалеко от Останкина, были разбойничьи притоны. Бандиты промышляли на дороге, шедшей к Троице-Сергиевой лавре. Старики любили вспоминать «времена веселые». Сам Васильев был поведения скромного и полиции побаивался.
Возле кружевных ворот Пятницкого кладбища Васильев предупредительно помог дамам выйти из санок. Старшая протянула ему «зелененькую» — трешник, хотя и рубля здесь было достаточно.
Васильев сделал еще три удачных ездки. Наконец, высадив двух подгулявших купчиков возле «Славянского базара» на Никольской, он, изрядно проголодавшийся и иззябший, направился по соседству — в трактир Борегара. Здесь бесплатно кормили студентов. За свой кошт питались тут актеры, мелкие торговцы, извозчики.
Знал бы Иван Васильев, какой крутой перелом уготовила ему судьба в этом шумном и уютном подвальчике!…
ЧУЖОЕ ВЗЯТЬ — СВОЕ ПОТЕРЯТЬ
Завел Васильев коня во двор — отдал гривенник, зато тому овса в ясли бросили. Прошел в трактирное заведение. Чистота, уют, звон фужеров, да еще студенты песню завели, на чужом языке для фасона поют. Здесь любому гостю рады, даже нищих с почетом встречают. Те «настреляют» на паперти, а сюда пропивать несут.
К Васильеву лакей подбежал, низко изогнулся:
— Позвольте вам на удобном месте с канфортом расположиться! Вот сюда, здесь господин хороший кушают, но мы им не помешаем.
За столиком сидел круглолицый коренастый мужик. Он пил водку прямо из граненого стакана, закусывая хлебом, который толсто мазал горчицей, и мрачно зыркал по сторонам маленькими заплывшими глазками.
— Что прикажете, горячее или из закусок? — Лакей вынул блокнот для записи. — Телятинку с салатом? «Оливье» с омарами? Можно осетринку копченую с хреном и соленым огурчиком. Рекомендую-с телячью губу с соусом по-татарски. Если прикажете быстро — сегодня дежурная московская селяночка с рыбьим ассорти. Подадим в один секунд. А может, желаете уху из стерлядок с расстегайчиками — пальчики оближете, истинно — чудное видение! Графинчик — сразу большой?
(Современному читателю сие изобилие в обычном трактире может показаться удивительным. Но в нашей картине нет ни малейшего преувеличения.)
Васильев любил покушать. Лакей только успевал менять перед ним тарелки. Насытившись, закурил «Бахру», предложил папиросу и соседу. Тот не отказался. Постепенно разговорились. Сосед назвался Павлом Колосковым, рассказал, что приехал в белокаменную «малость подработать». Вежливо поинтересовался тем, как идет извоз.
Васильев широко улыбнулся:
— Если в труде горазд, так Бог всегда подаст.
— Вижу, мужик ты денежный. Купи вещь богатую. Досталась по случаю, отдам задарма!
— Покажи! — Васильев сразу почувствовал азарт охотника.
Сосед развязал мешок, валявшийся возле стола, и достал роскошную, почти ненадеванную бобровую шапку. Васильев заволновался, подумал: «На такой можно хорошо подзаработать!»
— Бери за червонец! — махнул рукой Колосков.
— Даю семь!
— Добро! — ударили по рукам. Шапка перекочевала к Васильеву. На радостях, с прибытку, он заказал еще водки — «обмыть»!
Вместе вышли на Никольскую. Колосков не отставал от Васильева. Доверительно склонился к его уху:
— Слышь, честную сделку тебе предлагаю. Всем нам двоим выгодно. Купи задешево шубу меховую, справную. Самый раз на тебя. Аккурат под шапку. Будешь ходить в ней как анпиратор.
— Сколько?
— Договоримся! Правь к Большой Якиманке. Скатились с моста, подъехали к приземистому
двухэтажному дому. В крошечной клетушке под покосившейся лестницей Колосков полез под кровать, застланную рваным одеялом, и выволок шикарную бобровую шубу. У Васильева аж дыханье от восторга сперло:
— Чего хочешь?
— Давай «катюшу» и забирай!
— Эко заломил! Вещь «темная», с тебя и полсотни хватит. На Сушке и столько не дадут.
Вновь ударили по рукам. В соседнем трактире обмыли сделку. Васильев заехал на Со-фийку, занял у родственников недостающие тридцать рублей. В какой-то забегаловке выпили еще и расстались в самых добрых отношениях.
Васильев, вполне счастливый, отправился домой. Он догадывался, что это за вещички, но успокаивал себя мыслью: «Не моего ума дело! Там, где выгода есть, отдадут и воришке честь!»
РЫЖИЕ ПЯТНА
В подмосковном селе Алексеевском дом Ивана Васильева был одним из самых исправных. В сараях стоял хороший инвентарь, две телеги, летняя легковая коляска на рессорах, в хлеву — две коровы и телка, в конюшне — три лошади. На двух ездили, а третью — молодую кобылку — Иван берег, давал ей набраться сил. Васильев держал два надела земли, один из которых сдавал арендаторам.
Семья была небольшая — пять ртов. Это жена Авдотья — крепкая работящая баба, хозяйственная и вещелюбивая; двое маленьких детишек-погодков — мальчик и девочка; тесть Ивана — бодрый старик Силантий, но у него стало слабнуть зрение, и он совсем отошел от дел, а прежде покупал купеческий патент 3-й гильдии.
Дом, собственно, был стариковский. Ивана взяли из бедной семьи, но не жалели об этом. Он оказался трудолюбивым, в дом норовил притащить побольше.
Самовар уже гудел, стоя на полу возле печки. Старик при виде зятя достал из погребца бутылку водки, поставил на стол. Авдотья бросилась накрывать на стол, с притворной сердитостью заворчала:
— Где тебя, Иван, носит? Весь заиндевел аж! Шапку в сенях отряхни, вся в снегу. Ой, чего ты приволок, мех, что ли?
Детишки соскочили с полатей, прижались к шершавым рукам отца.
Васильев разложил на лавке шубу, шапку надел на голову.
— Ну, Ванька, ты прямо боярин какой! — усмехнулся старик. — А шуба истинно царская! Где обзавелся?
Авдотья вся расцвела, гладила мех, любовалась его игрой.
Иван рассказал, как было дело. Старик задумчиво чмокал губами, не решаясь одобрить или осудить действия зятя. Вдруг Авдотья вскрикнула:
— Вань, погляди, рыжие пятна какие-то! Старик снял яркую лампу с верхним щитком,
висевшую над столом, приблизил ее к шубе и задумчиво покачал головой:
— Однако кровь. Замывали, а она опять проступила.
Иван побледнел:
— Как же это? Думал я: краденые и ладно, а тут…
Все замолкли, девочка вдруг разревелась, мальчишка не отходил от отца, крепко держа его за палец.
Иван решительно тряхнул головой:
— Попал я на пятьдесят рублей! Делать нечего, надо в полицию бежать, заявить: так и так, дескать.
Авдотья повисла у него на плечах:
— Куда попрешься, на дворе скоро ночь! Завтра утром выедешь, заодно и заявишь.
Она вывернула шубу подкладкой кверху, положила вовнутрь шапку, крест-накрест связала веревкой, вздохнула:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
— Читали, — спрашивает Викторов, — про находку в Брест-Литовске?
— Нет, а что такое?
— Да вот труп девушки какой-то нашли в багаже.
— Нет, об этом мы еще не слыхали. Викторов покачал головой:
— Страшные времена наступили! Русаковы охотно согласились:
— Всяких мерзавцев нынче развелось много! Вечером Викторов опять встретил постояльцев-сыщиков.
— Как там, преступника обнаружили? Отвечают сыщики:
— Пока не нашли, но за дело сам начальник сыска Эффенбах принялся. Преступники не все метки с белья спороли, которым дно корзины застлали.
— Что на метках? — спрашивает Викторов, и голос у него дрожит.
— Инициалы «А. Н.». Багаж, вы читали, из Москвы отправили 2 июля. Нам Эффенбах поручил, мы сегодня допрашивали весовщика на Смоленском вокзале. Он вспомнил приметы сдававшего: маленький, говорит, щуплый и невзрачный, судя по красной морде, пьет сильно, да и голос у него сиплый. Адрес дал, конечно, фальшивый. Эффенбах думает, судя по «бедной роскоши» белья, что убитая была проституткой. Если это так и девица зарегистрирована в полиции, то по инициалам найти ее — дело плевое. Викторов выдавил:
— Да, с этими девицами — одна морока… И все-таки: найдут убийцу или нет?
— Он назвал, конечно, выдуманные фамилии, но обе начинаются с буквы В. От волнения, возможно, произнес первые буквы своей фамилии. Да еще в посылку засунул зачем-то небольшую гладильную плаху, которой обычно пользуются по гостиницам и меблированным комнатам. Наследил, одним словом.
У Викторова бешено колотилось сердце, крутились в голове тревожные мысли: «Сыщики издеваются надо мною? Они ведь все мои приметы назвали, даже о меблированных комнатах смекнули! Сейчас арестуют?»
Нет, не арестовали. Дошел Викторов до своей комнаты, упал на кровать лицом вниз и дико, как подстреленный волк, завыл.
До развязки оставалось еще три дня.
ЭПИЛОГ
Сыщики проверили по спискам всех московских проституток. Нашли троих с инициалами: «А. Н.». Две из них были в наличии. Третья — Анастасия Новичкова числилась уехавшей на родину — в город Углич.
Пришли в меблированные комнаты, Тамара сообщила, что Викторов забрал вещи Новичковой.
Отправились к Викторову. Того не было дома. Отмычкой открыли дверной замок.
Через три минуты обнаружили следы крови в щелях паркета и на постельном белье. Под клеенкой на столе лежала квитанция, которую выдал весовщик Смоленского вокзала.
Двумя часами позже Викторова нашли на скачках. Он сидел на трибуне ипподрома. Привезли к Эффенбаху. В комнате было много народа.
— Подведите его к столу, — приказал начальник.
Викторова подвели поближе. Он вдруг заорал:
— Нет, не надо! Все расскажу, только не показывайте…
На столе стояла знакомая корзина.
…Суд определил меру наказания — 14 лет каторги.
На Сахалине товарищи невзлюбили Викторова. Ночами он громко стонал и кричал: во сне являлась Настя. Товарищи просыпались, ругались, били несколько раз — не помогало.
Когда бодрствовал, то страшно тосковал лишь об одном: о московском ипподроме и бегах.
После того, как Викторов отбыл почти пять лет каторги, его нашли в сарае висящим в петле. Может, сам в нее влез, а может…
На каторге и не такое случалось.
ЛЮДОЕДЫ
В начале нынешнего века Россия содрогнулась, узнав о леденящих кровь событиях, произошедших на каторжном острове Сахалин. Наша история о том, как тонка грань, отделяющая жизнь счастливую от полной страданий и унижений.
ПУТИ К ПЯТНИЦКОМУ КЛАДБИЩУ
Субботний день у извозчика-лихача Ивана Васильева складывался удачно. Это был мужчина атлетического сложения, обладавший необыкновенной силой и весьма добродушный. Он умел с одного взгляда определить седока: кто скаредный, а кто заплатит щедрой рукой.
«Подфартило!» — подумал Васильев, когда возле Купеческого банка на Ильинке его нанял солидный господин в енотовой шубе и с тростью.
— Вези, братец, меня на Ходынку, да погоняй! — приказал господин.
Про цену он не спросил даже.
Васильев с нарочитой куражностью взмахнул кнутом, чуть тронул круп просившего хода сильного каурого жеребца, крикнул:
— Ээх, не плошай! Дор-рогу, большо-ого господина везем!
Господин и впрямь одарил Васильева по-царски: протянул ему «синенькую» — пять рублей.
И тут же сани остановили две дамы во всем черном. Старшая из них произнесла:
— Мужичок, доставь нас к Крестовской заставе. Только осторожно, на поворотах не опрокинь!
— Никогда такой оказии не позволим! — бодро отвечал Васильев. Тут же уточнил: — На Пятницкое кладбище?
Дама с некоторым уважением взглянула на сообразительного возницу и коротко ответила:
— Да, на кладбище!
При этих словах ее спутница горько разрыдалась, уткнувшись лицом в муфту. Было ей лет двадцать. На костистом лице сквозь вуаль поблескивало золотое пенсне. Голову украшала высокая меховая шляпка-тюрбан.
Васильев заботливо укутал дам новой медвежьей полостью и, притормаживая на поворотах, поехал по Петербургскому шоссе.
Легкий бег санок несколько успокоил молодую даму. Из разговора спутниц Васильев понял, что сегодня хоронят жениха молодой дамы. Неизвестные убили и раздели его. Унесли даже бобровую шапку.
За всю жизнь Васильев много наслышался про грабежи и разбои. Он вырос в деревушке, которая располагалась на месте печально знаменитого Татьянкиного леса. В стародавние времена здесь, недалеко от Останкина, были разбойничьи притоны. Бандиты промышляли на дороге, шедшей к Троице-Сергиевой лавре. Старики любили вспоминать «времена веселые». Сам Васильев был поведения скромного и полиции побаивался.
Возле кружевных ворот Пятницкого кладбища Васильев предупредительно помог дамам выйти из санок. Старшая протянула ему «зелененькую» — трешник, хотя и рубля здесь было достаточно.
Васильев сделал еще три удачных ездки. Наконец, высадив двух подгулявших купчиков возле «Славянского базара» на Никольской, он, изрядно проголодавшийся и иззябший, направился по соседству — в трактир Борегара. Здесь бесплатно кормили студентов. За свой кошт питались тут актеры, мелкие торговцы, извозчики.
Знал бы Иван Васильев, какой крутой перелом уготовила ему судьба в этом шумном и уютном подвальчике!…
ЧУЖОЕ ВЗЯТЬ — СВОЕ ПОТЕРЯТЬ
Завел Васильев коня во двор — отдал гривенник, зато тому овса в ясли бросили. Прошел в трактирное заведение. Чистота, уют, звон фужеров, да еще студенты песню завели, на чужом языке для фасона поют. Здесь любому гостю рады, даже нищих с почетом встречают. Те «настреляют» на паперти, а сюда пропивать несут.
К Васильеву лакей подбежал, низко изогнулся:
— Позвольте вам на удобном месте с канфортом расположиться! Вот сюда, здесь господин хороший кушают, но мы им не помешаем.
За столиком сидел круглолицый коренастый мужик. Он пил водку прямо из граненого стакана, закусывая хлебом, который толсто мазал горчицей, и мрачно зыркал по сторонам маленькими заплывшими глазками.
— Что прикажете, горячее или из закусок? — Лакей вынул блокнот для записи. — Телятинку с салатом? «Оливье» с омарами? Можно осетринку копченую с хреном и соленым огурчиком. Рекомендую-с телячью губу с соусом по-татарски. Если прикажете быстро — сегодня дежурная московская селяночка с рыбьим ассорти. Подадим в один секунд. А может, желаете уху из стерлядок с расстегайчиками — пальчики оближете, истинно — чудное видение! Графинчик — сразу большой?
(Современному читателю сие изобилие в обычном трактире может показаться удивительным. Но в нашей картине нет ни малейшего преувеличения.)
Васильев любил покушать. Лакей только успевал менять перед ним тарелки. Насытившись, закурил «Бахру», предложил папиросу и соседу. Тот не отказался. Постепенно разговорились. Сосед назвался Павлом Колосковым, рассказал, что приехал в белокаменную «малость подработать». Вежливо поинтересовался тем, как идет извоз.
Васильев широко улыбнулся:
— Если в труде горазд, так Бог всегда подаст.
— Вижу, мужик ты денежный. Купи вещь богатую. Досталась по случаю, отдам задарма!
— Покажи! — Васильев сразу почувствовал азарт охотника.
Сосед развязал мешок, валявшийся возле стола, и достал роскошную, почти ненадеванную бобровую шапку. Васильев заволновался, подумал: «На такой можно хорошо подзаработать!»
— Бери за червонец! — махнул рукой Колосков.
— Даю семь!
— Добро! — ударили по рукам. Шапка перекочевала к Васильеву. На радостях, с прибытку, он заказал еще водки — «обмыть»!
Вместе вышли на Никольскую. Колосков не отставал от Васильева. Доверительно склонился к его уху:
— Слышь, честную сделку тебе предлагаю. Всем нам двоим выгодно. Купи задешево шубу меховую, справную. Самый раз на тебя. Аккурат под шапку. Будешь ходить в ней как анпиратор.
— Сколько?
— Договоримся! Правь к Большой Якиманке. Скатились с моста, подъехали к приземистому
двухэтажному дому. В крошечной клетушке под покосившейся лестницей Колосков полез под кровать, застланную рваным одеялом, и выволок шикарную бобровую шубу. У Васильева аж дыханье от восторга сперло:
— Чего хочешь?
— Давай «катюшу» и забирай!
— Эко заломил! Вещь «темная», с тебя и полсотни хватит. На Сушке и столько не дадут.
Вновь ударили по рукам. В соседнем трактире обмыли сделку. Васильев заехал на Со-фийку, занял у родственников недостающие тридцать рублей. В какой-то забегаловке выпили еще и расстались в самых добрых отношениях.
Васильев, вполне счастливый, отправился домой. Он догадывался, что это за вещички, но успокаивал себя мыслью: «Не моего ума дело! Там, где выгода есть, отдадут и воришке честь!»
РЫЖИЕ ПЯТНА
В подмосковном селе Алексеевском дом Ивана Васильева был одним из самых исправных. В сараях стоял хороший инвентарь, две телеги, летняя легковая коляска на рессорах, в хлеву — две коровы и телка, в конюшне — три лошади. На двух ездили, а третью — молодую кобылку — Иван берег, давал ей набраться сил. Васильев держал два надела земли, один из которых сдавал арендаторам.
Семья была небольшая — пять ртов. Это жена Авдотья — крепкая работящая баба, хозяйственная и вещелюбивая; двое маленьких детишек-погодков — мальчик и девочка; тесть Ивана — бодрый старик Силантий, но у него стало слабнуть зрение, и он совсем отошел от дел, а прежде покупал купеческий патент 3-й гильдии.
Дом, собственно, был стариковский. Ивана взяли из бедной семьи, но не жалели об этом. Он оказался трудолюбивым, в дом норовил притащить побольше.
Самовар уже гудел, стоя на полу возле печки. Старик при виде зятя достал из погребца бутылку водки, поставил на стол. Авдотья бросилась накрывать на стол, с притворной сердитостью заворчала:
— Где тебя, Иван, носит? Весь заиндевел аж! Шапку в сенях отряхни, вся в снегу. Ой, чего ты приволок, мех, что ли?
Детишки соскочили с полатей, прижались к шершавым рукам отца.
Васильев разложил на лавке шубу, шапку надел на голову.
— Ну, Ванька, ты прямо боярин какой! — усмехнулся старик. — А шуба истинно царская! Где обзавелся?
Авдотья вся расцвела, гладила мех, любовалась его игрой.
Иван рассказал, как было дело. Старик задумчиво чмокал губами, не решаясь одобрить или осудить действия зятя. Вдруг Авдотья вскрикнула:
— Вань, погляди, рыжие пятна какие-то! Старик снял яркую лампу с верхним щитком,
висевшую над столом, приблизил ее к шубе и задумчиво покачал головой:
— Однако кровь. Замывали, а она опять проступила.
Иван побледнел:
— Как же это? Думал я: краденые и ладно, а тут…
Все замолкли, девочка вдруг разревелась, мальчишка не отходил от отца, крепко держа его за палец.
Иван решительно тряхнул головой:
— Попал я на пятьдесят рублей! Делать нечего, надо в полицию бежать, заявить: так и так, дескать.
Авдотья повисла у него на плечах:
— Куда попрешься, на дворе скоро ночь! Завтра утром выедешь, заодно и заявишь.
Она вывернула шубу подкладкой кверху, положила вовнутрь шапку, крест-накрест связала веревкой, вздохнула:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50