Они сделали всем уважение, стало быть, пришли. Мы должны за это политику соблюсти.
Присутствовавшие не очень стройно, зато от души крикнули:
— Ура!
…Праздник выдался замечательным. Даже Анна Петровна осталась довольна. Хозяйка, подливая ей «на посошок» лассабонского, философски заметила:
— В сем мире мы, Аннушка, имеем только радости, как нашу грешную плоть потешить. Об том даже в книгах умных упомянуто! И в народе говорят: «У бабы нет тягла, погуляла да спать легла!»
Валентина, улучив мгновенье, быстро шепнула Николаю:
— Завтра в семь приходите на угол Кронверкского и Съезжей…
— Буду… — трепеща от волнения, произнес тот.
НА ПУХОВОМ ОДЕЯЛЕ
На другой день, набриолиненный, с тщательным боковым пробором, Николай появился в указанном месте. Валентина не замедлила явиться.
— Куда пойдем? — спросил юноша. — Не приведи Господи, коли моей матушке скажут, что нас видели.
Она взяла его за руку:
— Не бойся, я все загодя обдумала. У нашего дворника Василия есть дальний родственник Мазилов. Он тоже дворник, служит у тайного советника Зорина.
— А, это вон в том, трехэтажном доме! — обрадовался Николай.
— Правильно! Он нас в гости пригласил. Пойдем скорее.
Молодые люди пересекли улицу, вошли за красивую металлическую ограду. Валентина повела Николая за угол. Поднявшись на три ступеньки, она распахнула дверь. Гости оказались в довольно просторной и чистой комнате. Здесь стояли большой буфет, стол, три простых стула. В углу, под нишей, голубым пуховым одеялом была накрыта широкая постель.
Дворник Мазилов оказался молодым мужиком в поддевке и в почти новых сапогах с ранжевыми отворотами, с плутоватым лицом и жестко торчащими в стороны усами. Он весело улыбнулся:
— Милости прошу к моему шалашу!
— Нет ли у тебя, Авдей, пива? — спросила Валентина. — Что-то жажда беспокоит.
— В один секунд сбегаю, не извольте, барышня, беспокоиться.
Николай торопливо полез в сюртучный карман, достал одну бумажку, чуть подумал, добавил еще, приказал:
— Авдей, купи конфет, пряников и бутылку белого мускадета.
Мазилов исчез.
Николай сидел, молча, смущаясь чужой обстановки и близости девушки. Первой заговорила Валентина:
— Говорят, что в немецком государстве пиво даже младенцам дают для лучшего роста.
Николай согласно потряс головой. Валентина вдруг вспомнила:
— Все думаю, что я забыла сказать? Мы завтра идем в киатр. Заказали три кресла во втором ряду. То-то весело будет! Я очень представления обожаю. Я маленькой хотела представлять актрисой.
Влетел запыхавшийся Мазилов. Поставил покупки на стол, достал из буфета три стакана. Все выпили. Мазилов сказал:
— Вы тут для восторга чувств выпейте, а я по делу побегу часика на три. — И он захлопнул за собой дверь.
Валентина вздыхала:
— Жаль, вустриц нет. Я очень восхищаюсь ими под пиво иль вино.
У Николая от непривычки к хмельному голова пошла кругом.
Валентина гладила ему щеку и говорила:
— Скажу без всякой анбиции, очень ты мне нравишься.
Николай замотал головой:
— Это вовсе не может быть правдой. Вы мне давича признались, что кого-то любите. Кто он, отвечайте. Я требую.
Валентина опустила жеманно глаза и с глубоким, полным чувства голосом, точь-в-точь как в пьеске, которую она слыхала в театре, молвила:
— Говорила я про единственного, кого сердечно люблю. Это ты!
И девушка, обхватив Николая, начала целовать его. Он вначале смущался, но затем стал отвечать ей жаркими и неумелыми ласками.
Она вырвалась вдруг из его объятий, требовательно спросила:
— Ты возьмешь меня в жены?
— Да, да, конечно!
— А если отец не разрешит?
— Тогда я утоплюсь!
— И я с тобой вместе. Обнимемся и утопимся. Они вновь прильнули друг к другу. Она, чуть
касаясь губами, начала целовать ему шею, ухо, гладить рукой грудь и ниже. И, прервавшись, вперилась в него взглядом:
— Клянись, что женишься на мне! Я никогда никого так не любила.
— Клянусь, клянусь… — и он вновь жадными руками потянулся к ней.
Тогда Валентина просто, вполне домашним голосом, спросила:
— Мне раздеться?
Николай, не веря своим ушам, промычал что-то невразумительное.
Она, осторожно снимая платье с расшитыми цветами, проговорила:
— А то вы дергаете, можете оборки и украшения порвать. Маменька Бог знает что подумать об мене может.
Всю одежду она бережно повесила на стул и удивленно посмотрела на юношу:
— Ну?
Тот, лихорадочно путаясь в рукавах и брючинах, стал торопливо стаскивать одежду, швыряя ее себе под ноги.
Она ждала его, лежа поверх голубого одеяла. Ее чудная, с тонкой талией и крутыми бедрами фигура, с темным пушком на лобке, томительно ждала мига слияния.
Он бросился к ней, осыпал страстными неловкими поцелуями руки, лицо, грудь.
СЮРПРИЗЫ
Вся жизнь Николая теперь круто переменилась. Он жаждал лишь одного: свиданий с возлюбленной. После отцовских строгостей, когда в присутствии взрослых нельзя было слова сказать, когда родители на шаг не пускали его из дома, контролируя едва ли не каждый жест и каждое дыхание его, девица возникла словно удивительное видение — яркое, заманчивое, дарящее счастье.
Но Валентина позволила ему лишь дважды видеть ее: один раз в театре, другой — вновь в комнате дворника Мазилова.
Всего этого хватило для того, чтобы по Сытному рынку, всегда все знавшему, прошла молва: Николай Кашин увивается за Валентиной Чесноковой и, как пить дать, будет свадьба. Если, конечно, старик не заартачится. Про вдову Чеснокову худая молва идет, хотя, правду сказать, покойный Данила капиталы, должно быть, оставил.
…Но Николай узнал такое, что другим ведать не положено и что едва не привело к их разрыву.
Молодой купец в амурных делах был совсем невинен, но он легко обнаружил, что его девица успела до него с кем-то согрешить — преступление, в глазах купечества страшное.
Забыл про свою природную тихость Николай, разъярился:
— За что мне такой суприз бесстыдный? Говоришь: «Поженимся!» А сама уже… Ну и сюжет!
Разрыдалась Валентина, в ноги Николаю упала, слезы по щекам размазывает:
— Николай Иванович, милый! Чтоб глаза мои вытекли, чтоб руки-ноги отсохли, нет моей вины! Обстоятельства отцовских дел сделали меня несчастной. Ему знакомый банкир дал большую ссуду. Срок подошел, а у отца все деньги в обороте. «Буду вас разорять!» — так обещал банкир. А я тут случайно ему подвернулась. Было мне 13 лет, но из себя уже складная очень. Обманом наедине со мной остался, угрозил всех нас по миру пустить, коли я ему баловство не позволю. Ради папеньки и маменьки я потеряла свою честь.
А сама рыдает, рыдает.
Николай сидит на краю постели, глазами в пол утупился.
Малость Валентина успокоилась и смиренно говорит:
— Поступлю я без всякой анбиции. Коли вы, Николай Иванович, такую меня любить не желаете, я приму стрихнина ядовитого, лягу под гробовую плиту во цвете молодости, но и на том свете, извиняйте меня, любить буду вас беззаветно.
Удивительна человеческая натура: Валентина уже сама вполне верила в то, что говорила, свои выдумки считала чистой правдой.
Поверил и неискушенный в женских кознях Николай. На его глаза набежала слеза: жалко возлюбленную. Обнял он ее, приголубил:
— Прости мое резкое слово! Как любил тебя, так и буду любить.
…Минуло две недели. Однажды близ полдня в лавку Кашиных пожаловала к неописуемой радости Николая его возлюбленная. Она была как-то по-особенному грустна и задумчива. Купив полфунта миндаля сладкого и положив на прилавок тридцать копеек, тихо сказала:
— Приходи сегодня ровно в семь на старое место…
— Угу! — счастливо задохнулся юноша.
Они опять пришли в дворницкую к Мазилову, опять заходились в любовной истоме на голубом пуховом одеяле.
Когда утомленные страстными играми влюбленные затихли, Валентина вдруг приподнялась на локте и глядя в светлые глаза юноши с трепетом призналась:
— Колечка, милый, у нас с тобой будет ребенок… Кровь гулко застучала в его ушах. Первой пришла мысль: «Теперь отец меня пришибет!»
ВОСПИТАТЕЛЬНЫЕ МЕРЫ
В тот же день Николай рассказал всю правду матери. Та написала письмо в Любань: «Срочно выезжай!» На следующей неделе, во вторник прикатил Иван Иванович.
Не успел тот порог переступить, как Николай упал ему в ноги:
— Батюшка, родимый, весь я в вашей отцовской воле, а существовать без Валентины Чесноковой не могу…
Старик Кашин человек был правильный, суровый, замеса старинного. Взвился он, задрожал:
— Что такое? Какие ты мне тут резоны выводишь?
Анна Петровна, чтоб охладить мужа, отважно в беседу встряла:
— Не гневайся, Иван Иванович! Словами тут не поможешь. Чеснокова от Кольки уже забрюхатела.
— Ну уж это совсем изумление! На губах материнское молоко не обсохло, а он уже под бабью юбку залез!…
— Накажи греховодника для примера, а дело решать надобно.
— Да я его, подлеца, наследства лишу! Лучше все монастырям да храмам завещаю! Ах, убил, ах, осрамил, такой-сякой…
Набросился как коршун на цыпленка, оттаскал отец сына изрядно, аж вспотел и в сердце что-то закололо, но на другой день созвал сродственников, стал совет наводить.
— Мать, — говорит, — у Валентины непутевая…
— Не с матерью жить, — сродственники возражают. — А семья все-таки купецкая, ты с покойным Данилой дружил еще во времена стародавние.
— Это, конечно, так! — соглашался Иван Иванович. — Да девка-то, сказывают, тоже вертлявая.
— За глаза и про царя худое говорят… Собака лает, ветер носит.
— И хозяйство, кажись, после смерти Данилы пошатнулось?
— Вот Николай и поправит, парень он толковый. А что брак ранний, так это даже хорошо: не разбалуется молодой человек.
Сродственники выпили наливки, съели обед и вынесли резолюцию:
— Николая, пользы ради воспитательной, еще раз розгами маленько поучить, но дабы грех от всех прикрыть, под венец скоропостижно поставить.
Повели в церковь. Священник провозгласил:
— Обручается раб Божий Николай рабе Божеей Валентине…
Невеста при этих словах стала белая как кисейная фата и сознание потеряла. В чувство ее привели нашатырем, а старушки головами качали:
— Не к добру такое!
Венчали с помпой. На левом клиросе пели синодальные певчие в полном составе, на правом — церковный хор.
В доме № 15 по Саблинской улице три дня и три ночи шумел пир. Прибыло на брачный праздник все именитое купечество Петербурга, помощник обер-полицмейстера с супругой и двумя дочерьми, чиновники комиссариатского ведомства, частный пристав со всеми подведомственными ему квартальными надзирателями, их помощниками, судебным медиком, разных ведомств секретари и столоначальники. Сюртуки, фраки, кафтаны и полукафтаны, лакированные штиблеты и сапоги бутылками, золотые эполеты и медали, потомственные дворяне и почетные граждане — все затейливо переплелось на этом торжестве.
Музыка была двух сортов — балалаечная и скрипичная, веселись и радуйся любой вкус. Кулинарная часть предстала во всем блеске. Выписанный специально для поражения впечатления французский повар приготовил филе из шампиньонов и лягушачьих лапок. Никто к этому блюду не прикасался. Лишь частный пристав по ошибке немного откушал, а когда узнал, что это такое, приказал было француза отправить в участок. Спасибо, помощник обер-полицмейстера запретил применять на свадебном празднике карательные меры.
Впрочем, француз тут же исправился, отправив на столы консоме Саллери, прозрачный как слеза галантин из кур, мусс раковый с налимами, салат Ромен и очаровательное парфе из орехов.
Балалаечники бодро сыграли «Светит месяц», а скрипачи ответили «Танцем баядерок» из балета «Ферармос» и увертюрой к опере «Жизнь за царя».
Рекой текли вина, перечень которых хотелось бы привести для ошеломленных былым российским изобилием современников, да слишком много это заняло бы места. То и дело звучали тосты — простые, но сердечные от купечества, цветистые от высшего чиновничества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Присутствовавшие не очень стройно, зато от души крикнули:
— Ура!
…Праздник выдался замечательным. Даже Анна Петровна осталась довольна. Хозяйка, подливая ей «на посошок» лассабонского, философски заметила:
— В сем мире мы, Аннушка, имеем только радости, как нашу грешную плоть потешить. Об том даже в книгах умных упомянуто! И в народе говорят: «У бабы нет тягла, погуляла да спать легла!»
Валентина, улучив мгновенье, быстро шепнула Николаю:
— Завтра в семь приходите на угол Кронверкского и Съезжей…
— Буду… — трепеща от волнения, произнес тот.
НА ПУХОВОМ ОДЕЯЛЕ
На другой день, набриолиненный, с тщательным боковым пробором, Николай появился в указанном месте. Валентина не замедлила явиться.
— Куда пойдем? — спросил юноша. — Не приведи Господи, коли моей матушке скажут, что нас видели.
Она взяла его за руку:
— Не бойся, я все загодя обдумала. У нашего дворника Василия есть дальний родственник Мазилов. Он тоже дворник, служит у тайного советника Зорина.
— А, это вон в том, трехэтажном доме! — обрадовался Николай.
— Правильно! Он нас в гости пригласил. Пойдем скорее.
Молодые люди пересекли улицу, вошли за красивую металлическую ограду. Валентина повела Николая за угол. Поднявшись на три ступеньки, она распахнула дверь. Гости оказались в довольно просторной и чистой комнате. Здесь стояли большой буфет, стол, три простых стула. В углу, под нишей, голубым пуховым одеялом была накрыта широкая постель.
Дворник Мазилов оказался молодым мужиком в поддевке и в почти новых сапогах с ранжевыми отворотами, с плутоватым лицом и жестко торчащими в стороны усами. Он весело улыбнулся:
— Милости прошу к моему шалашу!
— Нет ли у тебя, Авдей, пива? — спросила Валентина. — Что-то жажда беспокоит.
— В один секунд сбегаю, не извольте, барышня, беспокоиться.
Николай торопливо полез в сюртучный карман, достал одну бумажку, чуть подумал, добавил еще, приказал:
— Авдей, купи конфет, пряников и бутылку белого мускадета.
Мазилов исчез.
Николай сидел, молча, смущаясь чужой обстановки и близости девушки. Первой заговорила Валентина:
— Говорят, что в немецком государстве пиво даже младенцам дают для лучшего роста.
Николай согласно потряс головой. Валентина вдруг вспомнила:
— Все думаю, что я забыла сказать? Мы завтра идем в киатр. Заказали три кресла во втором ряду. То-то весело будет! Я очень представления обожаю. Я маленькой хотела представлять актрисой.
Влетел запыхавшийся Мазилов. Поставил покупки на стол, достал из буфета три стакана. Все выпили. Мазилов сказал:
— Вы тут для восторга чувств выпейте, а я по делу побегу часика на три. — И он захлопнул за собой дверь.
Валентина вздыхала:
— Жаль, вустриц нет. Я очень восхищаюсь ими под пиво иль вино.
У Николая от непривычки к хмельному голова пошла кругом.
Валентина гладила ему щеку и говорила:
— Скажу без всякой анбиции, очень ты мне нравишься.
Николай замотал головой:
— Это вовсе не может быть правдой. Вы мне давича признались, что кого-то любите. Кто он, отвечайте. Я требую.
Валентина опустила жеманно глаза и с глубоким, полным чувства голосом, точь-в-точь как в пьеске, которую она слыхала в театре, молвила:
— Говорила я про единственного, кого сердечно люблю. Это ты!
И девушка, обхватив Николая, начала целовать его. Он вначале смущался, но затем стал отвечать ей жаркими и неумелыми ласками.
Она вырвалась вдруг из его объятий, требовательно спросила:
— Ты возьмешь меня в жены?
— Да, да, конечно!
— А если отец не разрешит?
— Тогда я утоплюсь!
— И я с тобой вместе. Обнимемся и утопимся. Они вновь прильнули друг к другу. Она, чуть
касаясь губами, начала целовать ему шею, ухо, гладить рукой грудь и ниже. И, прервавшись, вперилась в него взглядом:
— Клянись, что женишься на мне! Я никогда никого так не любила.
— Клянусь, клянусь… — и он вновь жадными руками потянулся к ней.
Тогда Валентина просто, вполне домашним голосом, спросила:
— Мне раздеться?
Николай, не веря своим ушам, промычал что-то невразумительное.
Она, осторожно снимая платье с расшитыми цветами, проговорила:
— А то вы дергаете, можете оборки и украшения порвать. Маменька Бог знает что подумать об мене может.
Всю одежду она бережно повесила на стул и удивленно посмотрела на юношу:
— Ну?
Тот, лихорадочно путаясь в рукавах и брючинах, стал торопливо стаскивать одежду, швыряя ее себе под ноги.
Она ждала его, лежа поверх голубого одеяла. Ее чудная, с тонкой талией и крутыми бедрами фигура, с темным пушком на лобке, томительно ждала мига слияния.
Он бросился к ней, осыпал страстными неловкими поцелуями руки, лицо, грудь.
СЮРПРИЗЫ
Вся жизнь Николая теперь круто переменилась. Он жаждал лишь одного: свиданий с возлюбленной. После отцовских строгостей, когда в присутствии взрослых нельзя было слова сказать, когда родители на шаг не пускали его из дома, контролируя едва ли не каждый жест и каждое дыхание его, девица возникла словно удивительное видение — яркое, заманчивое, дарящее счастье.
Но Валентина позволила ему лишь дважды видеть ее: один раз в театре, другой — вновь в комнате дворника Мазилова.
Всего этого хватило для того, чтобы по Сытному рынку, всегда все знавшему, прошла молва: Николай Кашин увивается за Валентиной Чесноковой и, как пить дать, будет свадьба. Если, конечно, старик не заартачится. Про вдову Чеснокову худая молва идет, хотя, правду сказать, покойный Данила капиталы, должно быть, оставил.
…Но Николай узнал такое, что другим ведать не положено и что едва не привело к их разрыву.
Молодой купец в амурных делах был совсем невинен, но он легко обнаружил, что его девица успела до него с кем-то согрешить — преступление, в глазах купечества страшное.
Забыл про свою природную тихость Николай, разъярился:
— За что мне такой суприз бесстыдный? Говоришь: «Поженимся!» А сама уже… Ну и сюжет!
Разрыдалась Валентина, в ноги Николаю упала, слезы по щекам размазывает:
— Николай Иванович, милый! Чтоб глаза мои вытекли, чтоб руки-ноги отсохли, нет моей вины! Обстоятельства отцовских дел сделали меня несчастной. Ему знакомый банкир дал большую ссуду. Срок подошел, а у отца все деньги в обороте. «Буду вас разорять!» — так обещал банкир. А я тут случайно ему подвернулась. Было мне 13 лет, но из себя уже складная очень. Обманом наедине со мной остался, угрозил всех нас по миру пустить, коли я ему баловство не позволю. Ради папеньки и маменьки я потеряла свою честь.
А сама рыдает, рыдает.
Николай сидит на краю постели, глазами в пол утупился.
Малость Валентина успокоилась и смиренно говорит:
— Поступлю я без всякой анбиции. Коли вы, Николай Иванович, такую меня любить не желаете, я приму стрихнина ядовитого, лягу под гробовую плиту во цвете молодости, но и на том свете, извиняйте меня, любить буду вас беззаветно.
Удивительна человеческая натура: Валентина уже сама вполне верила в то, что говорила, свои выдумки считала чистой правдой.
Поверил и неискушенный в женских кознях Николай. На его глаза набежала слеза: жалко возлюбленную. Обнял он ее, приголубил:
— Прости мое резкое слово! Как любил тебя, так и буду любить.
…Минуло две недели. Однажды близ полдня в лавку Кашиных пожаловала к неописуемой радости Николая его возлюбленная. Она была как-то по-особенному грустна и задумчива. Купив полфунта миндаля сладкого и положив на прилавок тридцать копеек, тихо сказала:
— Приходи сегодня ровно в семь на старое место…
— Угу! — счастливо задохнулся юноша.
Они опять пришли в дворницкую к Мазилову, опять заходились в любовной истоме на голубом пуховом одеяле.
Когда утомленные страстными играми влюбленные затихли, Валентина вдруг приподнялась на локте и глядя в светлые глаза юноши с трепетом призналась:
— Колечка, милый, у нас с тобой будет ребенок… Кровь гулко застучала в его ушах. Первой пришла мысль: «Теперь отец меня пришибет!»
ВОСПИТАТЕЛЬНЫЕ МЕРЫ
В тот же день Николай рассказал всю правду матери. Та написала письмо в Любань: «Срочно выезжай!» На следующей неделе, во вторник прикатил Иван Иванович.
Не успел тот порог переступить, как Николай упал ему в ноги:
— Батюшка, родимый, весь я в вашей отцовской воле, а существовать без Валентины Чесноковой не могу…
Старик Кашин человек был правильный, суровый, замеса старинного. Взвился он, задрожал:
— Что такое? Какие ты мне тут резоны выводишь?
Анна Петровна, чтоб охладить мужа, отважно в беседу встряла:
— Не гневайся, Иван Иванович! Словами тут не поможешь. Чеснокова от Кольки уже забрюхатела.
— Ну уж это совсем изумление! На губах материнское молоко не обсохло, а он уже под бабью юбку залез!…
— Накажи греховодника для примера, а дело решать надобно.
— Да я его, подлеца, наследства лишу! Лучше все монастырям да храмам завещаю! Ах, убил, ах, осрамил, такой-сякой…
Набросился как коршун на цыпленка, оттаскал отец сына изрядно, аж вспотел и в сердце что-то закололо, но на другой день созвал сродственников, стал совет наводить.
— Мать, — говорит, — у Валентины непутевая…
— Не с матерью жить, — сродственники возражают. — А семья все-таки купецкая, ты с покойным Данилой дружил еще во времена стародавние.
— Это, конечно, так! — соглашался Иван Иванович. — Да девка-то, сказывают, тоже вертлявая.
— За глаза и про царя худое говорят… Собака лает, ветер носит.
— И хозяйство, кажись, после смерти Данилы пошатнулось?
— Вот Николай и поправит, парень он толковый. А что брак ранний, так это даже хорошо: не разбалуется молодой человек.
Сродственники выпили наливки, съели обед и вынесли резолюцию:
— Николая, пользы ради воспитательной, еще раз розгами маленько поучить, но дабы грех от всех прикрыть, под венец скоропостижно поставить.
Повели в церковь. Священник провозгласил:
— Обручается раб Божий Николай рабе Божеей Валентине…
Невеста при этих словах стала белая как кисейная фата и сознание потеряла. В чувство ее привели нашатырем, а старушки головами качали:
— Не к добру такое!
Венчали с помпой. На левом клиросе пели синодальные певчие в полном составе, на правом — церковный хор.
В доме № 15 по Саблинской улице три дня и три ночи шумел пир. Прибыло на брачный праздник все именитое купечество Петербурга, помощник обер-полицмейстера с супругой и двумя дочерьми, чиновники комиссариатского ведомства, частный пристав со всеми подведомственными ему квартальными надзирателями, их помощниками, судебным медиком, разных ведомств секретари и столоначальники. Сюртуки, фраки, кафтаны и полукафтаны, лакированные штиблеты и сапоги бутылками, золотые эполеты и медали, потомственные дворяне и почетные граждане — все затейливо переплелось на этом торжестве.
Музыка была двух сортов — балалаечная и скрипичная, веселись и радуйся любой вкус. Кулинарная часть предстала во всем блеске. Выписанный специально для поражения впечатления французский повар приготовил филе из шампиньонов и лягушачьих лапок. Никто к этому блюду не прикасался. Лишь частный пристав по ошибке немного откушал, а когда узнал, что это такое, приказал было француза отправить в участок. Спасибо, помощник обер-полицмейстера запретил применять на свадебном празднике карательные меры.
Впрочем, француз тут же исправился, отправив на столы консоме Саллери, прозрачный как слеза галантин из кур, мусс раковый с налимами, салат Ромен и очаровательное парфе из орехов.
Балалаечники бодро сыграли «Светит месяц», а скрипачи ответили «Танцем баядерок» из балета «Ферармос» и увертюрой к опере «Жизнь за царя».
Рекой текли вина, перечень которых хотелось бы привести для ошеломленных былым российским изобилием современников, да слишком много это заняло бы места. То и дело звучали тосты — простые, но сердечные от купечества, цветистые от высшего чиновничества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50