– Ты видела его в Берлине. Что за шоу?
– Просто замечательное, – сказала Джульетта, хватаясь за пачку сигарет на столе. – Можно?
14
Она с трудом прикурила и несколько раз втянула дым в рот, не вдыхая его.
– Правда, заключительное представление Дамиан сорвал, здорово унизив Нифес, – сказала она и описала последнее действие спектакля в тот памятный берлинский вечер, неожиданную замену музыки, неловкий конец.
Линдсей нисколько не удивилась.
– Вот видишь, – сказала она. – Все время одно и то же. За это его так и прозвали – сумасшедший. Какую же он поставил музыку?
– Не знаю, – ответила Джульетта, выбросив сигарету. – Это была песня, которая берет за душу, пела женщина. Я помню только одно слово, она все время повторяла его в рефрене: renacerй.
Линдсей встала и вытащила из-под телевизора картонную коробку. Раздался характерный звук – CD-диски стукались друг о друга.
– Вот она, эта песня. Preludio para el ano 3001
Джульетта рассматривала картинку на футляре: женщина в черном тюлевом платье со скрещенными над головой руками сидит в барочном кресле с красной обшивкой. И почему мир танго до такой степени банален?
Линдсей тем временем поставила диск, и песня полилась. Джульетта отложила коробочку, вслушиваясь в слова. «Renacerй en Buenos Aires…» – начала певица. Музыка оказалась настолько пронзительной, что, даже независимо от воспоминаний о берлинском шоу, оторваться было невозможно. Но из-за того, что она все еще очень остро ощущала связь между музыкой и событиями тех дней, слушать было невыносимо тяжело. После первого же рефрена – ужасного, безнадежного и одновременно исполненного надежды выкрика «renacerй» – Джульетта встала и выключила музыку.
Линдсей посмотрела на нее с удивлением, но ничего не сказала.
Джульетта сделала еще глоток вина.
– Что значит renacerй? – спросила она наконец.
– Я рождаюсь снова, – ответила Линдсей.
– И кто это написал?
– Орасио Феррер. Танго-поэт. Но на самом деле это отнюдь не только танго.
– Вот, значит, как. И о чем же в этой песне поется?
Не отвечая, Линдсей взяла из рук Джульетты листок со словами, лежавший в футляре вместе с диском, поднесла его к свечке и стала читать, сразу переводя на французский:
Снова на свет появлюсь я в Буэнос-Айресе июньским вечером,
Полный огромного желания жить и любить;
Это точно – снова явлюсь я на свет в три тысячи первом году,
Солнечным осенним воскресеньем, на площади Сен-Мартин.
Бродячие собаки облают мою тень.
Со скромным багажом вернусь из потустороннего мира.
И преклоню колена у берегов грязного, чудного залива Ла-Плата.
Из его ила и соли выцарапаю себе новое сердце…
Она оторвала глаза от текста, но, увидев, что Джульетта внимательно слушает, задумчиво глядя на пламя свечи, продолжила свой импровизированный перевод:
Там появятся три чистильщика обуви, три клоуна, три волшебника,
Вечные приятели мои, они закричат: «Держись, че!»
Я появлюсь на свет! Прочь, парень, сделано, братец, трудное
Дело, хорошее дело – умереть, чтобы родиться вновь.
Renacer?, renacer?, renacer?... Я появлюсь на свет снова,
И тогда неземной властный голос сообщит мне
Древнюю силу и боль подлинной веры, чтобы
Вернуться, верить, бороться.
За ухо я вставлю гвоздику, из другого мира,
Ведь даже если никто никогда еще снова на свет не рождался,
Мне удалось это!
Мой Буэнос-Айрес, в тридцатом веке увидишь
Renacer?, renacer?, renacer?...
Линдсей остановилась. Джульетта сидела с закрытыми глазами. Она снова была в Берлине, в театре на Хакеше Хофе. Почему Дамиан выбрал именно эту песню для того, чтобы посрамить Нифес? В тот вечер в Берлине имело место все, что угодно, только не новое рождение… Напротив. За пять минут Дамиан разрушил результаты многомесячного труда. Она открыла глаза и спросила:
– Это конец?
Линдсей покачала головой, вздохнула и продолжила:
Снова на свет я явлюсь из вещей, которые так любил,
И домашние призраки станут шептать: «Он вернулся…»
И я поцелую воспоминание твоих молчаливых глаз,
Чтоб до конца дописать незаконченное стихотворение.
Я воскресну из спелых плодов многолюдного рынка,
Грязной песни ночной романтического кафе,
Из железного зева прогона метро «Пласа-де-Майо» – «Сатурн»,
Из восстания рабочих на юге воскресну я вновь.
Ты увидишь в три тысячи первом году –
Я приду к тебе снова, с парнями и девушками,
Которых не было никогда и не будет,
И мы благословим эту землю,
Нашу землю – я в этом тебе клянусь, –
И мы снова начнем все в Буэнос-Айресе сначала.
Renacer?, renacer?, renacer?...
Линдсей опустила руки. В комнате стояла полная тишина. Только издалека доносился шум магистрали. Одна из свечек коротко хрустнула, пламя дважды дрогнуло, чуть не погаснув, но потом снова набрало первоначальную высоту.
– Замечательные стихи, – прошептала Джульетта. Канадка посмотрела на нее с раздражением.
– Замечательные? И что же в них замечательного?
– Образы. Например, то место, где герой опускается на колени возле залива, чтобы из соли и ила выцарапать себе новое сердце. Берет за душу. Страшно и одновременно красиво.
Линдсей смотрела на нее с состраданием, и Джульетта почувствовала себя не в своей тарелке.
– Почему ты так странно на меня смотришь?
– Ты ничего не знаешь об Аргентине, верно? – тихо спросила Линдсей.
– Что ты имеешь в виду?
– Даже не представляешь, в какую страну приехала.
Джульетта внутренне напряглась. Больше всего она ненавидела высокомерный язык загадок. Странная все-таки женщина! За одну секунду настроение меняется на прямо противоположное. Ничего не говоря, она схватила листок, который Линдсей все еще держала в руках. И ощутила быстрое пожатие ее пальцев на своей руке. Они нежно скользнули вдоль ее большого пальца и замерли у ногтя. Она с раздражением убрала руку.
– Ты не знаешь, где мне его искать?
Линдсей пристально на нее посмотрела. Потом кивнула, одновременно пожимая плечами.
– Ну?
Выражение лица канадки стало рассеянным. Она села в матерчатое кресло и выудила из пачки новую сигарету.
– Джульетта, послушай. Дамиан сумасшедший. Совершенно сумасшедший.
– Очень может быть. Но я хочу поговорить с ним.
– Любовь ослепляет.
– Ненависть ослепляет еще сильнее.
– Что ты имеешь в виду?
– Все его здесь ненавидят. Почему? Я хочу знать. Это не выходит у меня из головы.
– Потому что он постоянно плетет интриги. И потому что он неосторожен. У него есть какая-то внутренняя проблема, которую он пытается разрешить за счет окружающих. Я, конечно, ничего не знаю о вас, но уже тот факт, что ты пересекла половину земного шара, чтобы его найти…
Выражение лица Джульетты заставило ее замолчать. Линдсей остановилась на полуслове, снова взяла Джульетту за руку и пожала ее, на этот раз дружески. Но Джульетте было неприятно ее прикосновение. Она высвободилась, подобрала ноги и уставилась в потолок.
– Прости, – проговорила Линдсей.
Джульетта покачала головой и взглянула ей прямо в глаза.
– Ты представляешь, что это такое – встретить вдруг человека, о котором знаешь все, хотя вы не перемолвились еще ни единым словом?
Линдсей опустила глаза, играя с сигаретой. Но Джульетта продолжила:
– Тебе знакомо чувство, когда встречаешь его, и душа совершенно успокаивается? Достигает состояния полного, безмятежного покоя?
Линдсей тупо смотрела в пепельницу. Какое-то время они обе молчали. Свечка снова дрогнула. Несколько секунд тревожно гудела чья-то сигнализация. Потом все опять стихло.
– Когда я впервые переходила через улицу под руку с Дамианом… В Берлине… Знаешь, что я чувствовала? Я была не рядом с ним. А в нем. Я провела с ним ночь и приросла к его коже. А теперь все, кого я ни встречу, рассказывают, что мужчина, пробудивший во мне это чувство, сумасшедший. Что ж, может быть. Но тогда и я тоже сумасшедшая. Понимаешь?
Линдсей допила вино и вновь наполнила бокалы. Потом встала, подошла к стопке видеокассет и принялась что-то искать. Нашла то, что хотела, вставила кассету и включила видеомагнитофон. На экране задергалась пара в черно-белых костюмах. Линдсей переключила на нормальную скорость и нажала на «паузу».
– Запись тысяча девятьсот девяносто пятого года, – сказала она. – Посмотри, что он вытворяет.
В первый момент Джульетта испытала шок. Он выглядел так, как на фотографии в кафе «Идеал». Длинные волосы, забранные сзади в конский хвост. Движения точны, но над ними витает еще дух юности и легкомыслия, дух игры. Это тем более заметно в контрасте с Нифес, которая была уже зрелой женщиной – такой же, как теперь.
Джульетта в тот же миг поняла, что значило для нее танцевать с этим способным юнцом. При всем таланте мальчишка, похоже, доводил ее до белого каления своими безумными идеями. Джульетта к тому времени видела достаточно много танго, чтобы понять: Дамиан все время делает что-то такое, что выводит Нифес из равновесия. Несколько безупречных шагов, потом вдруг движение, ломающее естественный ход танца.
– Откуда у тебя эта запись? – спросила Джульетта.
– Я собираю все записи, которые удается достать. Это записано во время их тренировки. У нас тут полно танцоров, которые только тем и занимаются, что шпионят за коллегами. Видела, что он делает? Ну и зачем?
Нифес в ярости оттолкнула Дамиана и отошла от него. Звука не было, и от этого все выглядело еще непонятнее. Запись на время прервалась, потом пара снова появилась на экране. На этот раз со звуком. Очевидно, за то время, пока их не снимали, они сумели прийти к какому-то соглашению, потому что Нифес теперь была готова к необычным шагам Дамиана и танцевала их вместе с ним, хотя по ее лицу было заметно, что дается ей это непросто.
Музыка была странной. Лихорадочной. Пронзительной. Какой-то науськивающей. Как звуки охотничьих рожков в фильмах семидесятых.
– Что за музыка? – спросила Джульетта.
– Tr?s minutos con la realidad.
– Что это значит?
– «Три минуты с реальностью». Пьяццола.
– Странное название.
– Да. Как и хореография. Совсем не похоже на танго, тебе не кажется? – сказала Линдсей. – Почему вдруг в этом месте abanicol я не понимаю. И никто не понимает. Кроме него самого. Он сам все выдумывает.
– А ты знаешь, как называются эти шаги? – спросила Джульетта.
– Конечно.
– Ты не могла бы прокрутить назад?
– На начало?
– Конечно.
Они снова просмотрели весь фрагмент, длившийся почти десять минут. Сбои в танце происходили регулярно. Но в итоге хореография все-таки сложилась в единое целое, хотя Нифес все это явно не нравилось.
– Здесь семь сбоев, – сказала в конце Джульетта.
– Ну и что?
– Перемотай-ка еще раз на начало, пожалуйста.
Линдсей с удивлением посмотрела на Джульетту, заметив, что глаза ее возбужденно сияют.
– Вот. Останови. Первый сбой. Видишь?
– Да. И что? – спросила Линдсей.
– Что здесь такое? Ну, какие фигуры? В какой фигуре возникает проблема?
– Дамиан хочет встроить сюда lapiz , а здесь это сложно. Нифес приходится замедлить вращение, иначе он просто не успеет.
– Значит, «L», – сказала Джульетта. – Ему нужна буква «L».
– Что ты хочешь сказать?
– Погоди. Давай дальше.
Линдсей снова нажала на «пуск». Замелькали кадры. Оба танцора выглядели великолепно. Дамиан начал сложное вращение. Вдруг Нифес резко остановилась и закричала на него. Потом вырвалась из его объятий и в гневе убежала прочь.
– Здесь. Что здесь происходит?
Им пришлось просмотреть это место на меньшей скорости, чтобы узнать шаги.
– Ага. Посмотри-ка. Это americana. Довольно редкая фигура.
– Такая последовательность шагов называется americana
– Да.
– А почему Нифес не хочет ее танцевать?
– Потому что это слишком. Никто не встраивает americana в molinete. Движение становится чрезмерным. Зачем он делает это?
– Потому что ему нужна буква «А».
– Ты что, смеешься? Сначала «L», потом «А». Зачем?
Джульетта вынула у нее из рук пульт дистанционного управления и сама нажала на «пуск».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62