Какой дивной формы были ее беленькие ножки! Ее прическа почти не растрепалась, коса была плотно уложена на затылке. Боже, как же она хороша! У Марка трепетно забилось сердце. Почему Дукесса так странно реагировала на его оскорбления? Хотя чему удивляться? Спокойствие и выдержка — ее обычное состояние; теперь ко всему этому прибавилась, кажется, еще и покорность.
Сколько же это может продолжаться? Ему вдруг стало скучно и захотелось разбить ее оцепенение.
— Тебе не кажется странным говорить о рецептах Баджи в такой момент?
— О чем же я должна говорить, по-твоему?
— Мне хочется знать, где твой прежний холодный и высокомерный вид, почему он вдруг нарушен этим расслабленным сюсюканьем о кулинарных рецептах?
— Я заговорила о них, лишь чтобы нарушить неловкое молчание. Так о чем же ты хочешь, чтобы я говорила?
— Я хочу, чтобы ты говорила обо мне, о том, как я обошелся с тобой, что ты получила от меня и что дала мне, как тебе было хорошо со мной.
Она смотрела куда-то поверх его плеча.
— Ты знаешь, как засахаривают китайские яблочки и сливы?
— Нет, этого я не знаю.
— Ты не должен забывать, что правильно приготовленная еда — это своего рода лекарство. Баджи знает очень много разных диет: что и как надо принимать в зависимости от определенного заболевания…
— Замолчи, — сказал он, приподнимая ее подбородок. Марк поцеловал ее очень нежно, без всякой страсти, и ей пришлось подавить в себе опять возникшее томление. Дукесса ненавидела себя за такую несдержанность и злилась, что Марку удавалось разжечь в ней желание мгновенно. Наконец он оставил ее.
— Одевайся, кажется, все конюхи уже поняли, что здесь происходит. Давай, я помогу тебе. Надо снять солому с волос, вот так. Полагаю, мне следует забрать этот носовой платок, чтобы он не напоминал тебе о разнузданных минутах страсти в конюшнях, где ты вела себя как кобылица, которую покрывает жеребец.
И тут вдруг что-то в ней взорвалось. Дукесса почувствовала возрастающую ярость. Никогда в жизни она еще не испытывала такого гнева. Ей казалось, что сейчас взорвется все ее спокойствие и невозмутимость, все то, что она сдерживала в себе с девяти лет, с того дня, когда подслушала разговор двух служанок. Дукесса как будто снова видела этих двух женщин, судачивших о ней и ее маме; вновь ощутила себя маленькой и незащищенной перед ненавистью графини. Презрение графини убивало, душило ее, нависая даже сейчас над ней каким-то мрачным покровом. Это было невыносимое чувство.
Потом она вспомнила тот момент, когда Марк назвал ее Дукессой и как все охотно стали называть этим именем ее, маленькую, невероятно гордую и независимую девочку. Уже тогда она почувствовала себя прекрасной розой из сада своей матушки, осознала свою силу и умение влиять на окружающих. Как недавно признался ей Марк, ему и в голову не приходило, как Дукесса могла чувствовать себя в детстве незащищенной.
Разве теперь она уже не Дукесса? Необходимо что-то предпринять, прямо сейчас, немедленно! Ее нервы были обнажены и натянуты до предела.
Она наблюдала, как Марк прошелся по комнате и потом уселся на стул в надменной позе, вытянув ноги в сапогах и скрестив на груди руки.
— Одевайся! — приказал он. — Ты должна показать мне свое женское искусство обольщения, я хочу увидеть, насколько ты талантлива в этом. Одевайся не спеша, кокетливо поворачивая головку, призывно покачивая бедрами, приподнимая грудь в вырезе лифа. Давай, соблазняй меня. Ты способна на такие вещи, Дукесса?
Она неотрывно смотрела на человека, которому отдала себя, которому дала богатство и право продолжения рода Уиндемов. Но вместо благодарности он вел себя с ней как тиран, дикарь. Никогда раньше она не предполагала, что одно человеческое существо может так унижать другое. Он считает ее по-прежнему ничтожным бастардом, над которым можно издеваться как угодно и который обязан с покорностью сносить все унижения.
Странно улыбаясь, она осматривалась в комнате, отыскивая какой-нибудь тяжелый предмет. Если бы здесь оказалось ружье… Вдруг ее взгляд упал на хлыст. И уже через мгновение, схватив его, Дукесса бросилась к Марку, безумно крича:
— Проклятый ублюдок! Думаешь, я позволю тебе безнаказанно унижать меня?! Или считаешь, что тебе все позволено?! Я ненавижу тебя, слышишь, Марк… Никогда тебе больше не удастся надругаться надо мной! Никогда!
Размахнувшись, она резко хлестнула его. На какой-то миг Марк замер, не веря словам, которые сорвались с ее языка, не чувствуя боли от удара. Он не мог поверить, что эта разъяренная бешеная тигрица — Дукесса, женщина, которую он знает уже десять лет.
— Желаешь, чтобы я соблазняла тебя, прыгая и откалывая разные забавные штуки, мой хозяин, мой повелитель? — кричала она, запыхавшись, размахивая перед ним хлыстом. — Проклятый ублюдок! — Она снова хлестнула его, и он увидел дыру, на сюртуке и рубашке.
— Довольно, черт побери! — крикнул он, отскакивая в сторону. — Что вдруг случилось с тобой? Всего минуту назад ты была спокойная и покорная, как глупая корова.
— Не смей называть меня глупой коровой, самодовольный дурак, — крикнула она, вновь стегнув его хлыстом. Он хотел броситься на нее, но она ловко отскочила в сторону и еще раз хлестнула его, рассекая одежду.
Марк не мог поверить в реальность происходящего.
— Прекрати, Дукесса! — кричал он голосом невероятно резким и властным. — Еще один удар, и ты горько пожалеешь об этом.
— Ты заслужил это, и я засеку тебя, глупый, неблагодарный болван. Боже, думать, будто я спасла тебя! Я буду бить тебя, пока ты не упадешь передо мной на колени. — Заметив в углу упряжь с металлическими заклепками, она схватила ее и со всей силы ударила его по голове. Раздался клацающий звук металла. — Вот что тебе нужно, вот что ты заслуживаешь! — в исступлении кричала она.
Какое-то мгновение Марк еще продолжал изумленно смотреть на нее, прижимая руки к голове, а потом вдруг рухнул к ее ногам как подкошенный, потеряв сознание.
Дукесса почувствовала себя могущественной амазонкой. Опустившись на колени, она послушала его сердце. Это были обычные ровные удары. “С ним все в порядке. Проклятый ублюдок!” — подумала она, отбрасывая упряжь.
Дукесса поднялась и быстро оделась. Выходя, она улыбнулась, несмотря на ужасное настроение и плачевное состояние, бросив последний взгляд на его изорванные в клочья сюртук и рубашку.
Начал накрапывать дождь, небо закрывали грозовые облака, и ветер раскачивал ветви лип и кленов. До ночи еще было далеко, но на улице было почти темно. “Похоже на ночь Бельтана, которую описывал монах”, — подумала она и вдруг рассмеялась, закидывая голову и ловя губами капли дождя, растекавшиеся по ее лицу и блестящей черной косе, закрученной вокруг головы. Она чувствовала себя теперь хозяйкой положения.
Глава 17
Дукесса сидела в Зеленой гостиной, в камине пылал огонь, и тяжелые драпировки на окнах были опущены. Она чувствовала себя очень одинокой в этот предсумеречный час. Мысли ее витали вокруг Марка. Что с ним теперь? Пришел ли он уже в себя? Возможно, как раз в этот момент он возвращается в дом… Не выйти ли ему навстречу? Нет, увидев его, она сразу рассмеется ему в лицо. Уж лучше оставаться здесь, у камина, наслаждаясь теплом и покоем.
— Привет, Дукесса! Кажется, ты одна? Могу я поговорить с тобой?
Медленно повернувшись, она посмотрела на Тревора, думая, что он весьма недурен и не так безнадежно упрям и глуп, как ее собственный муж.
— Входи, — сказала она.
Задержавшись на мгновение возле ее кресла, он подошел ближе к камину и прислонился плечом к каминной решетке.
— Я вижу, тебя что-то беспокоит, Дукесса. Можешь довериться мне. Возможно, я кажусь тебе странным. Но знаешь, странные люди не обязательно плохи. Они могут оказаться очень понимающими и скромными. Прошу тебя, доверься мне.
— У меня все хорошо, — отозвалась она. — Если и есть какое-то беспокойство, то не больше, чем обычно. Почему ты решил, будто что-то не так?
— Ты слишком спокойна, — не сразу ответил он. — Когда человек становится неподвижным подобно камню, это не очень хороший признак. Уверен, что ты чем-то подавлена.
К его удивлению, она рассмеялась.
— Ты очень наблюдателен, Тревор. Но я просто отдыхаю. Моя сегодняшняя неподвижность ничем не отличается от той, что была вчера или два месяца назад. Все как обычно. Поверь мне, я всего лишь чувствую себя усталой.
— Да, я знаю, Дукесса, тебе очень часто приходится быть молчаливой и замкнутой, и понимаю, что это всего лишь способ обороны, в то время как Марку твое поведение кажется образцом надменности и высокомерия. Ты была очень оживлена сегодня во время поездки, а потом вдруг опять превратилась в каменное изваяние. Значит, что-то случилось!
— О, ты не только наблюдателен, но еще и обеспокоен моим душевным состоянием… Не стоит так волноваться, кузен! Несчастной, обделенной девочки больше не существует. Я была оживлена, а теперь мне хочется покоя. Разве тебе не хочется иногда отдохнуть и забыться?.. Надеюсь, мы еще увидимся за обедом, кузен.
Дукесса поднялась с кресла со спинкой в виде раскрытых крыльев и направилась из комнаты, напевая какую-то песенку. Тревор смотрел на нее в изумлении, недоумевая. “Куда, черт возьми, мог подеваться Марк?"
— О чем ты говорил с этой маленькой распутницей, Тревор? — прервала его мысли мать, внезапно появившаяся в дверях.
— Она никакая не распутница, а графиня Чейз, леди до мозга костей. Никогда прежде я не встречал столь умной и великодушной женщины. — Тревор помолчал немного, слушая раздраженное ворчание матери, потом добавил:
— Если вы не хотите это понять и придержать свой язык, то боюсь, нам очень скоро могут указать на дверь. Меня удивляет ее терпение.
— Она не посмеет указать нам на дверь, у нее нет никакой власти здесь, муж не любит ее. Она по-прежнему жалкий бастард. Должна сказать тебе, что граф очень, очень любезен со мной.
Тревор в полном изумлении уставился на свою горячо любимую маму, кокетливо поправлявшую тугой завиток над ухом. Вздохнув, он сказал:
— Уверяю тебя, Марк без ума от своей жены. — Он хотел было поведать ей, как Марк ревновал Дукессу и как страстно смотрел на нее во время их совместной поездки, но раздумал. Он старался найти ключ к поведению Дукессы. Возможно, ее расстроила какая-то выходка Марка. Но нет, в ней чувствовалось слишком много силы и уверенности. И скорее всего, эту силу она черпала в любви Марка. Красивая и любимая женщина вполне может считать, что весь мир крутится лишь ради нее.
Тревор продолжал разглядывать свою мать, понимая вдруг, как мало он знает ее. С восемнадцати лет он оставил дом в Балтиморе и отправился в Вашингтон. Он хотел начать самостоятельную жизнь, и это ему вполне удалось, но ненадолго. Внезапно англичане осадили столицу, и, не желая быть замешанным в кровавых событиях, он вернулся домой. К тому времени ему было уже двадцать два, и он женился на Хелен, самой красивой и богатой девушке тех мест. В памяти у него она осталась мертвой, лежащей с серым восковым лицом.
— В следующий четверг мне должно исполниться двадцать пять, — решил он вдруг напомнить матери, намекая на ее возраст.
— Ах, я думала, что тебе всего двадцать три, Тревор, или даже двадцать два.
— Но.., как это может быть, мама?
— Всем своим друзьям я говорю, что ты гораздо моложе. Он сочувственно усмехнулся, понимая, как она страдает, что дети выдают ее возраст.
— Я не собираюсь сообщать им свой настоящий возраст, — поспешил он успокоить ее. — Ты видела Джеймса?
— Ах, он наверняка бродит где-нибудь, погруженный в себя, молчаливый и безрадостный. Его нельзя оставлять одного, пусть он займется чем-нибудь.
На самом деле Тревор догадывался об источнике неудовольствия своего младшего брата. У него расстроилась любовная интрижка с мисс Мюлленс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51