Фредди один из потерпевших, но все-таки он остался в живых.
Чарльз замолчал. Рафаэлла наблюдала, как осторожно он взял руку матери и поцеловал пальцы. В этот момент Рафаэлла мечтала о том, чтобы Чарльз, добрый, красивый Чарльз, оказался ее отцом. Но он не был ее отцом. Не был ее отцом и человек по имени Ричард Дорсетт, герой Вьетнама, почтенный человек — так рассказывала о нем мать. Убит во Вьетнаме, Рафаэлла, очень смелый и очень хороший человек. Сплошная ложь. Рафаэлла давным-давно должна была понять, что это ложь, — ведь она носила не его имя. Рафаэлла носила имя матери. Она вспомнила, как мать объясняла ей, в чем причина, — и поскольку ей было все равно, поскольку этот загадочный человек никогда не был для нее настоящим, Рафаэлла не придавала этим объяснениям особого значения.
Интересно, а существовал ли вообще человек по имени Ричард Дорсетт? Если да, то он наверняка был бы лучшим отцом, чем ее настоящий папаша.
Ее отец был преступником. Шесть с половиной дневников охватывают четверть века. Рафаэлла посмотрела, когда была сделана последняя запись. С ноября ее мать не написала ни строчки. Может ли Чарльз знать об этих дневниках? О Доминике Джованни? Она покачала головой. Нет, Маргарет защитила бы его от этого, именно так поступила бы и Рафаэлла.
Она уже дошла до середины четвертого дневника, и ей не терпелось вернуться к ним. Рафаэлла взглянула на бриллиант в пять каратов, сверкающий на левой руке матери, — подарок человека, который любил эту женщину больше, чем самого себя, больше, чем собственную жизнь. Ей так хотелось поговорить с ним, поделиться с ним всеми своими страхами, задать все свои вопросы. Но она не должна этого делать.
Доминик Джованни был тайным покаянием матери, демоном, которого она изгоняла снова и снова или пыталась изгнать. Рафаэлла надеялась, что дневники помогали ей в этой борьбе. Она знала, что мать никогда бы не показала ей своих записей.
Из четвертого дневника Рафаэлла узнала, что Маргарет отомстила Гейбу Тетвейлеру. Она добралась до него, и это прекрасно. Это стоило матери около десяти тысяч долларов, но старина Гейб теперь томился в застенках луизианской тюрьмы за попытку изнасилования малолетних.
Рафаэлла произнесла:
— Ты очень хороший человек, Чарльз. Я так хотела бы, чтобы ты был моим отцом.
— Я тоже так думаю, моя дорогая.
Рафаэлла взяла мать за другую руку. Рука была холодной и безжизненной.
— Я не хочу, чтобы она умерла. Чарльз молчал.
— Она не умрет, ведь правда?
— Не знаю, Рафаэлла. По-твоему, будет лучше, если она проведет следующие двадцать лет, подключенная к этому холодному оборудованию, как растение? Мертвая, но живая благодаря всем этим машинам?
Рафаэлла положила руку матери на постель и встала.
— Кто совершил наезд?
— Никто не знает. Есть описание машины — темный седан, с четырьмя дверцами, вот и все. Кто был за рулем — мужчина или женщина, — неизвестно, парень, который стал свидетелем аварии, не может сказать наверняка. Кто бы ни был этот водитель — он был пьян, так сказали полицейские, и машина виляла вдоль дороги.
— Значит, этот пьяный врезался в нее, догадался, что дела плохи, и слинял?
— Так говорят полицейские. Они объявили розыск, но… — Чарльз пожал плечами.
— Да, я знаю, что ты имеешь в виду. Пойду погуляю. Скоро вернусь.
Чарльз внимательно посмотрел на нее.
— Не запирай все чувства внутри, Рафаэлла. Тебе не надо копить в себе эту боль. Я здесь, ты же знаешь, и я люблю тебя.
Рафаэлла только кивнула в ответ. Она вышла из комнаты, очень тихо закрыв за собой дверь.
Остров Джованни
Февраль, 1990 год
Маркус чувствовал боль, и еще он был озадачен случившимся. Почему Ван Вессел и Корбо отравились? И почему именно сейчас? Если они планировали это сделать, то почему не отравились сразу же? И почему не пришел Доминик, чтобы объяснить ему, что произошло?
Доминик ничего не сказал ему во время своего визита. Как, впрочем, и Меркел. В день гибели голландцев, после полудня, Маркус лежал в одиночестве, помирая от скуки; плечо немного болело, и он чувствовал себя одуревшим после длительного воздействия димедрола. Маркус не стал открывать глаза, услышав, как дверь тихонько отворилась. Наверное, Меркел пришел показать ему свежий номер журнала моды для мужчин, чтобы продемонстрировать дорогой костюм, который он хочет купить. Меркел уже показывал Маркусу с полдюжины подобных картинок, твердя при этом, что Маркус задолжал ему, потому что запачкал кровью весь его костюм. Все костюмы были белого цвета и походили на те, которые уже имелись у Меркела. Один раз Маркус предложил ему двубортный костюм от Армани: тогда он испугался, что Меркел вот-вот лишится чувств.
— Привет, малыш.
Маркус чуть было не застонал, но сразу же решил притвориться спящим.
— Все по-старому, — услышал Маркус ее слова, обращенные скорее к самой себе, чем к нему. Он почувствовал, как кровать прогнулась, когда она села рядом. Затем рука ее скользнула под простыню и погладила его.
«Мне не нужно этого, я не хочу!» — подумал про себя Маркус.
— Паула, ради Бога, прекрати! Я больной человек, а ты — замужняя женщина!
— Делорио все еще в Майами, и я решила поднять тебе настроение. Представь, что я твоя личная медсестра. Ты мне нравишься, Маркус, хотя иногда обращаешься со мной как последний негодяй. Но потом я начинаю думать, сколько женщин занимались с тобой любовью, и во мне загорается огонь. — Сейчас же ее ладонь легла на его ягодицы, и Маркус сразу плотно сдвинул ноги. Это не помогло: длинные пальцы скользнули между ног Маркуса и дотронулись до мошонки.
— Паула, прекрати! — Он приподнялся, пытаясь перевернуться, но боль помешала ему. Маркус задохнулся и снова замер.
— Лежи, малыш, ты просто лежи. Паула сделает тебе хорошо.
— Убирайся, — потребовал Маркус, но голос его прозвучал тихо и невнятно, и, что невероятно, он был тверд, как камень.
Потом Паула помогла ему лечь на бок, чего он никак не ожидал, поскольку для этого ей потребовалось отнять от него руки. Но только на секунду.
Затем Паула спустила простыню, и теперь он лежал голый, возбужденный, а она смотрела на него, улыбаясь, и прижимала его к своему телу.
— Очень впечатляет. И давно это, Маркус? Мне правится, когда мужчина восхищается мной. Давай посмотрим, как далеко может зайти это восхищение?
— Пожалуйста, — взмолился он, мечтая найти в себе силы, чтобы прогнать ее.
И Маркус мог найти в себе силы, но предпочел солгать самому себе и не воспользоваться ими. Он попытался перевернуться обратно на живот, но сидевшая рядом Паула придвинулась ближе, не давая ему шевельнуться. Он застонал, когда пальцы Паулы обвили его член. Она нашла свой ритм и стала говорить с ним, все больше возбуждая в нем желание, и это злило Маркуса. Дыхание его становилось все тяжелее, он начал дрожать. Паула отпустила его, и Маркус почувствовал, как ее теплые губы оказались …ем близко над ним. Тогда он попытался проникнуть в рот Паулы, и она приняла его. Боже, она была очень хороша, не давая ему ни минуты передохнуть: его член двигался между ее губ, и Паула снова взяла его в руку, когда Маркус уже был на пределе. Через мгновение он увидел у нее между пальцев свою сперму, белую и вязкую. Маркус так глубоко вдыхал воздух, что даже захлебнулся, и боль в плече на время отступила. Паула стояла на коленях возле кровати, и пряди ее белокурых волос прилипли к влажной от испарины коже Маркуса. Она взглянула на него.
— Это было чудесно… для тебя, Маркус. Следующий раз моя очередь, договорились? Я слышу чьи-то шаги. Наверное, это Меркел. Ты просто поправь простынку, и он не догадается, что ты тут натворил.
Паула хихикнула, поспешно вытирая руку о простыню.
Маркус еще слышал, как она что-то сказала Меркелу в коридоре.
Натянув простыню до носа, Маркус лежал, чувствуя себя изнасилованным. Он был вне себя от ярости и в то же время ощущал легкость. Заниматься мастурбацией с Паулой, Боже ты мой. Она была хороша, но это повергало Маркуса в еще большую ярость.
Он приоткрыл один глаз и увидел, что Меркел разглядывает его.
— Кажется, здесь занимались любовью. Маркус снова закрыл глаза.
— Сегодня вечером возвращается Делорио. Тогда она станет безопасной для тебя. Думаю, надо побрызгать здесь хвойным освежителем воздуха.
Тут Меркел снова зашелся от хохота. Еще один неожиданный взрыв смеха, и опять причиной его оказался Маркус.
— Пойди сам побрызгайся.
— Хочешь, принесу салфетку, приятель?
— Я не желаю больше слушать твое лошадиное ржание, ты, тупой неандерталец. Да, дай мне салфетку.
— Это задевает мои чувства, Маркус, ведь ты же хотел этого. Думаешь, я не знаю, что ты пытался рассмешить меня в течение стольких месяцев, что я даже не берусь сосчитать. А теперь, когда тебе это удалось, ты разозлился. Странный ты какой-то.
Маркус отнюдь не был странным, просто его охватило отчаяние. Ему необходимо было отсюда выбраться. Паула и ее заигрывания способны положить конец всему. Его могут убить. Надо уходить отсюда, возвращаться на курорт. Он решил сделать это той же ночью, но добрался только до библиотеки и зала переговоров Доминика, расположенных внизу.
Маркус осилил этот путь, тяжело дыша, кожа его покрылась испариной от напряжения, но настрой был решительным. Доминик так ни черта ему и не рассказал. Необходимо выяснить, что произошло. Вспотевшей ладонью он взялся за ручку двери и замер. До его слуха донеслись громкие слова Делорио:
— Жаль, что ирландский мешок с дерьмом не подох. И голос Доминика, негромкий и спокойный:
— Маркус спас мне жизнь. Кстати, в тебе тоже есть немного ирландской крови.
— У Маркуса были на то свои причины, это точно. Так или иначе, чего ты хочешь? Ты обращаешься с ним так, как будто он тебе важнее собственного сына. Боже, если бы мне посчастливилось стрелять в него, он оказался бы в аду, не успев коснуться земли!
Маркус отпрянул от двери. Он и не подозревал, что Делорио так ненавидит его. Интересно, может ли Делорио помешать ему, создать настоящую проблему, о которой стоит волноваться. Бог видит, что у него и так хватает забот, и вот теперь это гневное признание двадцатипятилетнего человека, чья новоиспеченная жена всего каких-то четыре часа назад предоставляла свой рот в распоряжение Маркуса.
Он поплелся наверх. Плечо его болело, голова кружилась.
Ему так ничего и не удалось разузнать о голландцах. Надо было выбираться отсюда.
Редакционная комната «Бостон трибюн»
Бостон, Массачусетс
1 марта 1990 года
Днем спустя телефон звонил не переставая. Рафаэлла наконец сняла трубку и зажала ее между ухом и плечом, не отрываясь от статей о контрабанде оружием, найденных ею в библиотеке «Трибюн». Не так много, но это было только начало.
— Рафаэлла Холланд слушает.
— Привет. Это Логан.
— Аэропорт?
Это была их старая шутка, уже не смешная, но все же она произнесла ее чисто машинально.
— Да. Первый класс. Где ты пропадала? Что-нибудь случилось?
Рафаэлла растерянно заморгала. Она совсем забыла про Логана Мэнсфилда, помощника окружного прокурора.
— Моя мать попала в аварию. Я летала к ней в прошлую пятницу.
— О! Как она?
— Очень плохо. — Голос ее задрожал. — В коме.
— Извини, Рафаэлла. Я хотел бы увидеться с тобой сегодня вечером. Прошло уже около двух недель. Мне надо поговорить с тобой.
Завтра она уезжает. Рафаэлла закусила нижнюю губу, разглядывая статью о скандале в Швеции — она держала ее в руках. Концерн «Бофорз» нелегально продавал оружие Ирану и Ираку. Не слишком-то хорошо для промышленности нобелевских лауреатов, подумала Рафаэлла.
Логан издал нетерпеливый звук, и она поспешно проговорила:
— Разумеется, Логан. Приходи ко мне часов в восемь. Мне надо разморозить холодильник. Можешь мне помочь.
Он согласился и повесил трубку.
«Мне не надо было приглашать его», — подумала Рафаэлла, затем покачала головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Чарльз замолчал. Рафаэлла наблюдала, как осторожно он взял руку матери и поцеловал пальцы. В этот момент Рафаэлла мечтала о том, чтобы Чарльз, добрый, красивый Чарльз, оказался ее отцом. Но он не был ее отцом. Не был ее отцом и человек по имени Ричард Дорсетт, герой Вьетнама, почтенный человек — так рассказывала о нем мать. Убит во Вьетнаме, Рафаэлла, очень смелый и очень хороший человек. Сплошная ложь. Рафаэлла давным-давно должна была понять, что это ложь, — ведь она носила не его имя. Рафаэлла носила имя матери. Она вспомнила, как мать объясняла ей, в чем причина, — и поскольку ей было все равно, поскольку этот загадочный человек никогда не был для нее настоящим, Рафаэлла не придавала этим объяснениям особого значения.
Интересно, а существовал ли вообще человек по имени Ричард Дорсетт? Если да, то он наверняка был бы лучшим отцом, чем ее настоящий папаша.
Ее отец был преступником. Шесть с половиной дневников охватывают четверть века. Рафаэлла посмотрела, когда была сделана последняя запись. С ноября ее мать не написала ни строчки. Может ли Чарльз знать об этих дневниках? О Доминике Джованни? Она покачала головой. Нет, Маргарет защитила бы его от этого, именно так поступила бы и Рафаэлла.
Она уже дошла до середины четвертого дневника, и ей не терпелось вернуться к ним. Рафаэлла взглянула на бриллиант в пять каратов, сверкающий на левой руке матери, — подарок человека, который любил эту женщину больше, чем самого себя, больше, чем собственную жизнь. Ей так хотелось поговорить с ним, поделиться с ним всеми своими страхами, задать все свои вопросы. Но она не должна этого делать.
Доминик Джованни был тайным покаянием матери, демоном, которого она изгоняла снова и снова или пыталась изгнать. Рафаэлла надеялась, что дневники помогали ей в этой борьбе. Она знала, что мать никогда бы не показала ей своих записей.
Из четвертого дневника Рафаэлла узнала, что Маргарет отомстила Гейбу Тетвейлеру. Она добралась до него, и это прекрасно. Это стоило матери около десяти тысяч долларов, но старина Гейб теперь томился в застенках луизианской тюрьмы за попытку изнасилования малолетних.
Рафаэлла произнесла:
— Ты очень хороший человек, Чарльз. Я так хотела бы, чтобы ты был моим отцом.
— Я тоже так думаю, моя дорогая.
Рафаэлла взяла мать за другую руку. Рука была холодной и безжизненной.
— Я не хочу, чтобы она умерла. Чарльз молчал.
— Она не умрет, ведь правда?
— Не знаю, Рафаэлла. По-твоему, будет лучше, если она проведет следующие двадцать лет, подключенная к этому холодному оборудованию, как растение? Мертвая, но живая благодаря всем этим машинам?
Рафаэлла положила руку матери на постель и встала.
— Кто совершил наезд?
— Никто не знает. Есть описание машины — темный седан, с четырьмя дверцами, вот и все. Кто был за рулем — мужчина или женщина, — неизвестно, парень, который стал свидетелем аварии, не может сказать наверняка. Кто бы ни был этот водитель — он был пьян, так сказали полицейские, и машина виляла вдоль дороги.
— Значит, этот пьяный врезался в нее, догадался, что дела плохи, и слинял?
— Так говорят полицейские. Они объявили розыск, но… — Чарльз пожал плечами.
— Да, я знаю, что ты имеешь в виду. Пойду погуляю. Скоро вернусь.
Чарльз внимательно посмотрел на нее.
— Не запирай все чувства внутри, Рафаэлла. Тебе не надо копить в себе эту боль. Я здесь, ты же знаешь, и я люблю тебя.
Рафаэлла только кивнула в ответ. Она вышла из комнаты, очень тихо закрыв за собой дверь.
Остров Джованни
Февраль, 1990 год
Маркус чувствовал боль, и еще он был озадачен случившимся. Почему Ван Вессел и Корбо отравились? И почему именно сейчас? Если они планировали это сделать, то почему не отравились сразу же? И почему не пришел Доминик, чтобы объяснить ему, что произошло?
Доминик ничего не сказал ему во время своего визита. Как, впрочем, и Меркел. В день гибели голландцев, после полудня, Маркус лежал в одиночестве, помирая от скуки; плечо немного болело, и он чувствовал себя одуревшим после длительного воздействия димедрола. Маркус не стал открывать глаза, услышав, как дверь тихонько отворилась. Наверное, Меркел пришел показать ему свежий номер журнала моды для мужчин, чтобы продемонстрировать дорогой костюм, который он хочет купить. Меркел уже показывал Маркусу с полдюжины подобных картинок, твердя при этом, что Маркус задолжал ему, потому что запачкал кровью весь его костюм. Все костюмы были белого цвета и походили на те, которые уже имелись у Меркела. Один раз Маркус предложил ему двубортный костюм от Армани: тогда он испугался, что Меркел вот-вот лишится чувств.
— Привет, малыш.
Маркус чуть было не застонал, но сразу же решил притвориться спящим.
— Все по-старому, — услышал Маркус ее слова, обращенные скорее к самой себе, чем к нему. Он почувствовал, как кровать прогнулась, когда она села рядом. Затем рука ее скользнула под простыню и погладила его.
«Мне не нужно этого, я не хочу!» — подумал про себя Маркус.
— Паула, ради Бога, прекрати! Я больной человек, а ты — замужняя женщина!
— Делорио все еще в Майами, и я решила поднять тебе настроение. Представь, что я твоя личная медсестра. Ты мне нравишься, Маркус, хотя иногда обращаешься со мной как последний негодяй. Но потом я начинаю думать, сколько женщин занимались с тобой любовью, и во мне загорается огонь. — Сейчас же ее ладонь легла на его ягодицы, и Маркус сразу плотно сдвинул ноги. Это не помогло: длинные пальцы скользнули между ног Маркуса и дотронулись до мошонки.
— Паула, прекрати! — Он приподнялся, пытаясь перевернуться, но боль помешала ему. Маркус задохнулся и снова замер.
— Лежи, малыш, ты просто лежи. Паула сделает тебе хорошо.
— Убирайся, — потребовал Маркус, но голос его прозвучал тихо и невнятно, и, что невероятно, он был тверд, как камень.
Потом Паула помогла ему лечь на бок, чего он никак не ожидал, поскольку для этого ей потребовалось отнять от него руки. Но только на секунду.
Затем Паула спустила простыню, и теперь он лежал голый, возбужденный, а она смотрела на него, улыбаясь, и прижимала его к своему телу.
— Очень впечатляет. И давно это, Маркус? Мне правится, когда мужчина восхищается мной. Давай посмотрим, как далеко может зайти это восхищение?
— Пожалуйста, — взмолился он, мечтая найти в себе силы, чтобы прогнать ее.
И Маркус мог найти в себе силы, но предпочел солгать самому себе и не воспользоваться ими. Он попытался перевернуться обратно на живот, но сидевшая рядом Паула придвинулась ближе, не давая ему шевельнуться. Он застонал, когда пальцы Паулы обвили его член. Она нашла свой ритм и стала говорить с ним, все больше возбуждая в нем желание, и это злило Маркуса. Дыхание его становилось все тяжелее, он начал дрожать. Паула отпустила его, и Маркус почувствовал, как ее теплые губы оказались …ем близко над ним. Тогда он попытался проникнуть в рот Паулы, и она приняла его. Боже, она была очень хороша, не давая ему ни минуты передохнуть: его член двигался между ее губ, и Паула снова взяла его в руку, когда Маркус уже был на пределе. Через мгновение он увидел у нее между пальцев свою сперму, белую и вязкую. Маркус так глубоко вдыхал воздух, что даже захлебнулся, и боль в плече на время отступила. Паула стояла на коленях возле кровати, и пряди ее белокурых волос прилипли к влажной от испарины коже Маркуса. Она взглянула на него.
— Это было чудесно… для тебя, Маркус. Следующий раз моя очередь, договорились? Я слышу чьи-то шаги. Наверное, это Меркел. Ты просто поправь простынку, и он не догадается, что ты тут натворил.
Паула хихикнула, поспешно вытирая руку о простыню.
Маркус еще слышал, как она что-то сказала Меркелу в коридоре.
Натянув простыню до носа, Маркус лежал, чувствуя себя изнасилованным. Он был вне себя от ярости и в то же время ощущал легкость. Заниматься мастурбацией с Паулой, Боже ты мой. Она была хороша, но это повергало Маркуса в еще большую ярость.
Он приоткрыл один глаз и увидел, что Меркел разглядывает его.
— Кажется, здесь занимались любовью. Маркус снова закрыл глаза.
— Сегодня вечером возвращается Делорио. Тогда она станет безопасной для тебя. Думаю, надо побрызгать здесь хвойным освежителем воздуха.
Тут Меркел снова зашелся от хохота. Еще один неожиданный взрыв смеха, и опять причиной его оказался Маркус.
— Пойди сам побрызгайся.
— Хочешь, принесу салфетку, приятель?
— Я не желаю больше слушать твое лошадиное ржание, ты, тупой неандерталец. Да, дай мне салфетку.
— Это задевает мои чувства, Маркус, ведь ты же хотел этого. Думаешь, я не знаю, что ты пытался рассмешить меня в течение стольких месяцев, что я даже не берусь сосчитать. А теперь, когда тебе это удалось, ты разозлился. Странный ты какой-то.
Маркус отнюдь не был странным, просто его охватило отчаяние. Ему необходимо было отсюда выбраться. Паула и ее заигрывания способны положить конец всему. Его могут убить. Надо уходить отсюда, возвращаться на курорт. Он решил сделать это той же ночью, но добрался только до библиотеки и зала переговоров Доминика, расположенных внизу.
Маркус осилил этот путь, тяжело дыша, кожа его покрылась испариной от напряжения, но настрой был решительным. Доминик так ни черта ему и не рассказал. Необходимо выяснить, что произошло. Вспотевшей ладонью он взялся за ручку двери и замер. До его слуха донеслись громкие слова Делорио:
— Жаль, что ирландский мешок с дерьмом не подох. И голос Доминика, негромкий и спокойный:
— Маркус спас мне жизнь. Кстати, в тебе тоже есть немного ирландской крови.
— У Маркуса были на то свои причины, это точно. Так или иначе, чего ты хочешь? Ты обращаешься с ним так, как будто он тебе важнее собственного сына. Боже, если бы мне посчастливилось стрелять в него, он оказался бы в аду, не успев коснуться земли!
Маркус отпрянул от двери. Он и не подозревал, что Делорио так ненавидит его. Интересно, может ли Делорио помешать ему, создать настоящую проблему, о которой стоит волноваться. Бог видит, что у него и так хватает забот, и вот теперь это гневное признание двадцатипятилетнего человека, чья новоиспеченная жена всего каких-то четыре часа назад предоставляла свой рот в распоряжение Маркуса.
Он поплелся наверх. Плечо его болело, голова кружилась.
Ему так ничего и не удалось разузнать о голландцах. Надо было выбираться отсюда.
Редакционная комната «Бостон трибюн»
Бостон, Массачусетс
1 марта 1990 года
Днем спустя телефон звонил не переставая. Рафаэлла наконец сняла трубку и зажала ее между ухом и плечом, не отрываясь от статей о контрабанде оружием, найденных ею в библиотеке «Трибюн». Не так много, но это было только начало.
— Рафаэлла Холланд слушает.
— Привет. Это Логан.
— Аэропорт?
Это была их старая шутка, уже не смешная, но все же она произнесла ее чисто машинально.
— Да. Первый класс. Где ты пропадала? Что-нибудь случилось?
Рафаэлла растерянно заморгала. Она совсем забыла про Логана Мэнсфилда, помощника окружного прокурора.
— Моя мать попала в аварию. Я летала к ней в прошлую пятницу.
— О! Как она?
— Очень плохо. — Голос ее задрожал. — В коме.
— Извини, Рафаэлла. Я хотел бы увидеться с тобой сегодня вечером. Прошло уже около двух недель. Мне надо поговорить с тобой.
Завтра она уезжает. Рафаэлла закусила нижнюю губу, разглядывая статью о скандале в Швеции — она держала ее в руках. Концерн «Бофорз» нелегально продавал оружие Ирану и Ираку. Не слишком-то хорошо для промышленности нобелевских лауреатов, подумала Рафаэлла.
Логан издал нетерпеливый звук, и она поспешно проговорила:
— Разумеется, Логан. Приходи ко мне часов в восемь. Мне надо разморозить холодильник. Можешь мне помочь.
Он согласился и повесил трубку.
«Мне не надо было приглашать его», — подумала Рафаэлла, затем покачала головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66