В восемь появился краснорожий Толик. От него отлично пахло. Наверное, успел выпить уже с утра.
– Выспался?
– А что, похоже?
– Пройдешь все контроли с общим потоком. Сперва таможню, потом паспортный. Там билет не спрашивают, только документы.
– А если с паспортом будут проблемы?
– Прости, брат. Тут помочь тебе нечем. Ждем тебя час. Не придешь, мы взлетаем.
Встретиться договорились внутри, возле Duty-Free, сразу за линией антитеррористического досмотра.
Таможню я прошел быстро. Меня обыскал пограничник, обнюхали собаки, облучили аркой-металлоискателем и разрешили идти дальше. Оставался только паспортный контроль. Я предполагал, что с ним у меня возникнут проблемы.
Узбеков, шедших передо мной, пограничник спрашивал:
– Фамилия?!
Те в ответ выдавали фразу, состоящую не меньше чем из семнадцати слогов.
– Я сказал: фамилия?! Ах, это фамилия? Ладно, проходи.
Я засунул в щель под пуленепробиваемым стеклом свой паспорт.
– Получали ли вы регистрацию в республике Узбекистан?
– Получал. Там есть отметка.
– Какого числа вы въехали в республику?
– Там написано. В прошлый вторник.
– Ваша регистрация давно истекла.
– Что же делать?
– Ничего. Разворачивайтесь.
– Куда?
– Вам придется вернуться в Ташкент и получить штамп о регистрации в центральном ОВИРе.
Через сорок минут «Антей» Министерства по чрезвычайным ситуациям Российской Федерации взлетал и отправлялся домой. За полет на этом самолете я уже отдал свои деньги.
От места, где я стоял, Ташкент находился на расстоянии семисот километров песков, духоты, нищеты и блокпостов, каждый из которых стоил мне $20.
С пограничником я разговаривал через бронированное стекло. В нем не было ни малейшей дырочки, в которую можно было бы запихнуть взятку.
Я вздохнул.
– У меня еще остались какие-то узбекские деньги.
– И что?
– Можно, я оплачу штраф здесь, на месте? Не в Ташкенте?
– Не положено.
Пограничник был русским парнем. Первым русским парнем, которого я видел в этих чертовых песках. Он был настолько русским, что даже ресницы у парня были белыми.
До вылета оставалось тридцать семь с половиной минут.
– Послушайте. Вы же русский.
– И что?
– И я русский. Позвольте мне оплатить штраф здесь, на месте.
Парень молчал. Потом он сказал:
– Национальность здесь ни при чем.
Он щелкнул штампом «УБЫТИЕ» в моем паспорте и сказал, что я могу идти. Денег он так и не взял.
7
Над проходом, ведущим на летное поле, висел плакат «Мы обязательно увидимся с Вами снова!».
Вот уж, черта с два! Разве что вы припретесь ко мне домой. Но и в этом случае я встречу вас лишь разрывными пулями в живот.
Чуть ниже висел еще один плакат, сообщавший, что аэропорт награжден орденом имени Тамерлана. Рядом с ним начиналось огромное окно, а за окном, на взлетной полосе, стоял огромный, крашенный в серое грузовой самолет американских ВВС.
Несколько дней назад я сидел непосредственно на гробе того, чье имя носил орден и курил свои сигареты. В усыпальнице Тимуридов стояла большая прозрачная копилка для денежных пожертвований, и я (единственный живой человек во всем квартале) прикидывал, что украсть немного денег у молодца, ограбившего Вселенную, – не будет ли это справедливо, а?
Сгнивший скелет Тамерлана лежит в мавзолее Гур-Эмир. Вернее, не весь скелет, а то, что осталось от него после эксгумации, проведенной русскими археологами в 1941 году.
Гробы других эмиров сделаны из белого мрамора, но Тамерланов гроб – из черного камня. На высоком шесте над гробом привешена грива его любимого коня. За последние полтысячи лет грива немного ссохлась и посерела.
Тамерлан так и не дошел до Москвы. Зато дивизии русского самодержца Александра Второго дошли до Тамерлановой столицы Самарканда.
Сгнивший скелет самодержца лежит в Петропавловской крепости. Вернее, не весь скелет, а то, что осталось от него после взрыва народовольческой бомбы на набережной Екатерининского канала.
Места, где были убиты другие самодержцы, ничем особенно не выделяются, а на месте, где разорвало Александра Второго, сегодня стоит похожий на мечеть православный Спас-наКрови. Вокруг бродят японские туристы.
То, что присоединил к России Александр, сумели удержать те, кто расстрелял Александрова внука. Всадники комдива Фрунзе вырезали самаркандских басмачей, вывесили на бухарских минаретах красные флаги и подумывали, не сходить ли им походом на британскую Индию?
Сгнивший скелет комдива лежит у Кремлевской стены, которую собирался штурмом взять самаркандский эмир. Вернее, не весь скелет, а то, что осталось от него после того, как сам комдив был зарезан сталинскими хирургами.
Так все и происходит. Все жили вовсе не долго и не очень счастливо, а потом умерли.
Где лежат скелеты тех, кого вели в бой эмиры, самодержцы и наркомы, сказать трудно. Надгробий не сохранилось. Где будет лежать мой личный скелет – об этом я пока не думал… а где будет лежать ваш?.. сыщется ли и для него свободное место?.. скелеты усеяли землю, чуть копни – тут же заденешь чей-нибудь череп… в самом причудливом месте – самый причудливый череп.
Черепа выпускников Оксфорда лежат в индийских джунглях… черепа воронежских крестьян – в предгорьях Тянь-Шаня… черепа солдат микадо – на пляжах Полинезии… те самые черепа, которые с таким трудом разверзали ложесна матерей… внутри которых рождались миры… теперь это просто черепа… словно кто-то удачно щелкнул кием, и бильярдные шары раскатились по свету… спроси их: ребята, что ж вас сюда занесло?.. промолчат, не дадут ответа.
Империи рушатся, как зубы в хорошей драке. В тех краях, откуда я столь позорно бежал, их успело возникнуть и развалиться не меньше дюжины.
Падение последней я видел своими глазами. Теми самыми глазами, которые закрыл в момент, когда транспортный борт российского МЧС оторвался от битком набитой черепами земли Средней Азии.
Западный Берлин 1990 год
1
Свой первый в жизни загранпаспорт я потерял. Страна не обиделась на меня за это и выдала новый.
Если бы я не потерял его, то смог бы показать вам фотографию себя, девятнадцатилетнего, в модной рубашке, а также отметку убытия: аэропорт Шёнефельд, Германская Демократическая Республика, 4 октября 1990 года.
В этот день две Германии сплелись в эдиповом поцелуе: откормленная сосисками Западная по самые тощие ребра вонзилась в тощую Восточную, и с карты Европы исчезло два государства, а вместо них появилось одно.
Для меня этот день начался с того, что я долго блевал в туалете берлинской подружки, а закончился так, что я и до сих пор не берусь об этом вспоминать.
2
Тысяча девятьсот девяностый год нашей эры был серым и унылым годом. Единственное развлечение: включить телевизор и посмотреть шоу репортера Невзорова, в котором он демонстрирует насквозь пробитые ломом человеческие головы и то, что в бутылке молока нашли использованный презерватив.
На автобусных остановках в том году появились люди, собиравшие окурки. Вы выходите подождать транспорт, закуриваете, видите, что из-за поворота появился ваш автобус и выкидываете едва прикуренную сигарету… а эти типы бросаются вам под ноги и подбирают ее.
Сигареты в 1990-м продавались по карточкам. Точно так же, как сахар, водка и много чего еще. Меня это не касалось. Я курил Marlboro в красной упаковке, носил кроссовки New Balance и отлично себя чувствовал.
Я был фарцовщиком: парнем, меняющим сувениры иностранным туристам на возможность не отоваривать талоны в советских магазинах.
В том году огромное количество советских парней занималось тем же, чем я. Милиция по-прежнему боролась с фарцовщиками… кого-то даже сажали в тюрьму… но остановить процесс было невозможно.
Одним из немногих товаров, еще имевшимся в советских магазинах, были зеленые водоросли, расфасованные в маленькие металлические баночки. На боку таких баночек была нарисована рыба. Ну, то есть, вы понимаете, да? Баночки были точно такие же, как баночки с черной икрой, но стоили меньше трех центов, а читать кириллические буквы иностранцы все равно не умели.
Знавал я умельцев, торговавших водорослями почти в промышленных масштабах. Раз в неделю «Жигули» с целым багажником баночек приезжала в Петропавловскую крепость. Гуляющие по крепости иностранцы теряли голову: black caviar! по $3 за банку! демпинг, мазефака!
Багажник разлетался меньше чем за полчаса. От пятисот до полутора тысяч долларов чистой прибыли. Фантастические деньги в умирающей от голода стране. Единственная проблема: никто не знал, зачем они нужны, эти иностранные деньги.
Быть арестованным с долларами в кармане… в ту пору это было все равно что быть арестованным с мужиком в постели… и то и другое значило надолго сесть в тюрьму. Поэтому до открытия первого гей-клаба в Петербурге оставалось еще четыре года, а брать доллары от иностранцев мне было немного страшно.
3
Компаньоном в моем личном бизнесе был молодой человек, полуармянского, полуеврейского происхождения, который к тому же еще и родился не в Ленинграде, а в Лондоне, в семье, если не ошибаюсь, советского торгпреда.
Компаньон говорил, что по иностранным законам все, кто родился в Соединенном Королевстве, независимо от национальности, имеют право на британское гражданство. И что, может быть, он со временем уедет жить в Лондон. Я советовал ему эмигрировать в Ереван.
Мы долго присматривались друг к другу. Сошлись на почве музыки. Я рассказал ему про группу The Cure, а он дал мне послушать альбом Стинга Nothing Like The Sun. Про тот альбом и про Стинга вообще парень знал много подробностей… например, из-за чего именно от певца ушла жена и сколько времени после этого тот пил… слушая его, я видел, что парень понимает бизнес правильно… так же, как я. То есть, что деньги нужны, чтобы скупить все кассеты на свете и влезть в такие же джинсы, как у любимого исполнителя… а больше они ни зачем не нужны.
По-английски дольщик разговаривал лучше, чем по-русски. Это и было нашим главным оружием.
Традиционные фарцовщики бросались к группе и так испуганных иностранных туристов с перекошенными харями и шипели: «Ченч ё мани, мистер! Ченч, блядь, ё мани, осел нерусский! Ай вонт бай ё джекет, мистер! Дам гуд прайс!»
Представьте, насколько выгоднее смотрелись мы, красавцы, когда дольщик как бы невзначай на образцовом английском заговаривал, скажем, о погоде, и как вам наш город?.. кстати, вы в курсе, что в доме, мимо которого мы идем, был убит Григорий Распутин… да! да!.. а за углом – Иван Грозный!.. сегодня мне как раз некуда спешить, хотите, покажу?
Чтобы не подпадать под действие статьи УК о незаконных валютных операциях, мы практиковали натуральный обмен. Выменивали джинсы и тишотки на красные флаги, футболки с Gorby, лакированные шкатулки, оренбургские пуховые платки и лицензионные советские пластинки Пола Макартни.
Советское военное обмундирование было тогда в моде. Каждый американец, посетивший агонизирующую Империю зла, мечтал привезти домой армейский китель или хотя бы ушанку с кокардой.
В Военторге на Невском обмундирование продавали только по предъявлению офицерских документов. Поэтому за военную мы выдавали в основном униформу учащихся ПТУ или железнодорожников.
Технология проста: берете любую куртку, более или менее напоминающую военную, крепите на нее погоны с буквами СА (Советская Армия), на рукава шьете шевроны (чем больше и аляповатее, тем лучше), а на место медалей пришпиливаете несколько значков с Лениным. Стоил такой китель-мутант ровно два «Левайса» или одни кроссовки Reebok. Торг не уместен.
Всего через год эта мода среди американцев прошла. Но к тому моменту мой шкаф был забит джинсами и модной обувью на годы вперед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25