Остановиться удалось лишь в третьей по счету гостинице. Женщина в цветастом азиатском платье долго вела переговоры с Абдулой-Умаром, торговалась относительно цены, широко улыбаясь, спросила, что за подарок я ей подарю, выписала в качестве квитанции об оплате рукописную грамотку, велела никому ее не показывать и, озираясь по сторонам, отвела в номер.
За окном номера на газоне паслась тощая корова. Я бросил рюкзак, всполоснул лицо и спустился обратно в холл. По дороге почувствовал, что за сегодняшний день успел стереть ноги на всем не очень длинном протяжении от паха до пяток.
Прапорщик курил сигареты и тосковал. Ему хотелось не бродить по жаре, а валяться на подушках и пиалами пить водку.
– Что теперь?
– Не знаю. Я бы переждал где-нибудь жару.
– Пошли пообедаем?
– Тетка в кассах говорила, что мне нужна какая-то регистрация.
– Нужна.
– Давай получим регистрацию?
– Поехали. Давай получим. Но потом – сразу обедать, ладно?
Здание самаркандского ГУВД было одноэтажным и таким же пыльным, как все в этих краях.
Никаких табличек, типа «Сходящих с ума русских отпаивают валерьянкой в такой-то комнате и там же регистрируют», я не нашел. Мы зашли в первый попавшийся кабинет. Там шел допрос мохнатого узбекского уголовника, наручниками прикованного к столу. Судя по виду, тот обвинялся не меньше, чем в каннибализме.
На нас никто не обратил внимания. Абдула-Умар постоял, послушал, о чем спрашивают уголовника, а потом забыл обо мне, подсел за стол и тоже начал задавать какие-то вопросы.
Нужный кабинет мы нашли не скоро. Регистрацией русских ведал мужественный офицер с седым ежиком волос и крепкой челюстью. Белая униформенная рубашка с короткими рукавами подчеркивала особый, шоколадный оттенок его загара.
Офицер через Абдулу-Умара попросил у меня три доллара взятки, достал из кармана штамп, щелкнул мне в паспорт печать и объявил, что теперь я нахожусь на территории республики Узбекистан на законных основаниях, но через три дня регистрация истечет и продлить ее можно будет только в Ташкенте.
Я не обратил внимания на этот нюанс. Я не желал думать о том, что будет со мной через три дня.
Мы вышли из ГУВД, и мой прапорщик начал ныть, что ему опять хочется в кафе.
– Может, просто купишь себе водки и станешь пить по пути, а?
– Э-э! Кто так делает? А посидеть? А поговорить?
– Мы уже обо всем поговорили… или нет?
– Разве это разговор?
– О’кей. Сейчас ускоришься. Только мне нужно поменять денег.
– Сто баксов?
Я видел, что Абдуле-Умару наплевать, сколько я хочу поменять денег: ему нравилось само словосочетание. Я в сотый раз объяснил прапорщику, что не собираюсь тратить много денег. Он в сотый раз подряд мне не поверил.
Мы подъехали к рынку, вылезли из машины и долго шли между торговыми рядами. Продавцами были умирающие от голода узбекские мужчины и женщины. А перед ними лежали товары в ассортименте, способном вызвать инсульт даже у привычного к универсамам меня.
Валютный отдел располагался с изнаночной стороны рынка. Пустой двор. Кучи строительного мусора. Торчащие над низенькими зданиями минареты Биби-Ханум. Одинокая земляная печь тандур. Вокруг печи прямо на земле сидят узбекские деды в тюбетейках и линялых халатах.
Над тандуром висела вывеска «Ход-Док». Я даже не сразу понял, что имеется в виду.
Мы отыскали место в тени и закурили. Абдула-Умар смотрел на группку парней в противоположной стороне двора, а они смотрели на нас. Они видели, что я белый, и понимали, зачем я сунулся в эту дыру, но не спешили.
Потом к нам был прислан переговорщик. Пожав Абдуле-Умару руку и поболтав с ним по-узбекски, он спросил, сколько денег я хочу поменять? Голос у парня был такой, словно он перед публикой читает стихи из Корана. Кожа у него на лице лопалась от нестерпимого зноя.
Я сказал, что $20.
– Давай.
– Что, давай?
– Деньги давай.
Я отдал ему зеленую купюрку, парень сунул ее в карман и, не торопясь, ушел.
– Он не обманет?
– В смысле?
– Он не исчезнет с моими деньгами?
– Зачем?
Парень все не возвращался.
– Почему вообще такие сложности?
– Менять валюту – уголовное дело. Сразу тюрьма.
– Для русских тоже?
– Для русских особенно.
Оказаться в тюрьме по такой жаре не хотелось.
Минут через пятнадцать к нам подошел уже совсем другой парень. Он протянул мне пачку местных дензнаков. Я попробовал засунуть ее в карман. Ощущение было такое, будто я несу в кармане джинсов кирпич.
5
Над Самаркандом спускался вечер, и мы наконец шли в чайхану нормально поговорить.
Мы попетляли по улице, по которой в свое время пронеслись, взяв город штурмом, кентавры Чингисхана, поднялись на холм, где еще раньше стоял походный шатер Александра Македонца, он же Искандер Великий, и вышли к знаменитому во всех частях света мавзолею Шах-и-Зинда. О существовании мавзолея я три минуты назад узнал от прапорщика.
Это был самый конец города. Скала, к ней прилепился мавзолей с кирпичным куполом, вокруг старинное кладбище, а сразу за ним крутой обрыв: метров тридцать отвесной стены. Внизу виднелся утонувший в жидкой грязи арык.
Дальше начиналась пустыня и горела помойка. Дым полз по пологим холмам и ел глаза. Несмотря на благочестивое прошлое, соваться сюда не рисковали даже наглые узбекские жандармы.
На заборе перед входом в мавзолей было мутной краской написано: «Fanta. Vodka». Это была реклама заведения и вывеска одновременно. Абдула-Умар носом чуял запах алкоголя, норовил перейти с рыси на аллюр и по ходу объяснял, куда именно мы бежим:
– Это хорошее кафе. И недорогое. Прямо за мавзолеем.
– Если недорогое, то вряд ли хорошее.
– Там за кафе есть такой обрывчик. Оттуда сбрасывают вниз людей.
– Каких-то конкретных людей? Или всех подряд?
– Если серьезные парни решают обсудить серьезное дело, то договариваются встретиться в Шах-и-Зинда. А если дело не выгорает, то кого-нибудь сбрасывают с обрывчика вниз. Милиция никогда не возбуждает дело, потому что свидетели каждый раз говорят, что тот, кто упал, был пьяный и просто поскользнулся.
– Я что-то не уверен, что хочу идти в это кафе.
Перед входом стоял большой стенд для туристов. На нескольких языках он объяснял, где именно мы планировали перекусить и выпить водки. Больше всего в исторической справке мне понравился заключительный абзац, сообщающий, что человек, совершавший возле мавзолея намаз на протяжении сорока четырех понедельников подряд, может рассчитывать на исполнение любого желания.
Место, как я понял, действительно было… как сказать?.. с атмосферой. Даже нищие здесь не просто клянчили денег, а попрошайничали «ради ста чудес Шах-и-Зинды».
Посреди чайханы стоял бетонный бассейн с тоненькой струйкой фонтана. В воде охлаждались бутылки с местным пивом. Азиаты не обращали на них внимания. Верные заветам своего земляка Омара Хайяма, они пили не холодное пиво, а теплую водку.
Ужинать следовало не сидя за столами, а откинувшись на громадных, как кусок пляжа, лежаках и утопая в куче подушек. Мы сняли обувь и легли. Официант принес осточертевший зеленый чай и черствые лепешки. На лежак перед нами поставили столик почти без ножек, а на столик поставили водку. Она воняла бензином.
На лежаках вокруг меня сидели и лежали молчаливые люди. Чуть в стороне в огромном котле людям готовили жирную еду. Женщина в национальном костюме из ведра брызгала водой на пыльную дорожку.
Еще неподалеку несколько мужчин в странных одеждах сворачивали головы и рассматривали меня. Очень долго и пристально рассматривали.
Я спросил у Абдулы-Умара, почему они так на меня смотрят?
– Это джуги. Черные люди. К ним не ходи. Они даже своих грабят. На всех плохо смотрят.
Пиалы с теплой водкой мелькали в его ловких пальцах. А я пил минералку и нюхал дым горящей помойки. Плохо не пить в чужом городе. Алкоголь – очень выгодное вложение денег. Ты покупаешь кружку пива, а она гарантированно сжирает 1/72 часть твоих суток.
Если покупать в сутки семьдесят две кружки пива, то вся твоя жизнь будет без остатка занята важным и очень интересным занятием: перегонкой пивного солода на воду и крахмал.
Почти смертельно пьяный Абдула-Умар объяснял, что курить вредно:
– Вот – лошадь. Пусти ей струю в нос – упадет. Мы, когда пацанами были, лошади в ноздри струю дыма пускали: лошадь падала. Или поймаем змею, пасть ей разожмем и дуем туда. Она танцует, ей кайф, понимаешь? Больше не кусается…
Потом Абдула-Умар заснул прямо за столом. Я решил бросить его и пойти в гостиницу спать. Однако перед этим хотелось посетить туалет. Бармен сказал, что какой-то особой уборной у них нет и мужчины писают, просто подойдя поближе к обрыву.
Я сходил к обрыву, потом застегнул неудобные пуговицы на джинсах, обернулся и увидел, что окружен группой джугов.
Они были пьяные и действительно очень черные. Они внимательно меня рассматривали. Оторвавшись от стола, теперь они цыкали всеми возможными зубами.
Просто так взять и рубануть незнакомому человеку по голове… по себе знаю, насколько это нелегко. Я знал, что сначала они что-нибудь мне скажут. Один из джугов на очень плохом русском спросил, зачем я сюда приехал?
– Тебе действительно интересно это узнать?
– Моему дяде такие лысые, как ты, в Москве глаз выбили.
– Я искренне сочувствую твоему дяде.
– Они ударили, и глаз на землю упал… А ведь он пожилой человек.
– Тем сильнее я ему сочувствую…
Они еще поцыкали. Я видел, что сейчас… вот сейчас, кто-то первый выбросит кулак в мою сторону.
– Не надо было тебе сюда приезжать…
– Да?
– Мы сейчас убивать тебя будем.
– Стоит ли?
Фраза была неуместна, как я, со своей необрезанной крайней плотью, был бы не уместен в главной самаркандской мечети.
Драться с семерыми сразу было бесполезно. Я стоял на самом краю обрыва, причем двое стояли у меня за спиной. То есть я бью в лицо первому из джугов, и это будет последнее, что я успею, прежде чем забрызгаю камни внизу.
Кроме того, мне не хотелось драться. Мне хотелось белого молока жизни, а вовсе не драться.
Нужно было выруливать, но я не знал, как.
Я обшаривал полустертые файлы памяти, но находил там только всякий мусор… ничего важного там не находил.
Странно… ведь было же во мне что-то ценное… то, что не позволяло за просто так сбрасывать меня на дно обрывов… но вспомнить, в чем оно состояло, я не мог.
Я мог бы сказать им… если честно, я не мог сказать джугам ничего.
Представьте, как бы глупо я выглядел, если бы вздумал рассказать этим черным людям про то, что всего полгода назад жадный, но модный глянцевый журнал ОМ, с которого месяцами невозможно получить уже заработанный гонорар, назвал меня «Лучшим писателем страны».
Там была моя фотография, а рядом – фотография ведущей ТВ-шоу «Квартирный вопрос». Девушку признали «Showgirl года», с формулировкой: «Что еще может интересовать современного человека, как не обустройство собственного жилища?»
Я считал себя довольно современным парнем. Однако я стоял на краю обрыва, зажатый среди семерых центральноазиатских гангменов, и сознавал, что помимо обустройства квартиры меня занимает множество иных вопросов.
Готов ли я умереть прямо сегодня вечером? Готов ли я к тому, что последнее, что мелькнет перед моими собственными глазами, это арык, выше берегов набитый узбекским дерьмом, и спящий за столом прапорщик местных Вооруженных сил?
Милиционеры заберут мой труп и закопают его в местную почву. Прежде я представлял это событие немного иначе. Знаете, я действительно испугался, стоя там, на обрыве.
Один из джугов разбил бутылку о камень и, наклонив голову, бросился на меня, но еще до этого из-за камней показался бегущий со здоровенным колом в руках Абдула-Умар, а за ним в нашу сторону неслась целая толпа прихожан мечети, все – в белых шапочках, и все они орали непонятные мусульманские слова, заслышав которые, джуги, черные и злые люди, грабящие даже своих, задирая ноги и поднимая тучи пыли, бежали вниз, прямо по древним и узким узбекским могилам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25