9
Я был уверен, что Волгоград взорвется не хуже, чем взорвался мой собственный город… но он не взорвался.
Милиции на концертах было почти столько же, сколько зрителей. За попытку не то что начать танцевать, а хотя бы встать с кресла люди отбывали в пикет до конца концерта.
Больше всего меня расстроило даже не это. Сладенькие попсовые «Рондо» понравились Волгограду больше, чем рок-н-ролльщики «Браво». Тем долго аплодировали и даже подпевали, а к третьей песне Агузаровой зал начал пустеть.
После концерта Агузарова рыдала у себя в гримерке. Ее истерика была слышна даже на улице. Ее успокаивала азиатская девушка.
– Уроды! Все уроды!
– Да, Жанна.
– Они уроды!
– Да, Жанна!
– Мы – круче, чем Rolling Stones! А они – уроды!
Потом Агузарова потребовала, чтобы все объявили «Рондо» бойкот. Музыканты устали. С ней никто не спорил. Они просто погрузились в автобус и уехали в гостиницу.
Я тоже сидел в автобусе. Снаружи, у черного входа во Дворец спорта, кучковались такие же, как я, но из Волгограда. Я даже хотел им крикнуть, что «Икарус» идет именно в гостиницу… не на небеса, парни, нет!.. я точно выяснил: в гостиницу!.. но не стал.
Через два дня у меня был день рождения. Мне исполнялось 16 лет. Я становился совершеннолетним и с этого дня мог нести уголовную ответственность за многие проступки, за которые раньше не мог нести.
От музыкантов мне хотелось получить какой-нибудь подарок. Ну, например, чтобы носатая Агузарова поцеловала меня в губы… что-нибудь в таком роде. Я не знал, как им об этом сказать.
За меня о дне рождения сказал Пингвин. Поцелуя я не дождался, зато «бравовский» гитарист подарил открытку с автографом, а остальные сказали, что 16 лет дата круглая, и крепко пожали мне руку.
Концерт в этот день начался с того, что конферансье (все та же T-Short… все тот же пиджак с блестками…) вышел на сцену и не стал рассказывать анекдот, который я слышал уже раз сто.
Вместо этого он сказал:
– Приветствую, Волгоград! Я вижу, что вы рады нашей встрече, ведь каждый концерт – это праздник. А еще сегодня особый день. Сегодня день рождения у нашего друга… вот он сидит, прямо в первом ряду. Этому парню исполняется шестнадцать лет, давайте начнем наш концерт с того, что встанем и поаплодируем ему!
И тогда все зрители, битком набившиеся в здоровенный волгоградский Дворец спорта, поднялись и долго хлопали невидимому мне, сидящему в первом ряду.
Может быть, все подумали, что это шутка… что суть не в парне, у которого день рождения, а просто таким способом конферансье заводит зал… все орали, топали, свистели… продолжалось это долго.
Я был единственным человеком во всем Дворце, который остался сидеть. Я думал о том, что если так все начинается, то что же будет дальше? Как будет выглядеть мой тридцатый день рождения, если шестнадцатый – вот он?
Как выяснилось, дальше все следовало по нисходящей. Тридцатый день рождения был обычным днем, который трудно вспомнить… просто день.
За следующие пятнадцать лет моя страна много раз изменилась… изменялся и я… не скажу, что все эти перемены меня радовали.

Москва – Ташкент (Время в пути: 62 часа)

1
На третий день езды в поезде соседка по купе, светловолосая русская девушка, посмотрела в окно и сказала:
– Ой, верблюд!
Я свесился с верхней полки и тоже увидел верблюда. Даже двоих: маму-верблюдицу и верблюжонка. Это были могучие скоты, с толстыми ногами, с парой могучих мохнатых горбов каждый. Они напоминали машины-убийцы из Star Wars, эпизод V.
Само окно было разбито камнем, но осколки заботливые проводники склеили скотчем.
На полу купе валялись мои кеды со звездами. Кеды назывались Converse. Они были светлыми.
Было время, и, чтобы попасть в эти края, люди снашивали сотни пар такой обуви. И тратили несколько лет жизни. Теперь все проще. Поболтался с приятелями по клубам, доехал до вокзала, купил билет, и твои кеды еще не успели испачкаться, а ты – за четыре тысячи миль от квартиры, где тебя ждет жена.
2
Весь первый день за окном были леса, во второй появились степи, а теперь начиналась пустыня. Жалко, что я не съездил в эти края школьником: имел бы твердую пятерку по географии.
Юг России был забит военной техникой и теми, кто знает, с какой стороны к этой технике подойти. Военные ехали в Чечню, ехали из Чечни, ехали в регионы, расположенные рядом с Чечней, а параллельно с ними во всех перечисленных направлениях передвигались и сами чеченцы.
Едва мы отъехали от Москвы, во внутриэкспрессном радио зазвучала турецкая музыка. Рыдающие голоса и барабаны – как просыпавшаяся крупа. Русские морщились и выключали динамики. Узбеки улыбались и делали погромче.
У меня дома есть пара компакт-дисков с такой музыкой. Они выпущены в серии, кото рая называется «Этническая коллекция». Однако здесь ритмы звучали совсем иначе.
Понимаете, тигр в зоопарке и тигр, который стоит поперек тропинки, по которой вы шли домой, это одно и то же животное. Но воспринимаете-то вы его не одинаково, правда?
Когда наш поезд останавливался на станциях, русские бабушки с криками «Салям алейкум! Пирожки не желаете?» бежали вдоль вагонов.
Одна старушка продавала громадных красных раков. Дети Азии столпились вокруг, долго кричали на своем языке и тыкали в раков пальцами, а потом поинтересовались: если съесть этих животных, они не укусят клешнями изнутри за живот?
Купе, в котором я ехал, было единственным «русским» во всем экспрессе. Там ехал я, девушка-блондинка, совсем древний голубоглазый старик и молчаливая женщина, сопровождавшая старика.
Остальные купе были заняты азиатскими женщинами. Женщины, похожие на героинь индийского кино, женщины, похожие на Рамсеса Второго, женщины с громадными этнографическими серьгами в ушах, женщины, похожие на Джеки Чана, женщины в шароварах, галошах и пестрых балахонах…
Опустив верхние полки, они клали на них фанерные щиты – получалось вроде балкончика. Рассевшись вдоль стен, человек 12–15, азиаты так и ехали. Спали сидя. В коридор старались выходить пореже.
С женщинами ехали дети. Матери привязывали их за ручки нитками к двери, и дети неподвижно сидели в купе. Иногда их отпускали погулять. Лобастые, черные дети забредали в мое купе, молча садились, какое-то время сидели, а потом уходили.
Закрывать двери в купе здесь было не принято. Даже нижнее белье мужчины переодевали при распахнутых дверях. По ночам к нам в купе кто-то постоянно заглядывал. Просто, чтобы посмотреть: как мы тут?
В коридоре и тамбуре для курения тоже ехали пассажиры. Некоторые спали прямо на полу. Некоторые сидели, поджав ноги, и разгадывали кроссворды на азиатских языках.
Через одно купе от моего ехал азиат, лицо которого было покрыто розовыми язвами. Сперва я думал, что это шрамы… или солнечные ожоги… а потом оказался прижатым к нему в очереди в туалет и увидел, что одно ухо у мужчины полностью отгнило и теперь на его месте осталась только дырочка, чтобы подслушивать, о чем болтают окружающие.
Мне с моими комплексами и мизантропией следовало угодить именно в такое место. Менее комфортно, чем здесь, я чувствовал бы себя, наверное, только в тюрьме.
Чаще всего я общался с блондинкой, ехав шей в моем купе. Она рассказывала, что раньше жила в Узбекистане, потом эмигрировала в Россию, а сейчас едет навестить родственников.
– Уехала я ребенком. Еще в школу не ходила. Но до сих пор, когда вижу по телевизору человека в тюбетейке, чуть не плачу. Очень теплое чувство к Азии. Несмотря на всю дискриминацию русских.
– А была дискриминация?
– Была.
– Хамили в магазинах? Отказывали в приеме на работу?
– В 1991-м в сельских районах всех русских вырезали. Мама даже не стала продавать квартиру. Мы просто собрали, что успели, в коробки и бежали.
Проводники и пассажиры смотрели на ее белые волосы как на непристойную фотокарточку. Южане любят блондинок.
Как-то, проводя каникулы на Черном море, я забрел ночью на пляж. Там целая стая аборигенов по очереди делала секс с русской девушкой. Ее белые волосы разметались по гальке.
Южные мужчины подогнали к месту машину и подсвечивали себе фарами. Некоторое время я стоял в темноте и смотрел на происходящее. Когда прикуривал сигарету, девушка еще кричала и отбрыкивалась. Когда я выкинул окурок, она даже не шевелилась. Мне была видна запекшаяся кровь на ее незагорелых ногах.
3
Утром третьего дня ритм, в котором стучали колеса, изменился. Раньше он напоминал стихотворный размер «Калевалы», а теперь – каламбуров Омара Хайяма.
Холмы за окном были покрыты сгоревшей травой. Совсем на горизонте виднелись горы. Они были голубые.
Чтобы не портить ландшафт, аборигены спилили на дрова все деревянные столбы, и теперь единственной неровностью, попадавшейся за окном, были старинные мусульманские кладбища… городки мертвых… купола и минареты, стоящие прямо посреди плоской степи.
Из-за того что степь была холмистой, горизонт казался очень близким, а мир – маленьким. Он весь был моим.
Русскую границу мы проскочили ночью. Моя большая страна без сожалений выпустила блудного сына. Зато с утра по вагонам начала ходить казахская полиция.
Я пошел умываться и сразу же наткнулся на карликового, но коренастого полисмена в форме.
В отличие от меня, он был опрятен, свеж и сух, как «Хаггиз». Он спросил мое имя, фамилию, конечный пункт следования и не везу ли я чужих передач? На все вопросы я отвечал быстро и четко.
Хорошо, что он не спросил, с какой целью я еду. Вот тут я бы растерялся.
Разглядев мою фотографию в паспорте, полисмен перевел взгляд на меня.
– Зачем ты бреешь голову?
– Мне эстетически неприятно наличие на голове у мужчин сальных выростов, именуемых «волосами», вы понимаете?
– Ты из этих… которые бьют нерусских?
– Нет.
– Да, да! Ты точно из них!
Он смотрел на мою лысую голову и улыбался. Передние зубы у милиционера были вставные. Дешевая металлокерамика. Не исключено, что собственные милицейские зубы остались где-нибудь в Москве, рядом со скинхедовским ботинком на толстой подошве.
– Пойдем-ка, выйдем в тамбур.
Мы вышли в тамбур. Там стояло еще несколько казахских копов. Они пообщались на своем языке. Среди слов я разобрал и несколько русских: «бритый» и «дать пизды». Мне не понравилось то, что слова стояли так близко.
Отвечать за все, что натворила моя страна… за скинхедов… за Чечню… я не был уверен, что являюсь подходящей кандидатурой для этого.
Оно конечно: Россия – великая страна. Великая величиной продаваемого на Запад газа, но еще более великая – великой русской культурой. Вы, кстати, замечали, что главной темой этой культуры является отвращение ко всему русскому?
Все более или менее приличные русские писатели всегда жили за границей. Те же, у кого денег уехать из России не хватало, писали исключительно о том, как блевотворно все, что их окружает. За что те и другие и были признаны великими гражданами своей страны.
Как каждый приличный человек, я терпеть не могу свою Родину. Однако объяснять это казахским полисменам не хотелось. Те обступили меня полукругом.
– Терпеть не могу бритоголовых тварей.
– Понимаю.
– Как увижу бритоголового – нос ему ломаю.
– Что я должен на это сказать?
Полисмены поболтали еще, кинули мой паспорт на пол и, уходя, наступили на него ногами. Один из них процедил, глядя мне в глаза: «Урод!»
Я поднял паспорт, сунул его в задний карман брюк. Потом все-таки дошел до туалета, умылся, вытерся и долго рассматривал свое отражение в зеркале.
Почему урод?
4
Днем мы долго стояли на небольшой станции в Казахстане. Часы следовало перевести на час назад.
Я вышел из вагона и закурил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25