— Присядь, кофе и коньяк я сейчас принесу. Сигареты на столике.
Когда он вернулся, Рита курила, пощелкивая карминным ногтем по китайской, фарфоровой с серебром, пепельнице. Теперь на ней была другая маска — высокая шея женственно изогнулась, плечи опустились, став разом нервными и хрупкими, бледные запястья, освободившись от рукавов жакета, воплощали женственность и беззащитность. Непроницаемая холодность исчезла совершенно — перед ним была особа романтичная и почти беспомощная, и если бы Марк не знал достоверно, что Рита старше его едва ли не на десяток лет и много искушеннее, то непременно был бы обманут. Однако он был толковым учеником.
— Итак? — Марк опустился в кресло и разлил коньяк. — Я почти заинтригован. Говори же, Рита.
Женщина выпрямила спину, сделала осторожный глоток, не глядя на Марка, и своим прекрасным, низким и теплым голосом, которому все же немного недоставало точности интонаций, произнесла:
— Я хочу, чтобы ты, Марк, женился на мне. Или, если угодно, стал моим мужем.
Марк почесал краем бокала переносицу и улыбнулся углом рта. Рита подняла на него глаза и, выдержав паузу, спросила:
— Почему ты молчишь?
Марк кивнул, как бы обращаясь к третьему собеседнику, и раздельно сказал:
— Потому что этого никогда не будет.
— Вот как? — Рита вскинула тщательно разглаженные, отливающие шелком брови. — Ты уже догадался. Я потому и выбрала тебя, что ты был очень неглуп для своих лет. Очень. И все-таки продолжаешь казнить меня за то, что я наговорила в тот раз… Жаль. Я врала тогда, сама не зная почему. Наверное, из зависти. Ты был слишком хорош для меня. Но не забывай и о том, что ты кое-чем обязан мне.
Если бы я не свела тебя с серьезными людьми, весь твой бизнес лопнул бы через неделю. Как мелкий перекупщик ты бы сел ненадолго, но после этого ходу бы тебе не было никуда. Вот так-то, милый.
— Я понимаю, чего ты добиваешься, Рита. Но помочь не могу.
— Да, да! — Женщина ударила ладонью по крышке стола, расплескав кофе. — Ты прав! Я хочу уехать отсюда. У меня нет, кроме тебя, никакого другого варианта. Это понятно? Ведь ты едешь, почему же тогда…
— Я остаюсь. Я уже остался.
— Ты сошел с ума! Ведь это такой шанс! Еще полгода — и щель закроется.
Ты здесь никто, и зовут тебя никак. И ничего уже нельзя будет изменить…
— Оставим это, — сказал Марк. — Что сделано, то сделано. Не о чем говорить.
— Но я не понимаю — почему?
— Потому что я никогда не ходил в стаде.
— А сейчас ты где?
— Сейчас я сам по себе. У меня своя игра. Я свободен выбирать, а когда у меня есть эта свобода, я чувствую себя почти аристократом.
— Чепуха! — фыркнула Рита, глотком допивая коньяк и протягивая бокал Марку. — Еще… У евреев нет и не было аристократов. Только богатые и бедные.
По моим сведениям, теперь ты почти богат, а значит, тебе здесь нечего делать. К тому же деньги помогли бы тебе избавиться от унизительных процедур и волокиты.
Там совсем другой мир, где мы смогли бы…
— Что? Что смогли бы? Здесь все, что я люблю, — живопись, которую я собрал за эти годы и с которой не намерен расставаться. Я не поддерживаю отношений с людьми из посольств, потому что тогда у власти был бы совсем другой подход ко мне и мне не удалось бы многое из задуманного. Именно поэтому у меня нет канала, чтобы без помех вывезти то, без чего я не представляю свою жизнь.
Если же я попытаюсь действовать сам и меня поймают — десять лет мне гарантированы. Риск слишком велик. Я говорю все как есть, независимо от того, сама ли ты пришла или тебя кто-то прислал ко мне. Пусть знают. И пусть попробуют взять мой фонд, если невтерпеж!
Все. Надменная уверенность, загадочная женственность, высокомерие и печаль исчезли. Крылья тонкого носа Риты дрогнули, лицо свела гримаса, и она некрасиво, по-бабьи заплакала, вздрагивая плечами и шумно сморкаясь. Марк молчал, ожидая, пока она справится с собой.
— Где у тебя ванная? — наконец спросила Рита. — Мне нужно умыться и привести себя в порядок.
Марк указал, и пока шумела вода и из-за двери доносились приглушенные звуки, медленно пил, раскручивая после каждого глотка маслянистую жидкость в бокале и нюхая незажженную сигарету. Курить он перестал сразу же после инцидента с милицией, словно в нем сработал какой-то переключатель, но инстинктивная тяга к сухому и чистому аромату хорошего табака осталась.
Рита вернулась. Теперь она дышала ровно, бледные губы были подобраны, а лицо выражало как бы даже некое торжество.
— Я хочу еще коньяку, — сказала она, опускаясь в кресло. — И еще хочу сказать тебе, что мне пришла в голову презабавная мысль. Если ты согласен, я в четверть часа докажу тебе, что все, за что ты держишься, ничего не стоит. Нуль.
Весь твой фонд, вся твоя обожаемая живопись, эти пейзажики-портретики — шелуха, годная только на то, чтобы быть обращенной в деньги, если кто-то еще согласен платить за эти допотопные забавы. Вот здесь, — она щелкнула сумочкой, выбросив на стол крохотный пластиковый пакетик с пухлым белым порошком, кристаллы которого поблескивали, как бертолетова соль, — доказательство. Советую попробовать. Я сделаю это вместе с тобой, чтобы ты не заподозрил, что я намерена отравить тебя или повлиять с тайным умыслом на твою драгоценную психику. Это действует не больше четверти часа, зато ты кое-что узнаешь.
— О чем? — Марк засмеялся, блестя зубами и откидывая голову. — Ты всегда любила всяческую экзотику, но наркотики… — Он пожал плечами.
— Нет, ты должен понять, — требовательно проговорила Рита. — Это вовсе не то, что ты думаешь. Эта штука… Называется довольно длинно, кое-кто наверху очень увлекается сейчас ею… Диметилтриптамин — так, кажется. Синтетика. Уже через минуту ты сможешь заглянуть… нет, не скажу. Ну неужели ты стал совсем нелюбопытен? Это так не похоже на тебя. Марк отсмеялся и сказал:
— Твой кофе совсем остыл. Сварить новый? Рита тряхнула головой, глаза ее сухо заблестели, напоминая сейчас надкрылья жуков.
— Не хочу. Тогда помоги мне, если сможешь. У тебя есть листок тонкой бумаги?
— Разумеется.
— Дай.
Марк пошарил на полке и протянул. Точными, словно у сомнамбулы, движениями Рита свернула листок в трубочку, отмерив в нее ровно половину порошка. Тот оказался чрезвычайно легким, и все это время она отворачивала лицо, стараясь дышать в сторону. Закончив, сказала:
— Ну вот. Теперь главное. Ты должен взять трубочку и вдуть порошок мне в ноздри, чтобы он попал глубоко в бронхи. Только так достигается мгновенное действие. Это совершенно безвредно и много раз проверено. И не пугайся, если это напомнит тебе такой странноватый секс. В этом порошочке много всякого, и не случайно его нельзя принять как следует в одиночку. Ну, давай же, чего ты ждешь?
Марк склонился над нею и, слегка задыхаясь от тяжелого аромата духов, сделал все, о чем его просили. В лице Риты ничего не изменилось. Она вздохнула, затуманенно улыбнулась и пробормотала:
— Ты… Теперь — ты. Я умоляю тебя — сделай это, и ты не пожалеешь, увидишь, что я… я была права. Необходимо попробовать это вместе, и тогда…
В руках у нее, сухо шелестя, свернулась трубочка, просыпался порошок. И Марк, словно завороженный всем, что происходило у него на глазах, позволил ей сделать то, чего она добивалась, потому что услышал в сбивчивых и неубедительных словах Риты что-то, заставившее его остро забеспокоиться. Ничего не случится, маленькая экскурсия, пустяки, сказал он себе, ощущая в легких затрудненность, как если бы полной грудью хватил морозного воздуха, и слабый привкус канифоли на зубах, смешанный с химической горечью.
И сейчас же почувствовал, что один в комнате. Один, но не одинок. Все было как прежде — книги, гладкие молочно-серые стены, акварельный набросок Шагала на плохой бумаге, пейзаж маслом с облаками в черно-золотой раме, холодное дерево подлокотника под ладонью. В теле на мгновение возникла болезненная суета, словно оно сопротивлялось чему-то, и сейчас же невидимая мембрана, отделявшая его существо от мира, беззвучно лопнула и в поле зрения поплыл густой светящийся мазок голубизны. Сердце билось ровно, и все чувства оставались ясными.
То, что Марк увидел дальше, оказалось гораздо более странным, чем он мог представить. Осторожно и бережно чей-то жемчужный голос попробовал ноту — и тут же рассыпался в воздухе цветными лепестками, затем собрался и потек, как густеющий расплавленный металл. С невероятной простотой и достоверностью мир превратился в сверкающий, запутанный, как вязь цветных арабесок, дворец, где каждый изгиб мотива и завиток пространства захлестывали разум бессловесным восторгом. В то же время Марк понимал, что все, открывшееся ему, — это он сам, и реальность этой тайны, где одновременно сосуществовали в ином измерении его детство, юность и сегодняшний день, оставляла ощущение чуда.
Он словно обнаружил в себе затерянный континент, и этот континент был населен. Здесь было множество детей, он сразу догадался, что это дети, хотя эти существа походили на земных детей не больше, чем живые цветы на их двухмерное изображение. И они все время менялись, так что почти невозможно было уследить за этой чередой образов. Что это было? Магическая проекция начала новой жизни или весть из тех областей, которые мы в ослеплении своем наивно называем смертью?
Он не знал, да и времени оставалось немного, — он уже видел вдали выход, пустой проем, открывающийся в пустоту, полную серых звезд.
Голос позвал его, и он почувствовал, что больше не в силах противостоять течению… В ту же секунду все кончилось.
Рита дремала напротив, уронив голову и разбросав острые колени. Ее юбка вздернулась, обнажив измятые кружевца белья и жесткую, ранящую глаз белизну внутренней стороны бедра. Марк невольно отвел взгляд и наткнулся на набросок Шагала. Теперь он не был для него загадкой. Все его тело еще отзывалось смутным гулом, словно через него продолжал течь поток неизвестной энергии.
Марк встал и распахнул окно, впуская ночь в дом. Теперь он знал доподлинно, что было отнято у человека в Раю, но знал также, что это было сделано справедливо.
Рита пошевелилась и слабо застонала.
— Ты в порядке? — спросил Марк. — Хочешь воды? Она покачала головой, с трудом приподняв веки.
— Не надо было мне пить. Все в норме, только ужасная слабость. Если позволишь, я останусь у тебя. Извини. Марк пожал плечами:
— Может быть, все-таки отвезти тебя домой?
— Там пусто, — сказала Рита. — И страшно. Не гони меня, Марк, если можешь.
Они легли порознь, но перед рассветом она все-таки пришла к нему, и он проделал с ней все, что казалось ей столь необходимым и важным, все время ощущая грубую вещественность ее ухоженной кожи, тяжелый запах плотской влаги и несвежесть дыхания этой женщины. Когда она застонала, а потом взвизгнула, хватая темноту разинутым ртом и изгибаясь в мучительном спазме, Марк отвернулся, касаясь лбом холодной стены, перед ним плавало в темноте текучее, как вода, лицо существа из его галлюцинации, и негромко проговорил:
— Я хочу ребенка. — Голос его звучал совершенно ровно, словно он обращался к одному себе. — Мальчика. Я назову его Марком.
Рита приподнялась. В колеблющемся, как бы мигающем полусвете отчетливо обозначились ее сильная, высоко вздернутая грудь с черными метинами сосков, впалый живот.
— Хорошо. Я готова. В моем возрасте это уже трудно, но если ты хочешь… пусть…
— При чем тут ты? — с горечью сказал Марк. — Мне нужен сын — и никто больше. Женщины — это чудовищно.
В Туле, в вокзальном ресторане, не оказалось никакой воды, кроме вошедшей в моду после Олимпиады фанты — отвратительного концентрата, разбавленного воняющей хлором жидкостью из-под крана. Марк отодвинул полусъедобный лангет с сухим рисом и вялыми ломтиками огурца с дырой посередине и через весь зал направился куда-то в недра заведения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59