Если бы не это обстоятельство, мальчик узнал бы о себе много любопытного.
— Иногда он мне кажется странным ребенком, — сказала Лина. — Он постоянно о чем-то думает, и меня пугает его напряженно пытливый взгляд.
— Тебе все равно когда-нибудь придется ответить на все его вопросы, — оживляясь, проговорила Манечка, и глаза ее заблестели. — Туго тебе придется.
— Мне нечего от него скрывать. Он мой сын, и я люблю его.
— Ваня не похож на тебя, — сказала Манечка, — я имею в виду не внешность. Он будет так же, как и ты, красив. Но он не похож на тебя духовно — ты была всю жизнь строптива, вызывающа, и единственным твоим желанием, думаю, с момента рождения было стремление к абсолютной свободе. Мальчик же целеустремленно ищет истину…
Это была опасная тема — жизнь Лины. Помимо нее, обе они тщательно избегали в своих вечерних беседах упоминания о мужчинах Лины и вообще всего, что касается интимных сторон жизни. Но ближе к весне Манечке становилось все хуже, и все напряженнее становились их вечерние разговоры.
С ужасом, словно крушение мира, мальчик пережил недельный грохот и грязь ремонта. Комнату ему показали, но запретили в ней играть; квадратную, в голубых обоях комнату без мебели, с выкрашенным суриком полом и большим окном, снаружи которого была приварена стальная решетка, — как и кухонное, это окно подоконником было вровень с асфальтом двора.
Мебель привез дядя Алеша за месяц до смерти Манечки и остался в этой комнате вместе с мебелью…
Бабушка Маня вдруг стала стремительно худеть и мучиться болями в ногах и пояснице. Лина бросилась искать массажистку. Но все тот же врач, назначив курс уколов, массаж посчитал бесполезным. Манечке сделали положенное число уколов; весну, вселение Алексея Петровича Коробова, каникулы мальчика она встретила с лихорадочным румянцем на худых щеках и наркотическим блеском в запавших глазах, с горькой улыбкой припухших губ, ожидая ежевечерних коротких бесед с дочерью. Мальчик же сфокусировал все свое внимание на мужчине, который обитал теперь в их доме.
Тот был приветлив с ребенком, но и только. Мама приносила ему обед в эту новую комнату на большом подносе, покрытом белой полотняной салфеткой.
Покормив Манечку, а позже мальчика на кухне за столом, на котором стояла облезлая жестяная хлебница, кувшин с желтоватой кипяченой водой и стаканом, она отсылала сына в комнату делать уроки. Затем, перекусив на ходу, тщательно готовила еду мужчине и с подносом отправлялась к нему. Обедал Алексей Петрович обычно в четыре и вновь уходил до поздней ночи, так что мальчик его редко видел. Был мужчина высок, подтянут, умываясь по утрам холодной водой, громко сморкался на кухне. Голый по пояс, с розовым бритым крепким затылком и квадратными плечами, под гладкой кожей которых бугрились мускулы, — мальчику он мнился все тем же дядей Степой, многократно изображенным в подаренной Манечкой книжке. Лина сказала, что он спортсмен, а по профессии — телохранитель.
Она чудесным образом расцвела. Ее нежное лицо чаще оставалось печальным, чем веселым, но это, по мнению мальчика, Лину вовсе не портило.
Двигалась он еще бесшумнее, еще легче, будто не касаясь пола, как те танцующие девушки, которых увидел мальчик на экране телевизора в комнате мужчины, куда ему ненадолго позволили войти. У них с Манечкой никогда не было телевизора, и мальчик впервые около часу просидел перед ним, не отрывая глаз, а позади мама и мужчина за столом играли в карты и, смеясь, переговаривались. Иногда вечерами он проходил мимо комнаты, а там слышались приглушенные звуки музыки или разговоры. Но такое случалось нечасто, в выходные дни. В остальное время комната была заперта, даже мама не входила туда в отсутствие мужчины. Он вроде бы жил вместе с ними, и в то же время его как бы и не было.
Манечка это четко определила, несмотря на то что почти уже не вставала.
«Алексей Петрович?» — спрашивала она внука. «Нет», — отвечал мальчик.
«вчера?» — «Не видел, Манечка». — «Ясно, — говорила бабушка, — квартирант, значит».
С Линой она этот разговор завела, преодолев некоторое внутреннее сопротивление. Но отсутствие в доме ребенка и мужчины развязало ей язык, и она, осторожно ощупывая взглядом замкнутое лицо дочери, все-таки начала:
— Лина, давай объяснимся…
— О Господи!
— Мы долго еще будем делать вид, что ничего не происходит?
— А что случилось-то?
— Лина, я умру, и это — факт. Не вообще, а очень скоро. Остаетесь ты и Ваня. Могу я хоть на что-то надеяться?
— Мама, что ты хочешь от меня услышать? Опять эти твои бредовые разговоры о будущем Вани? Ну какое у него может быть такое особенное будущее? О каком будущем ты . мечтала для себя, какую судьбу ты спланировала для меня? Где это все? Что-то, помимо нашей воли, распорядилось нашей жизнью… Ты родила меня, рано потеряла мужа, меня не сумела воспитать, ты всегда романтически-восторженно относилась к жизни…
— Не правда, — проговорила Манечка дрожащим голосом, — я не была такой дурочкой, как ты себе представляешь, я понимала людей и старалась, как могла, выстоять, чтобы поднять и тебя. Единственное, чего я не предполагала, — что ты будешь такой же неукротимой и своевольной, как твой отец. Он и умер от глупой неосторожности. Я его уравновешивала, насколько могла. Я чувствую, как надо…
— Никто не знает, как надо, — перебила ее Лина. — Успокойся, мама, тебе нельзя нервничать.
— А молча умирать и видеть, как ты предаешь Ивана, можно? — сказала Манечка.
— Не говори так! — закричала, вскочив со стула, Лина. — ну хорошо, если ты меня вынуждаешь… — Она внезапно села и взяла мать за руку. — Будем спокойны, отлично, я тебе все скажу, но никогда больше и думать не смей, что кто-то мне может стать дороже, чем мой сын. Хорошо-хорошо, — продолжала Лина, — ты уже знаешь, что я побывала в этом роде. В восемьдесят первом, поздней осенью, а в августе восемьдесят второго родился Ванечка. Нас привезли на какие-то праздники, но помню, что праздники-то уже прошли, город был мертвый, холодный, с голыми деревьями и слякотью. Я увидела его вечером из окна машины.
Нас было четыре девочки и еще одна, пятая — она работала стриптиз. Еще певица и певец. Мы танцевали несколько номеров на загородной даче, и длилось это всего пару дней — денег, которые я тогда заработала, хватило нам с тобой до Нового года. Потом я вышла замуж за Марка. Что ты с таким изумлением смотришь, мама?
Ты разве не знала, откуда я беру деньги, чтобы носить пристойную одежду и подбрасывать тебе на еду? Я работала, но где — зачем было говорить об этом, ведь, кроме твоих разговоров о гордости, профессии, учебе и тому подобном, я никакого путного совета и услышать не могла. Да, и еще о преемственности поколений… Не нервничай, сейчас принесу чаю.
Лина, пока готовила чай, выкурила две сигареты подряд на кухне. Матери она положила три ложки сахару и два ломтика лимона. Себе в несладкий чай плеснула коньяку из бутылки в холодильнике. Заглянула к спящему мальчику и прошла к Манечке.
— Пей, — сказала она. — Далее… Нас продержали за городом неполных двое суток на какой-то госдаче. Отлично кормили и по очереди приглашали поразвлечься. Я не ходила, потому что ночь после первого же выступления провела с Алешей… Вечером следующего дня нас отвезли на вокзал и отправили в Москву.
— Кто были эти люди? — спросила Манечка.
— Не знаю, — равнодушно сказала Лина, — какие-то партийные шишки.
Толстые, без жен, липкие и прожженные. Подальше от глаз.
— А что делал там Алексей Петрович?
— Он работал там охранником, — улыбнулась Лина. — Как и я, двадцатилетний. Он недавно сказал, что довольно долго искал меня по Москве, но не нашел. Затем у него пошли неприятности, и вообще все изменилось — он потерял работу, затем женился, угодил в армию…
— А как вы встретились?
— Случайно, — сказала Лина. — Хотя чего тут скрывать — узнав, что ты с Ванькой поселилась именно здесь, я начала думать, как мне отыскать его, раз я возвращаюсь в этот город. Вот я его и искала. Безрезультатно, почем. Пока однажды мы не столкнулись у входа в парк, где я гуляла с Ваней.
— Он узнал тебя?
— Да.
— Ну и что дальше?
— Он был рад.
— И тогда ты, Лина, решила, что можно жить с женатым мужчиной только потому, что ты в молодости провела с ним ночь?
— Я люблю его, мама. И любила всегда.
— Почему же ты вышла замуж за Марка, зачем ты его, беднягу, обманывала?
— По кочану, — зло сказала Лина. — Потому что я ждала ребенка, и этот ребенок — сын Алексея.
— Что? — выдохнула Манечка, и лицо ее судорожно запрыгало. — Нет! Этого быть не может. Ванечка не его сын. Что может быть общего между этим громилой и нашим мальчиком?
— Я, — засмеялась Лина. — Я и есть это общее, и придется тебе смириться с этой ужасной мыслью. И чтобы ты успокоилась и больше не громоздила чушь, знай: Алексей разведется с женой, мы поженимся, и он даст Ваньке свою фамилию. Ясно?
— Да, — сказала Манечка. — Ну вот, хоть что-то определилось.
Но ничего так и не определилось. Ей было сообщено, что Алексей Петрович развелся и теперь навсегда поселяется в их доме. Манечка еще не успела узнать, что дочь ее расписалась с ним. Однако умирала она в полной неизвестности — из кого же вышел ее любимый внук? Хотя в самый последний день это уже не имело для нее никакого значения. Она так и не узнала, что дочь ее беременна вторым Ребенком, а имя мальчика будет теперь Иван Алексеевич Коробов.
— Манечка скончалась третьего мая, в одиннадцать дня, без муки, тихо вздохнув напоследок, будто печалясь, то вот — нет рядом внука. Когда он вернулся из школы, мама так отчаянно плакала, что у него замерло и сжалось сердце. Дядя Алеша сказал, что Манечка умерла от болезни. Мальчик захотел посмотреть на нее. Он вошел в маленькую темную комнату. Манечка, крохотная и худая, лежала на столе. У нее были как бы искривленные внутрь ступни в новых туфлях-лодочках и спокойное старое лицо. Мальчик взял ее желтую руку и поцеловал. Он не знал, что в этот час бабушке Манечке не исполнилось еще и сорока восьми лет.
2 Адвокат Дмитрий Константинович Семернин посетил их уже на новой квартире через пару лет после смерти Манечки. На этот раз адрес сообщила ему Лина, и в конце сентября девяносто второго он приехал в Харьков. Семернин остановился в гостинице «Интурист», где когда-то работала Лина; ей не хотелось там с ним встречаться, и она после недолгого колебания пригласила его к обеду, когда он позвонил в полдень.
— Я перекушу в ресторане, — сказал Дмитрий Константинович, — и потом приеду. Хочу повидать мальчика.
— Вы вряд ли его застанете. Иван учится во вторую смену, а после едет заниматься своими шахматами.
Адвокат промолчал, и в конце концов они договорились, что к пяти он прибудет.
Дом находился в двух кварталах от гостиницы. Дмитрий Константинович с удовольствием прошелся по проспекту, заваленному колючей кожурой каштанов, где толкалась несколько возбужденная перед вечером молодая публика. Пообедав в ресторане, он там же купил коробку немецких конфет и бутылку шампанского.
Подумав, выбрал на лотке с десяток крупных оранжевых апельсинов. Из Москвы он вез мальчику подарок — нарды, которые оставил ему Марк. когда оба они были молоды и допоздна засиживались над этой игрой, зачарованные ее странной логикой.
Ему понравилось место, в котором Лина купила трехкомнатную квартиру — в письме она отчиталась перед ним, на что преимущественно уходят деньги, переделенные на ее имя.
Дом стоял в глубине тенистого дворика и имел один подъезд. Лина жила на пятнадцатом, предпоследнем, этаже. Лифт, как ни странно, был чист и исправен.
На площадке адвокат свернул налево — здесь было лишь две двери, абсолютно одинаковые, наглухо зашитые светлым деревом, — и нажал кнопку звонка.
Дверь распахнулась. Миновав тесноватый коридор, он прямо прошел вслед за Линой в большую прихожую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59