Взгляд, на который Бадди ответил хныканьем.
– И кончай реветь. – Насмешливо: – Ой-ой-ой, она пристрелит меня, пристрелит меня.
Бадди хныкал по-прежнему.
Свободной рукой девица достала пачку "Кэмел", двадцать пять штук в пачке, сунула сигарету меж пухлых губ, чиркнула зажигалкой "Зиппо".
– Что, по-твоему, должно произойти, если ты воруешь у людей наркотики?
Сигарета ворочалась у девицы во рту, когда она разговаривала.
– Хочешь играть во взрослые игры? Придется играть по взрослым правилам. Так что закрой рот и смирись со своей участью. Для начала у меня есть к тебе пара вопросов.
Бадди выпалил на предельной скорости:
– У меня нет наркотиков.
Девица не колебалась. Она вынула изо рта сигарету и засадила горящим концом в щеку Бадди. В диаметре сигарета была меньше дюйма, но кончик ее причинил боль сильнее, глубже и продолжительнее, чем Бадди мог вообразить, а запах паленой плоти, сопутствовавший шипению, придал остроты его ощущениям. Бадди кричал, упирался, но девица сидела на нем верхом, так что деться ему было некуда и не было выбора – только сидеть и ощущать жжение.
Наконец девица прекратила поджаривать Бадди. Она отдернула сигарету, сунула ее себе в рот и втянула дым в легкие.
Она сказала:
– Не стоит отвечать на вопросы, прежде чем я их задаю. Это как "Риск": даже если ты из этих сучьих умников-азиатов и знаешь ответ, нужно ждать, пока Алекс договорит вопрос до конца, ясно?
Бормотание сквозь всхлипывания:
– Блядь.
– Почти. Брайс. Значит, так. Вопрос номер один. Ты, наверное, догадываешься, какой именно. Где наркотики моего шефа?
– У меня нет наркотиков, – сказал Бадди; у него мелькнула мысль, что не иметь наркотиков означает, возможно, остаться в живых.
Сигарета была повторно извлечена изо рта Брайс и прижата к лицу Бадди. В сопровождении надлежащих воплей и подергиваний. Чуть позже, на минуту перестав подпаливать Бадди, Брайс сделала еще одну долгую затяжку, несмотря на то, что сигарета была сильно измята.
– Ответ неверный. Слушай, они нашли труп твоего дружка, твою машину. Вы, ребята, оказались парочкой дундуков, и с моего места, – она поерзала у Бадди на коленях, – ты выглядишь не убедительнее. Значит, расклад такой: я девушка одинокая, времени у меня полно, сигарет целая пачка, и я тобой еще вдоволь налюбуюсь. Так что давай перейдем к серьезному диалогу.
Сам собой, повинуясь давно забытому инстинкту самосохранения, у Бадди расстроился желудок. Недопереваренная пища беспрепятственно пролетела к его анусу, и фекалии с хлюпаньем вывалились из-под него, распылившись на пути к полу на множество зловонных частиц. Это был запах страха. Брайс вдохнула его полной грудью.
* * *
Это можно было назвать комнатой отдыха. По сути, это было дополнительное складское помещение, где стояла пустая тара, со дня на день вновь пойдущая в оборот, швабра, ведро, веник и прочий уборочный инвентарь, которым подтирали то, что проливалось на пол гастронома "24/7", и забытый ящик кондитерских изделий "Хостесс" – таких же свежих, как в день доставки – четыре года и три месяца назад. Так что, по сути, это было дополнительное складское помещение, но мистер Башир поместил туда стул, радио, пару маленьких шкафчиков и назвал это комнатой отдыха для персонала, – ни один менеджер "24/7" не был способен сделать такое во благо гнувших на него спину служащих.
Мистер Башир открыл один из этих шкафчиков – шкафчик Париса – и стоял, пока Маркус и Джей в нем копались. Солнечные очки, пара носков, дезодорант, зубная щетка...
Либо, решил Маркус, этот Парис переодевался здесь, либо он надеется стать единственным в Америке продавцом ночного универсама, к которому девушки приходят в подсобку. Нашлось еще какое-то барахло, но пленки не было. Записей позднего Яна Джермана не было.
Зато была фотография. Парень с красоткой – полунегритянкой, полуазиаткой – стоят, взявшись за руки, на границе города и пустыни, перед обведенным золотой каемкой щитом с красными и синими буквами на белом фоне: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ЛЕГЕНДАРНЫЙ ЛАС-ВЕГАС, ШТАТ НЕВАДА. Маркус показал бирку Баширу:
– Это он?
– Да, да. Это Парис. – Виновато: – Мне все же не следовало допускать вас до его личных вещей.
– Могу заверить, что ваша помощь будет отмечена и вознаграждена правительством Соединенных Штатов, – взволнованно тявкнул Джей, окончательно вжившийся в свою маленькую роль полицейского.
– Заткнись, – сказал Маркус Джею. И Баширу: – Вы можете дать нам его адрес?
– Я... Я ведь не знаю. – Башир переживал нешуточный внутренний конфликт: образцовый гражданин против образцового менеджера "24/7". – Так что именно, вы говорите, натворил Парис?
– Это вам знать не обязательно. – Маркус был тверд, как стальной клинок.
– Но он мой служащий. И притом хороший. Если вы говорите, он что-то натворил, то почему же вы не можете сказать, что именно?
– Мистер... Башир, так, кажется? Вам известно, что такое соучастие в преступлении?
– Я...
– Вам известно, что такое препятствование отправлению правосудия?
– Препятс...
– Это скороговорка такая, но за пятнадцать тире двадцать пять лет у вас будет достаточно времени поупражняться.
Испарина. Гусиная кожа. Тяжелая борьба образцового гражданина с образцовым менеджером "24/7".
– Но... я не совсем...
Джей стоял, вслушиваясь и наблюдая за жестокой игрой, которую вел Маркус. Это было захватывающе. Джей чувствовал, что взволнован.
– Кстати, – громко поинтересовался Маркус, – а ваши иммиграционные документы... они в порядке?
* * *
Оголенная плоть Бадди послужила холстом для художника особого типа. Специальность Брайс? Назовем это так: делать человеку больно всеми доступными способами. А плоть под разодранной рубашкой Бадди открывала огромные креативные возможности.
Раны из солидной коллекции Бадди были в основном следами всевозможных сигаретных ожогов разной степени: средней, тяжелой и очень тяжелой. Лучше всего Брайс удавались последние: глубокие язвы с белесыми краями, окруженные вздувшейся вишнево-красной кожей, похожие на кратеры вулканов. Они даже начали слегка гноиться, эти ожоги, – еще бы, ведь Брайс возилась с Бадди уже бесконечные час и восемнадцать минут, – набухая жирным желтым гноем, который пузырился и вытекал, если слабо надавить. А Брайс давила неслабо. Бадди омывало елейным сиропом, непрерывно вырабатывавшимся у него под кожей и поступавшим на поверхность.
Другие ожоги, более свежие, имели красно-черный оттенок, и единственное, что оттуда вытекало, это кровь.
Вообще Бадди был уже декорирован стандартным набором ссадин, порезов и рваных ран, составляющим типовую программу пыточного сеанса. Уникальным рубцом был только тисненый след от подошвы "тимберленд", украсивший спину Бадди в том месте, куда Брайс наступила обутой в ботинок ножкой.
Бадди начал припоминать, что на него наступили. Бадди начал припоминать многое из произошедшего за последний час восемнадцать минут. Он вернулся назад, но только когда Брайс завершила свое священнодействие: на тот период он отключился. Увы... не настолько отключился, чтобы не чувствовать каждый ожог, каждый пинок, каждый удар свинчаткой, которыми одаривала его Брайс. Выйдя из ступора, он осознал, что один в гостиной. Но в доме он был не один. С кухни доносился грохот тарелок, кухонных принадлежностей, кастрюль и опрокидываемых сковородок. Брайс искала наркотики. Судя по перевернутой вверх дном гостиной, вернее, по тому ее участку, который был доступен не налитому кровью и не-заплывшему глазу Бадди, за время его отключки она уже успела там все перелопатить.
Но раз она продолжала рыскать и копаться, значит, пока не добралась до спальни, не заглянула в рюкзак, лежащий под кроватью Париса. Значит, он, Бадди, не раскололся. Хоть и мучился, и сознание терял, но не выдал Брайс свой тайник в соседней комнате.
Бадди победоносно хмыкнул.
Ему всегда говорили, что даже в самый погожий, залитый солнечным светом полдень он, Бадди, есть не кто иной, как маленький трусливый гаденыш. Ему говорил об этом Альфонсо. Альф говорил ему об этом очень часто, вот Бадди и подписался на авантюру с героином – чтоб все поняли, кто есть кто.
Альф мертв. Альф мертв, а Бадди пока еще, в общем, жив.
Более того.
Сигареты иссякали, пачка уходила за пачкой, Брайс неустанно покрывала ожогами тело Бадди, но он ей ничего не выдал. Ни слова не сказал. Вопли – да, и в большом количестве, но – ни слова.
Ну и кто тут гаденыш? Бадди посмеялся над Альфом в аду и над Брайс на кухне. Попробовал посмеяться, но рев радиоприемника забивал его истошные вопли, так что Брайс не услышала слабый голос, с трудом выдавленный из распухших, в нарывах, губ, свисающих с окровавленной, раздутой, излупцованной физиономии.
Кто тут гаде...
Дверь.
Бадди заметил ее краем глаза, и его мысли покатили по другому пути.
Дверь. В противоположном углу комнаты – входная дверь, ведущая наружу, где есть люди. Люди... они могут прийти на помощь, спасти Бадди, вырвав его из зловещего сна, в котором он пребывал.
Дверь. Брайс была на кухне, а дверь поджидала Бадди. Бадди нужно было всего-то подойти к двери, открыть ее и добраться до славных, готовых помочь зверски избитому и истерзанному земляку лос-анджелесцев.
Но он не мог подойти.
Брайс что-то сделала с его ногами. Что-то такое, из-за чего Бадди не хотел смотреть вниз, зная наверняка, что им станет от этого еще больнее.
Но он мог ползти. Да, точно. Ползти – это он мог делать с новообретенной сноровкой. Вот Бадди и пополз в сторону двери, только он не то чтобы полз, а совершал нечто гораздо менее очевидное. Вроде бы как морской лев, перемещающийся по акру битого, не вполне укатанного стекла. Бадди выбрасывал вперед руки, потом подтягивал туловище. Каждый пройденный миллиметр сопровождался хрюканьем, стоном и рыком.
Брайс по-прежнему была на кухне, искала наркотики, поэтому не заметила уползающего Бадди. А радио, не позволявшее Бадди получить помощь со стороны, теперь давало ему возможность оставаться незамеченным.
Выбросить вперед руки, подтянуть туловище.
Так, доползти до двери, а там уже все будет хорошо, увещевал сам себя разум Бадди. На улице люди. Там добрые самаритяне, полиция и, быть может, части ВВС, которые разделаются с этой сукой. На улице все прекрасно и замечательно, и там уже больше не будет сигарет. Господи, пусть больше не будет сигарет. Пусть во всей вселенной больше не будет сигарет.
Выбросить вперед руки, подтянуть туловище. Три миллиметра пройдено. Впереди миля.
Он сможет сделать это. Он способен. Он сможет, если Брайс останется на кухне еще около часа. Еще часок...
Песня по радио затихла, перетекла в другую. Раздались гитарные раскаты семидесятых.
Не успели прозвучать первые несколько тактов песни, как с кухни раздался визг Брайс. Она влетела в гостиную.
Бадди перестал двигаться, как будто его неподвижность могла каким-то образом вписать его самого, рубцы и гнойные нарывы, влачимые им к двери, в обстановку комнаты: тут, Брайс, всего лишь умирающий человек, не более.
Он понимал, что ничего не выйдет.
Он понимал, что она заметит.
Она не заметила.
Брайс всего-навсего подошла к раздолбанному "Сони". Врубила его на всю катушку. "Hey you" в исполнении "Бахман-Тэрнер-Овердрайв" сотрясло стены.
– Обожаю эту песню! – по-девчоночьи завизжала Брайс.
И стала танцевать. Прямо посреди комнаты. Успев приспособить какого-то хмыря под пепельницу и собираясь продолжить поиски наркотиков в его квартире, она вполне профессионально двигалась и так же профессионально улыбалась. Ей недоставало только высоких сапог а-ля Нэнси Синатра, с молниями на икрах. Брайс так сотрясала своими телесами, что кажется, саму себя завораживала. В области таза у нее работал огромной мощности механизм соблазна. Скорее всего, она таким образом угробила мужчин не меньше, чем сигаретами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32