Парис вошел в дом вслед за Белым Подонком.
* * *
Внутри. Разумеется, просторно, и множество стилей, и украшения, знакомые Парису разве что по историческим фильмам, которые он смотрел в пору двухнедельной службы в видеопрокате. Африканские безделушки, что-то индийское и какая-то еще дребедень которую он вроде бы видел в фильме Куросавы. Все вперемешку. Все стили перепутались, образуя нечто совершенно необычайное. Это было... Что это было? Мозаичный узор вселенной. Гобелен в частном пользовании. Музей для одного посетителя. Как в "Гражданине Кейне", вспомнил Парис. У этого Кейна был личный музей. Вообще этот Кейн был одинокий, жалкий недотепа.
Парис бродил туда-сюда, ища Белого Подонка. Из комнаты в комнату, из комнаты в комнату. Комната, набитая книгами. Комната с бильярдным столом. Наконец в комнате с большим кожаным диваном и баром – только диван и бар, больше ничего – Парис обнаружил Белого Подонка.
Без преамбул:
– Выпить хочешь?
– Да. Конечно.
Белый Подонок выгреб из бара две бутылки "Дьюарз" – Парису и себе. Он выгреб их так, как будто это были две бутылки пива.
Парис открутил крышку и хлебнул "Дьюарз".
Белый Подонок сделал хороший большой глоток. Для него это и было пиво.
Парис:
– Ты удивился, что я не знаю, кто ты такой, а должен знать.
– Да, должен.
– И кто ты такой?
Белый Подонок еще раз изумленно посмотрел на Париса. Он посмотрел на него чуть ли не с благодарностью, как будто ощущение анонимности было приятно и неожиданно – как первый поцелуй.
Он двинулся к двойным дверям, остановился, снова посмотрел на Париса и еще раз сухо осклабился. Замешательство, драматическая пауза, означавшая: "Готов?"
Парис кивком ответил на немой вопрос.
Белый Подонок распахнул двери.
По всей комнате – вдоль четырех стен, от пола до потолка, на полках и в шкафах, каждый дюйм пространства был занят, забит, завален и загроможден статуэтками, наградами, значками, дипломами, призами... Золотые диски, платиновые диски, мульти-платиновые диски, "Грэмми", разнообразные музыкальные награды США... Наград было столько, что они уже утратили всякий смысл, и их не вешали бережно на стену и не расставляли с видимостью порядка на полке, а просто раскидывали по углам. Даже не клали. Их бросали – причем бросали крайне небрежно.
Парис подошел к одному вставленному в рамку аттестату мультимиллионных продаж, который был, по всей видимости, получен в самом начале и удостоился почетного места на стене.
Надпись гласила: "Воля инстинкта".
– Ты в этой группе играешь?
– Я лидер-вокалист.
Парис смотрел на него безучастно.
– Ян Джерман.
Еще безучастней.
– Ты что, никогда меня по MTV не видел?
– Не знаю. Может, и видел. Эти белые волосатики для меня все на одно лицо. Да и вообще вся эта контркультура уже протухла. Только не обижайся.
Надменно:
– А ты сам-то чего слушаешь, рэп, наверное?
Так же надменно:
– Нет, я не слушаю рэп. Почему если негр, то сразу рэп?
Парис вышел в другую комнату, с диваном и баром, сделав на ходу несколько глотков "Дьюарз".
– Если ты такая понтовая рок-звезда, почему ползаешь по Голливуду в три часа утра? – наседал Парис.
– Я на тусовке был. Ну, развезло слегка. – Ян стоял за баром. Он открыл еще бутылку. – У меня сегодня день рождения.
– Поздравляю.
– С чем тут поздравлять? Мне ж двадцать пять стукнуло.
– И что?
– Что?
– Да, что? Тебе двадцать пять. Что с того?
Ян нашел простодушие Париса крайне занимательным – так прикованный к письменному столу ученый нашел бы человека, не умеющего считать, "ужасно забавным".
– Видишь ли, в двадцать пять ты ближе к пятидесяти, чем ко дню своего появления на свет.
Парис, никогда не уделявший излишнего внимания этой проблеме, пожал плечами.
– Ближе к пятидесяти. – Ян подчеркивал слова так, как будто ударение на нужном слоге сделает его мысль доступнее. – Дело к пятидесяти.
– Точно. Ты уже почти пенсионер. Не обменять ли тебе свои апартаменты на угол в приюте?
Парис пытался язвить, но Ян был непреклонен.
– Не в приюте. Где-нибудь еще.
– Где?
– В каком-нибудь приятном местечке.
– В Вегасе?
– Слыхал про такого малого – Юкио Мисиму? – Парис явно не слыхал, так что Ян не стал ждать ответа. – Японский писатель. «Золотой храм», «Море изобилия». Почитай как-нибудь. Ты много читаешь? – Парис явно читал немного, так что Ян не стал ждать ответа. – Так вот Мисима, понимаешь, – он считал, проблема этого мира в том, что люди позволяют себе стариться, дряхлеть и превращаться в хлам. Он считал, что было бы круто вернуться в Древнюю Грецию, потому что там все умирали в самом соку, врубаешься?
Парис что-то понимал, но точно не знал, что именно.
– Умереть молодым, остаться красивым. Типа того?
Ян отставил "Дьюарз" – отпил немного, потом отставил – и подошел к катана, висевшему на стене.
Парис не знал, что это катана. Парис знал только, что это такой вроде бы японский меч, как в школе самообороны, в которой он одно время занимался, рассчитывая стать новым Джетом Ли. Джет Ли, судя по всему, тренировался как проклятый, потому что Парис ходил на занятия по два раза в неделю в течение почти полутора месяцев, и все впустую.
Ян снял катана со стены, достал из лакированных ножен. Клинок из закаленной стали с золотым гальваническим покрытием, рукоятка оплетена сложным кроваво-красным орнаментом. Красивое орудие смерти.
Свет упал на зеркально отполированный клинок и отразился с почти ослепляющей яркостью. Медленно, грациозно Ян вступил в бой с пустым пространством.
– У него философия была, у Мисимы, – вещал Ян, строгая воображаемого неприятеля. – Искусство и Действие. Завершению великого произведения искусства должно сопутствовать грандиозное физическое действие. И оба финала навеки сливаются в ритуальном самоубийстве. Смерть в самый великий момент. Сперва обретаешь бессмертие, потом умираешь.
– Типа, написал великую песню и кишки наружу?
Ян разочарованно покачал головой. Невежество Париса убивало его.
Катана был помещен в ножны и повешен на стену. Ян:
– Все не так просто, понял? Смерть это тебе не... Нужно победить, нужно остаться в памяти: Мэрилин и Джимми Дин. Жить умеет любой мудак. Умирают как надо только легенды.
– Так вот чего ты надумал? Тебе стукнуло двадцать пять, и ты решил с триумфом откинуться?
Ян в ответ снова схватился за бутылку "Дьюарз". Парис сделал глоток, не желая отставать от Яна.
– Ну, я, в общем, слышал, что альтернативный рок – говно, но умирать-то зачем?
Ян указал на что-то подбородком. Там, на столе, в противоположном углу комнаты, лежал плеер. Маленький, с сигаретную пачку. Может, чуть больше. С наушниками.
Парис посмотрел на плеер, потом – на Яна, который снова мотнул подбородком, после чего пересек комнату. Нацепил наушники. Нажал пальцем на кнопку – пуск.
Музыка.
Парис прислушался.
Через некоторое время сторона закончилась. Плеер выключился.
Парис снял наушники. Слово, обращенное к Яну, единственное слово, выражавшее то, что Парис услышал, – исчерпывающе и элементарно – "Bay".
– Bay, – повторил он.
– Я это сам записал.
– Со своей группой?
– Нет. У меня дома студия. Я все в одиночку сделал.
– Это... Это же... – Известные Парису прилагательные ничего выразить не могли, были беспомощны и неадекватны. – Bay.
– Моя последняя воля и завещание. Забудь про альтернативный рок, грандж и всю эту новомодную хрень. На этой кассете записано нечто чистое и уникальное. Это то, что надо. Самая священная магия. Самое выдающееся творение. То, что я завещаю этому поганому миру. Остается совершить действие. Высшая эволюция, приятель. Перебираюсь на другой уровень.
Ян наставлял почище Далай-Ламы.
– Смерть есть жизнь, – наставлял он. – Чем грандиозней я умру, тем мощнее будет моя жизнь, а я намерен угореть по полной программе. Ты уже осознал, на что я способен?
Парис кивнул:
– Да, да. Понятно. Ты избалованный белый жлоб, который швыряет по сотне за буррито, считает себя вторым Джеймсом Дином и хочет угробить себя, потому что ему стукнуло двадцать пять и никто не спел "С днем рождения" достаточно громко.
Ян воспринял сказанное так, будто его внятно и смачно послали в жопу. Или влепили затрещину. Он двинулся на Париса, и тут Парис понял, что поучать пьяного рокера не лучшая затея, потому что пьяные рокеры непредсказуемы. Иногда они крушат номера гостиниц. Иногда они бьют своих девок-супермоделей. Иногда они пишут новую песню, которая расходится двухмиллионным тиражом, но в основном либо первое, либо второе. Парис осознал, однако, свою ошибку уже по окончании тирады, и это оказалось бесполезным, как дырявый презерватив.
– Если бы такой, как ты, мог понять, кто я. – Ян протянул руку к Парису. Парис попятился, но Ян уже схватился за маленькую пластмассовую бирку с именем, содрал ее с оранжево-зеленой униформы Париса и швырнул в него. Бляха попала Парису в лицо, кольнув булавкой. Увечье в ответ на оскорбление. – Малый с именным ярлыком, выбивающий "Дорито" и "Йо-Ху" в гастрономе, что ты можешь понять? Да ты просто неудачник!
Взбешенный, озверевший Парис прокричал в ответ:
– Я не неудачник!
Видение снова пронеслось перед Парисом – ему привиделась она. "Ты неудачник!" – слышал Парис ее голос.
Ян отвернулся. Не потому, что его сломила мощь тирады Париса, а потому, что просто опротивело смотреть на представшее перед ним зрелище. Ян, стоя спиной к Парису:
– А кто ж ты еще? А? Ты знаешь, чего я добился к своим годам? Я стоял перед толпами людей и пел сердцем, а люди откликались на мои песни. Я занимался любовью с самыми красивыми женщинами этой земли, а солнце всходило и заходило, потом опять всходило. Я был поэтом, я был голосом поколения, живой легендой... И вот мне стукнуло двадцать пять. А что сделал ты, приятель? И ты бубнишь мне о загубленной жизни? Я могу умереть, а ты, братец, даже и не жил. – Ян рухнул на большой кожаный диван и поморщился, глотнув "Дьюарз". Пьяный плюшевый медвежонок. – Мне пора отбывать. Я сражался достойно, я не уронил чести, мой путь завершен. Это говорит Бог. Спасибо, дружище, что подвез. Возможно, это пойдет тебе на пользу.
Тут Ян начал затухать и вырубился, как отключенный от сети телевизор.
Парис застыл на месте, ошеломленный хлесткой речью певца, ощущая каждую его рану. В конце концов он собрал воедино свою вдребезги разбитую самость и потащился к двери, ведущей в длинный коридор, по которому он пойдет к своей машине, чтобы вернуться назад... к загубленной жизни.
На полпути его остановил слабый оклик, заставив обернуться. Он не слышал голоса, который его звал. Он его почувствовал.
На столе цифровой плеер. Музыка.
Чувство, заставившее Париса повернуться, теперь нашептывало ему, что делать дальше. Действуй, говорило чувство.
Взгляд на Яна. В отключке.
Взгляд на плеер. Музыка.
Взгляд в соседнюю комнату. Куча мультиплатиновых, мультимиллионных наград.
Чувство подсказывало: лови момент.
И тут плеер оказался у него в руке. Позже Парис не мог припомнить ни своих действий, ни каких-либо философских дебатов на тему "хорошо – плохо", "надо – не надо". Просто плеер оказался вдруг у него в руке. И даже когда он размышлял о скорости, с которой была совершена кража, сам поступок затерялся где-то в далеком прошлом. Парис уже был на улице, уже распахивал дверь "гремлина", плюхался на сиденье и хватал руль. Он уже несся в Голливуд, прочь от дома артиста по кличке Белый Подонок.
Он уже не пытался контролировать свои поступки, он пустил их на самотек, поддался прихоти обстоятельств. К тому времени, когда тело и сознание Париса вошли в резонанс, его "гремлин" уже парковался около дома.
Пока мотор отхаркивался, Парис сидел и рассматривал свою руку. Потом свирепо посмотрел на плеер и сказал Яну, а заодно и ей:
– Я не неудачник.
* * *
Бадди ехал на "континентале". На большом. На старом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
* * *
Внутри. Разумеется, просторно, и множество стилей, и украшения, знакомые Парису разве что по историческим фильмам, которые он смотрел в пору двухнедельной службы в видеопрокате. Африканские безделушки, что-то индийское и какая-то еще дребедень которую он вроде бы видел в фильме Куросавы. Все вперемешку. Все стили перепутались, образуя нечто совершенно необычайное. Это было... Что это было? Мозаичный узор вселенной. Гобелен в частном пользовании. Музей для одного посетителя. Как в "Гражданине Кейне", вспомнил Парис. У этого Кейна был личный музей. Вообще этот Кейн был одинокий, жалкий недотепа.
Парис бродил туда-сюда, ища Белого Подонка. Из комнаты в комнату, из комнаты в комнату. Комната, набитая книгами. Комната с бильярдным столом. Наконец в комнате с большим кожаным диваном и баром – только диван и бар, больше ничего – Парис обнаружил Белого Подонка.
Без преамбул:
– Выпить хочешь?
– Да. Конечно.
Белый Подонок выгреб из бара две бутылки "Дьюарз" – Парису и себе. Он выгреб их так, как будто это были две бутылки пива.
Парис открутил крышку и хлебнул "Дьюарз".
Белый Подонок сделал хороший большой глоток. Для него это и было пиво.
Парис:
– Ты удивился, что я не знаю, кто ты такой, а должен знать.
– Да, должен.
– И кто ты такой?
Белый Подонок еще раз изумленно посмотрел на Париса. Он посмотрел на него чуть ли не с благодарностью, как будто ощущение анонимности было приятно и неожиданно – как первый поцелуй.
Он двинулся к двойным дверям, остановился, снова посмотрел на Париса и еще раз сухо осклабился. Замешательство, драматическая пауза, означавшая: "Готов?"
Парис кивком ответил на немой вопрос.
Белый Подонок распахнул двери.
По всей комнате – вдоль четырех стен, от пола до потолка, на полках и в шкафах, каждый дюйм пространства был занят, забит, завален и загроможден статуэтками, наградами, значками, дипломами, призами... Золотые диски, платиновые диски, мульти-платиновые диски, "Грэмми", разнообразные музыкальные награды США... Наград было столько, что они уже утратили всякий смысл, и их не вешали бережно на стену и не расставляли с видимостью порядка на полке, а просто раскидывали по углам. Даже не клали. Их бросали – причем бросали крайне небрежно.
Парис подошел к одному вставленному в рамку аттестату мультимиллионных продаж, который был, по всей видимости, получен в самом начале и удостоился почетного места на стене.
Надпись гласила: "Воля инстинкта".
– Ты в этой группе играешь?
– Я лидер-вокалист.
Парис смотрел на него безучастно.
– Ян Джерман.
Еще безучастней.
– Ты что, никогда меня по MTV не видел?
– Не знаю. Может, и видел. Эти белые волосатики для меня все на одно лицо. Да и вообще вся эта контркультура уже протухла. Только не обижайся.
Надменно:
– А ты сам-то чего слушаешь, рэп, наверное?
Так же надменно:
– Нет, я не слушаю рэп. Почему если негр, то сразу рэп?
Парис вышел в другую комнату, с диваном и баром, сделав на ходу несколько глотков "Дьюарз".
– Если ты такая понтовая рок-звезда, почему ползаешь по Голливуду в три часа утра? – наседал Парис.
– Я на тусовке был. Ну, развезло слегка. – Ян стоял за баром. Он открыл еще бутылку. – У меня сегодня день рождения.
– Поздравляю.
– С чем тут поздравлять? Мне ж двадцать пять стукнуло.
– И что?
– Что?
– Да, что? Тебе двадцать пять. Что с того?
Ян нашел простодушие Париса крайне занимательным – так прикованный к письменному столу ученый нашел бы человека, не умеющего считать, "ужасно забавным".
– Видишь ли, в двадцать пять ты ближе к пятидесяти, чем ко дню своего появления на свет.
Парис, никогда не уделявший излишнего внимания этой проблеме, пожал плечами.
– Ближе к пятидесяти. – Ян подчеркивал слова так, как будто ударение на нужном слоге сделает его мысль доступнее. – Дело к пятидесяти.
– Точно. Ты уже почти пенсионер. Не обменять ли тебе свои апартаменты на угол в приюте?
Парис пытался язвить, но Ян был непреклонен.
– Не в приюте. Где-нибудь еще.
– Где?
– В каком-нибудь приятном местечке.
– В Вегасе?
– Слыхал про такого малого – Юкио Мисиму? – Парис явно не слыхал, так что Ян не стал ждать ответа. – Японский писатель. «Золотой храм», «Море изобилия». Почитай как-нибудь. Ты много читаешь? – Парис явно читал немного, так что Ян не стал ждать ответа. – Так вот Мисима, понимаешь, – он считал, проблема этого мира в том, что люди позволяют себе стариться, дряхлеть и превращаться в хлам. Он считал, что было бы круто вернуться в Древнюю Грецию, потому что там все умирали в самом соку, врубаешься?
Парис что-то понимал, но точно не знал, что именно.
– Умереть молодым, остаться красивым. Типа того?
Ян отставил "Дьюарз" – отпил немного, потом отставил – и подошел к катана, висевшему на стене.
Парис не знал, что это катана. Парис знал только, что это такой вроде бы японский меч, как в школе самообороны, в которой он одно время занимался, рассчитывая стать новым Джетом Ли. Джет Ли, судя по всему, тренировался как проклятый, потому что Парис ходил на занятия по два раза в неделю в течение почти полутора месяцев, и все впустую.
Ян снял катана со стены, достал из лакированных ножен. Клинок из закаленной стали с золотым гальваническим покрытием, рукоятка оплетена сложным кроваво-красным орнаментом. Красивое орудие смерти.
Свет упал на зеркально отполированный клинок и отразился с почти ослепляющей яркостью. Медленно, грациозно Ян вступил в бой с пустым пространством.
– У него философия была, у Мисимы, – вещал Ян, строгая воображаемого неприятеля. – Искусство и Действие. Завершению великого произведения искусства должно сопутствовать грандиозное физическое действие. И оба финала навеки сливаются в ритуальном самоубийстве. Смерть в самый великий момент. Сперва обретаешь бессмертие, потом умираешь.
– Типа, написал великую песню и кишки наружу?
Ян разочарованно покачал головой. Невежество Париса убивало его.
Катана был помещен в ножны и повешен на стену. Ян:
– Все не так просто, понял? Смерть это тебе не... Нужно победить, нужно остаться в памяти: Мэрилин и Джимми Дин. Жить умеет любой мудак. Умирают как надо только легенды.
– Так вот чего ты надумал? Тебе стукнуло двадцать пять, и ты решил с триумфом откинуться?
Ян в ответ снова схватился за бутылку "Дьюарз". Парис сделал глоток, не желая отставать от Яна.
– Ну, я, в общем, слышал, что альтернативный рок – говно, но умирать-то зачем?
Ян указал на что-то подбородком. Там, на столе, в противоположном углу комнаты, лежал плеер. Маленький, с сигаретную пачку. Может, чуть больше. С наушниками.
Парис посмотрел на плеер, потом – на Яна, который снова мотнул подбородком, после чего пересек комнату. Нацепил наушники. Нажал пальцем на кнопку – пуск.
Музыка.
Парис прислушался.
Через некоторое время сторона закончилась. Плеер выключился.
Парис снял наушники. Слово, обращенное к Яну, единственное слово, выражавшее то, что Парис услышал, – исчерпывающе и элементарно – "Bay".
– Bay, – повторил он.
– Я это сам записал.
– Со своей группой?
– Нет. У меня дома студия. Я все в одиночку сделал.
– Это... Это же... – Известные Парису прилагательные ничего выразить не могли, были беспомощны и неадекватны. – Bay.
– Моя последняя воля и завещание. Забудь про альтернативный рок, грандж и всю эту новомодную хрень. На этой кассете записано нечто чистое и уникальное. Это то, что надо. Самая священная магия. Самое выдающееся творение. То, что я завещаю этому поганому миру. Остается совершить действие. Высшая эволюция, приятель. Перебираюсь на другой уровень.
Ян наставлял почище Далай-Ламы.
– Смерть есть жизнь, – наставлял он. – Чем грандиозней я умру, тем мощнее будет моя жизнь, а я намерен угореть по полной программе. Ты уже осознал, на что я способен?
Парис кивнул:
– Да, да. Понятно. Ты избалованный белый жлоб, который швыряет по сотне за буррито, считает себя вторым Джеймсом Дином и хочет угробить себя, потому что ему стукнуло двадцать пять и никто не спел "С днем рождения" достаточно громко.
Ян воспринял сказанное так, будто его внятно и смачно послали в жопу. Или влепили затрещину. Он двинулся на Париса, и тут Парис понял, что поучать пьяного рокера не лучшая затея, потому что пьяные рокеры непредсказуемы. Иногда они крушат номера гостиниц. Иногда они бьют своих девок-супермоделей. Иногда они пишут новую песню, которая расходится двухмиллионным тиражом, но в основном либо первое, либо второе. Парис осознал, однако, свою ошибку уже по окончании тирады, и это оказалось бесполезным, как дырявый презерватив.
– Если бы такой, как ты, мог понять, кто я. – Ян протянул руку к Парису. Парис попятился, но Ян уже схватился за маленькую пластмассовую бирку с именем, содрал ее с оранжево-зеленой униформы Париса и швырнул в него. Бляха попала Парису в лицо, кольнув булавкой. Увечье в ответ на оскорбление. – Малый с именным ярлыком, выбивающий "Дорито" и "Йо-Ху" в гастрономе, что ты можешь понять? Да ты просто неудачник!
Взбешенный, озверевший Парис прокричал в ответ:
– Я не неудачник!
Видение снова пронеслось перед Парисом – ему привиделась она. "Ты неудачник!" – слышал Парис ее голос.
Ян отвернулся. Не потому, что его сломила мощь тирады Париса, а потому, что просто опротивело смотреть на представшее перед ним зрелище. Ян, стоя спиной к Парису:
– А кто ж ты еще? А? Ты знаешь, чего я добился к своим годам? Я стоял перед толпами людей и пел сердцем, а люди откликались на мои песни. Я занимался любовью с самыми красивыми женщинами этой земли, а солнце всходило и заходило, потом опять всходило. Я был поэтом, я был голосом поколения, живой легендой... И вот мне стукнуло двадцать пять. А что сделал ты, приятель? И ты бубнишь мне о загубленной жизни? Я могу умереть, а ты, братец, даже и не жил. – Ян рухнул на большой кожаный диван и поморщился, глотнув "Дьюарз". Пьяный плюшевый медвежонок. – Мне пора отбывать. Я сражался достойно, я не уронил чести, мой путь завершен. Это говорит Бог. Спасибо, дружище, что подвез. Возможно, это пойдет тебе на пользу.
Тут Ян начал затухать и вырубился, как отключенный от сети телевизор.
Парис застыл на месте, ошеломленный хлесткой речью певца, ощущая каждую его рану. В конце концов он собрал воедино свою вдребезги разбитую самость и потащился к двери, ведущей в длинный коридор, по которому он пойдет к своей машине, чтобы вернуться назад... к загубленной жизни.
На полпути его остановил слабый оклик, заставив обернуться. Он не слышал голоса, который его звал. Он его почувствовал.
На столе цифровой плеер. Музыка.
Чувство, заставившее Париса повернуться, теперь нашептывало ему, что делать дальше. Действуй, говорило чувство.
Взгляд на Яна. В отключке.
Взгляд на плеер. Музыка.
Взгляд в соседнюю комнату. Куча мультиплатиновых, мультимиллионных наград.
Чувство подсказывало: лови момент.
И тут плеер оказался у него в руке. Позже Парис не мог припомнить ни своих действий, ни каких-либо философских дебатов на тему "хорошо – плохо", "надо – не надо". Просто плеер оказался вдруг у него в руке. И даже когда он размышлял о скорости, с которой была совершена кража, сам поступок затерялся где-то в далеком прошлом. Парис уже был на улице, уже распахивал дверь "гремлина", плюхался на сиденье и хватал руль. Он уже несся в Голливуд, прочь от дома артиста по кличке Белый Подонок.
Он уже не пытался контролировать свои поступки, он пустил их на самотек, поддался прихоти обстоятельств. К тому времени, когда тело и сознание Париса вошли в резонанс, его "гремлин" уже парковался около дома.
Пока мотор отхаркивался, Парис сидел и рассматривал свою руку. Потом свирепо посмотрел на плеер и сказал Яну, а заодно и ей:
– Я не неудачник.
* * *
Бадди ехал на "континентале". На большом. На старом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32