— Но вы должны признать, этот Живописец смерти — весьма творческая натура. Уверен, его надолго запомнят.
Аманда бросила на него равнодушный взгляд.
— Давайте все же забудем о нем и сосредоточимся на искусстве. Хорошо? — Она улыбнулась. Вернее, улыбкой это можно было назвать с большой натяжкой. Красная рана на лице раскрылась и закрылась, как пасть акулы. — Я думаю, НФС оказал Мартине огромную услугу. Вы, конечно, помните, что несколько лет назад Национальный фонд содействия работникам искусств со скандалом аннулировал гранты нескольких художников по причине непристойности их работ. Так вот, Мартина оказалась в их числе, и это ее освободило, стимулировало к простоте. Она отказалась от дорогих красок и принадлежностей. Ну смотрите сами, разве может быть проще? — Аманда Лоу взмахнула рукой в сторону развешанных на стене работ, выполненных менструальной кровью художницы на дешевой грубой бумаге.
— О… — задумчиво протянул Скайлер Миллс, — как это так? Нет ни коровьих голов, ни мертвых акул, ни мадонн в слоновьих экскрементах… Я разочарован.
Аманда Лоу сделала знак художнице, чтобы та подошла.
Мартина протопала к ним в тяжелых черных ботинках, как боксер-профессионал на ринг. Она была в порванных черных джинсах и черной байкеровской куртке.
Глаза Миллса озорно вспыхнули.
— Скажите, вы менструальную кровь предварительно собираете в бутылочку или… — он сделал жест в сторону промежности, а затем взмахнул рукой, как будто писал кистью, — работаете непосредственно из источника?
— Прямо оттуда, — ответила Мартина, поигрывая кольцом в носу. — Иначе бы это не имело смысла. Пройдите по залу, посмотрите все мои рисунки и сразу же усечете. Они как бы соответствуют ходу моей менструации. Видите? Вначале мазки богатые и густые, затем постепенно начинают бледнеть, вроде как выцветать. К концу изображение сходит почти на нет.
— А-а-а… — протянул Миллс. — Эффект «просачивания сверху вниз».
Уилли засмеялся. Появилась Чарлин Кент, директор Музея другого искусства. Она втиснула голову между Мартиной и Скайлером и заговорила так, словно с самого начала участвовала в беседе:
— И обратите внимание на эффект. Первые рисунки, они такие жесткие, плотные, грубые и примитивные, резко контрастируют с последними, трогательноэфемерными. Они как бы прочерчивают границу между угрозой и соблазном. Вы так не считаете? — Этот вопрос она адресовала Уилли, опустив свои длинные черные ресницы. Ее пальцы в этот момент играли с огромным распятием, которое покоилось в ложбинке над розовым топом.
Уилли посмотрел на приятные закругления полных грудей Чарлин, ее курчавые, коротко подстриженные волосы цвета платины, на губы, чувственность которых подчеркивала малиновая губная помада, и улыбнулся.
— Мы незнакомы, но я вас знаю. — Она протянула руку. — Чарлин Кент. Но все меня зовут Чарли. Я ваша большая поклонница.
Вот слова, которые жаждет услышать любой художник. Уилли пожал ей руку и осветился радостной улыбкой. Чарли пробежала языком по своим малиновым губам. И этот прекрасный момент испортил неожиданно появившийся Рафаэль Перес. Он обнял Уилли за плечи, оттесняя его от Скайлера Миллса и Чарлин Кент и не замечая ее сердитых взглядов. Чарлин была готова вонзить каблуки-стилеты своих туфель в нежную кожу аллигатора, из которой сделаны мокасины Переса.
Уилли почувствовал себя крайне неловко. Меньше всего ему хотелось кого-нибудь обидеть. Он попытался по возможности вежливо освободиться от Переса и начал пятиться, пока не уперся спиной в Эми Шварц, директора Музея современного искусства.
Скайлер Миллс тут же устремился к ней, обнял за пухлые плечи и припечатал в щеку поцелуй. Но младший хранитель музея Рафаэль Перес был тут как тут. Он втесался между Скайлером Миллсом и Эми Шварц, шепча:
— Эми, у меня накопилось много вопросов, которые необходимо разрешить. Теперь, когда вы собираетесь нас покинуть…
— Никаких вопросов! — оборвала его Эми. — Я не на службе. Поболтайте лучше друг с другом. — Она широко улыбнулась, бросила взгляд на рисунки Мартины и заговорщицки шепнула Уилли: — А вы еще не пытались рисовать спермой?
— Пробовал, — признался Уилли, — но после того, как ее соберешь, очень устает рука, так что даже кисть удержать не могу.
Эми всхохотнула (такое впечатление, как будто заухала сова), затем пухлой рукой с большим количеством колец откинула с лица пышные волосы, взяла Уилли за локоть и повела в сторону.
— Миллс и Перес готовы съесть меня живьем, настолько им хочется занять мое место. Можно подумать, что директору музея платят миллион долларов в год.
— Для Скайлера деньги особой роли не играют, — тихо промолвил Уилли. — Он фанатично предан искусству. У него есть шансы?
— Послушайте, Уилли, — прошептала в ответ Эми Шварц, — я знаю, Скай поддерживал вас все это время, и он действительно предан искусству. По моему мнению, порой даже слишком. Но кто сядет на мое место, я не знаю. И если бы даже знала, то все равно вам бы не сказала, потому что это поставило бы вас в двусмысленное положение. Так что давайте не будем об этом. Хорошо? — Эми подняла голову и тяжело вздохнула. — О Боже!
К ним направлялись Миллс и Перес. Чарлин Кент тоже вдруг оказалась рядом.
— У вас в мастерской есть новые работы? — спросила она, тронув Уилли за плечо.
— Есть, — ответил за него Скайлер. — Но они все забронированы для моей выставки в Музее современного искусства.
— Не все, — вмешался Перес. — Картина, посвященная борьбе афроамериканцев за гражданские права, наш музей не заинтересовала.
— Неужели? — Чарли вскинула голову. — Отчего же? Длинные пальцы Переса пробежали по густым темным волосам.
— Во-первых, она слишком большая, а во-вторых, мне показалось, что сюжет слегка, ну, скажем… устарел.
— Устарел? — Глаза Чарлин Кент возмущенно вспыхнули. — Должна вам напомнить, мистер Перес, что для африканских американцев, таких как я и Уилли, борьба за гражданские права еще не закончилась, и эта тема никогда не устареет. — Она сжала руку Уилли и уже спокойно спросила: — Картина действительно большая?
— Да, — ответил он. — Вещь крупная. Я взял старые газеты, где рассказывалось о маршах за гражданские права (фотографии и все прочее), обработал пеплом и воском, а потом прибил гвоздями к связке обгоревших деревянных крестов.
— Очень интересно. — Чарли взяла Уилли за руку и отвела в сторону. — У меня есть предложение, если, конечно, вы уже насытились всем этим, — она сделала жест в сторону Переса, Миллса и публики, — поехать к вам в мастерскую. Мне очень хочется увидеть эту картину.
Уилли молча повел Чарлин Кент к выходу.
Первым делом он включил телевизор, канал MTV. Показывали клип черной рэп-группы, агрессивная скороговорка которой как нельзя лучше подходила к ситуации. Телевизор стоял на деревянной подставке рядом с кроватью и заменяющей платяной шкаф металлической вешалкой на колесиках. Это место Уилли считал своей спальней. Мастерская размещалась в лофте плошадью сто пятьдесят квадратных метров и была захламлена до предела. Повсюду громоздились книги по искусству и периодика — особое место здесь занимали издания, посвященные черному африканскому наследию, — рулоны холста, деревяшки, металлические обрезки, куски ткани, а также всевозможные предметы, которые Уилли находил в разных местах и тащил сюда, чтобы использовать в своих работах. Между всем этим было проложено несколько дорожек.
Чарлин Кент осторожно обходила куски дерева, перевернутые ящики с гвоздями, кучи рассыпанных опилок и стопки книг.
— Это потрясающе, сколько разнообразных вещей вы используете в своем творчестве! Просто алхимия какая-то.
Она уронила свою куртку на стул, оставшись в розовом топе в форме трубы, под которым колыхались упругие холмы грудей, и устроилась на табуретке перед большой картиной, посвященной борьбе афроамериканцев за гражданские права. Скрестила ноги вначале так, а потом эдак.
— Боже, работа даже лучше, чем я ожидала. Просто гениально. Не сомневаюсь, члены совета Музея другого искусства придут в восторг от идеи выставить ее у нас… если вы согласитесь.
— Что за вопрос. — Уилли поедал глазами великолепные ноги Чарли, ее крепкие бедра. — Я, в свою очередь, поражен тем, насколько тонко вы чувствуете живопись. Должен признаться, это одна из моих немногих программных вещей.
— Понимаю. И уверена, она имеет значение не только для афроамериканцев. — Чарли улыбнулась, облизнув губы.
Это приглашение? — Уилли улыбнулся в ответ. — Я правильно расшифровываю твои сигналы?
Чарли пошевелилась на табуретке, показав на мгновение кружевные трусики. О да, конечно, правильно. И он решился. Положил руку ей на бедро и быстро приник к пухлым красным губам. Двигаясь следом за Уилли к постели мимо книг и рулонов с холстами, Чарли думала о картине. О том, какое впечатление она произведет на совет и как ловко ей удалось ее заполучить.
Уилли снял спортивную хлопчатобумажную рубашку, и вдруг на мгновение в темноте перед глазами возникло миловидное лицо Чарли. Глаза широко раскрыты, а шея погружена во что-то темно-темно-красное. Он охнул.
— Что случилось?
Уилли раскрыл глаза. Всего в нескольких сантиметрах от его губ были улыбающиеся губы Чарли.
— Нет, ничего. — Он нежно положил ее на постель. Она выскользнула из микромини, затем из кружевных трусиков.
— Когда мы можем забрать?
— Что?
— Твою картину. Для музея.
— А… — Уилли потянулся к органайзеру. — Сейчас посмотрим. В четверг ее будут фотографировать. Значит, потом в любое время.
— Замечательно, — проговорила Чарли, расстегивая верхнюю пуговицу на его черных джинсах. — Наша секретарша позвонит тебе и сообщит, когда приедут.
Уилли закрыл ей рот поцелуем, но вскоре отстранился.
— Только у меня условие: картина должна висеть в главном зале музея. Понимаешь? Это очень важно. — Он снял джинсы. — И желательно, чтобы рядом ничего не было… если, конечно, тебе не захочется дополнить ее, создать какую-нибудь композицию из рисунков. Понимаешь, чтобы создать у публики определенное настроение. — Он начал ласкать пальцами ее отвердевшие соски.
— Композицию… О… — Чарли застонала.
— Тебе хорошо?
— Да, дорогой, замечательно. Замечательно. — Она издала еще один негромкий стон. — И сколько их? Я имею в виду, рисунков. — Чарли выгнула спину.
Уилли припал губами к ее груди.
— Примерно дюжина. Ты можешь выбрать у меня, какие понравятся. — Он поднял голову и улыбнулся. — И… выбери один для себя.
— О, Уил… — Чарли взяла его лицо в ладони и впилась губами в губы. — Какой ты щедрый. Даешь картину для моего музея и еще мне рисунок в подарок. — Она заводилась все сильнее.
Он молча продолжал ласкать ее грудь.
— Уилли, — проговорила она, тяжело дыша. — Поехали со мной в Венецию на бьеннале. Я сделаю так, что расходы оплатит Музей другого искусства.
— О, дорогая! — Уилли наконец вошел в нее.
Испытывая оргазм, Чарли представила картину Уилли на стене музея и подумала, что для ее раскрутки, наверное, следует нанять рекламщика. Когда дыхание успокоилось, она окончательно решила, что это обязательно нужно сделать.
Очевидно, здесь этим заниматься не следовало. А вдруг кто-нибудь войдет? Но во-первых, уже поздно, а во-вторых, дверь заперта. Он откидывается на спинку дивана, не отрывая взгляда от экрана.
Сколько раз он это видел? Тридцать? Сто? Во всяком случае, достаточно, чтобы изображение впечаталось в мозг. Собственно, такова и была его цель. Этот просмотр — последний, и нужно все тщательно запомнить — как она двигается, когда еще живая, — оставить в памяти прежде, чем он это разрушит. Принесет в жертву.
Девушка на экране уже разделась. Соски крупным планом, закругления бедер, потом общий план. Она медленно танцует под какую-то неслышную музыку — к сожалению, на звуковой дорожке ничего не записано.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59