Кажется, это был рыцарский орден, руководил им магистр Жак де Моллэ, которого впоследствии сжег на костре король Филипп Красивый. Моллэ, умирая, проклял его, и это, по преданию, навлекло на Францию всяческие беды. Морис Дрюон, «Железный король», прочитанный в глубокой юности. Лучше бы я историю учила не по романам, а по учебникам.
— Да-да, представьте себе. Вы знаете, как происходило посвящение в члены ордена? Неофит плевал на распятие с изображением Иисуса. Священными культовыми животными были кошка, козел, жаба, то есть животные, традиционно использовавшиеся в черных мессах.
Я поежилась. В тамплиеры, что ли, посвящала неофитов золотая молодежь из областного городка, где мерзко пахнет адское порождение технического прогресса — градообразующий комбинат?
— А кстати, знаете, что сказки про царевну-лягушку вполне могут восходить к сатанистским мистериям? — продолжала Татьяна Игоревна. — В среде тамплиеров практиковалось ритуальное венчание с жабой.
— Потрясающе. А имя Эринберга, Ильи Адольфовича, вам что-нибудь говорит?
— Как вы сказали?
— А Иванова Павла Павловича? — это я спросила уже на всякий случай, заранее зная ответ.
— Ну, последняя фамилия распространенная, но о человеке именно с таким сочетанием я не слышала. И про Илью Адольфовича тоже. Это в связи с сатанистами?
— Да. Допускаю, что Иванов там мелкая сошка, и не достоин упоминания отцом Варламом. Но Эринберг… Это совсем другое дело.Это он всем там, в области, заправлял… — начала я, и осеклась.
А чем, собственно, он заправлял? Объективно-то я имею всего лишь его подпись на договоре займа, который разорил комбинат. Вот и все. А сведения о том, что Эринберг распространял сатанинские библии, пропагандировал сатанизм и прочее, и прочее, получены от неустановленного лица, которое умышленно выдало себя за служителя церкви. И я пока не знаю, с какой целью это лицо внушало нам, что Эринберг — главный по тарелочкам. То ли чтобы привлечь к его персоне внимание, то ли чтобы напугать нас, во всяком случае, меня это уже не удивит, после Иванова. Иванов ведь тоже наверняка приходил меня пугать. Только вот зачем? Голова идет кругом…
11
Выйдя из музея, я немного постояла на улице. За то время, что я провела под гулкими сводами позапрошлого века, погода испортилась. Хоть и было тепло, но с ровного светло-серого неба крапал прямой мелкий дождичек. Судя по всему, это надолго, а я, как всегда, забыла зонтик.
Наплевав на прическу, я побрела по масляно блестевшему асфальту сквозь капроновую завесу колкой дождевой пыли, вдыхая душный влажный воздух. Прямо тропики какие-то, а я и не заметила, как сменилось время года…
Подойдя к метро, я поколебалась, входить ли, поскольку под землю мне не хотелось категорически. Уж не знаю, какой смысл мое подсознание вкладывало в спуск по эскалатору и передвижение на огнедышащей электричке под городскими магистралями и коммуникациями, но у меня вдруг прямо горло сдавило при мысли о необходимости толкаться в переходах и давиться в поезде под землей. Я пошла пешком.
Путь до прокуратуры занял у меня минут сорок. Заодно я поглазела на витрины магазинов с безмятежными манекенами в цветных тряпочках, обнаружила, что вокруг пооткрывалось множество модных кафешек, отметила сезонные тенденции в облике людей, торопящихся куда-то по своим мирным делам. И пожалела, что мои дела не такие мирные.
Прямо возле дверей нашей конторы стояла знакомая машина, в которой ждал Синцов. Завидев меня, он выскочил, хлопнув дверцей, и явно хотел сказать что-то резкое, но сдержался. Да все и так было написано у него на лице: мол, где ты, подруга, шляешься, никому ничего не сказавши, а мы тут с ума сходим, вдруг с тобой чего приключилось и т. п.
Вместо этого он — кремень, а не человек — спокойно заметил:
— Привет. Мокрая совсем.
— Привет, — отозвалась я. — Зонтик забыла.
— Лопух.
— Ага.
— Лопухиня, — поправился он.
— Ага.
Мы постояли, помолчали.
— А ты помнишь, кстати, как мы познакомились? — вдруг спросил Андрей, по обыкновению не глядя на меня.
— Ну…
— Понятно. А я вот помню. Сто лет назад, ты только пришла в прокуратуру, мы с тобой были на трупе в подвале. Труп бомжа, лежал на трубе теплоцентрали, раздулся и пах ужасно. Я тебя папиросами обкуривал, чтобы ты в обморок не свалилась от запаха «гнилушки». Помнишь?
Я покопалась в памяти: да, был такой эпизод на заре моей следственной жизни. Какие-то добрые оперативники старательно выдыхали на меня вонючий папиросный дым, чтобы хоть как-то заглушить невыносимое амбре от разложившегося трупа. Вообще описывать этот запах с места происшествия бессмысленно; тому, кто никогда не ощущал его своими собственными ноздрями, никакие красочные описания не помогут.
Надо же, оказывается, это был Синцов. Как раз это обстоятельство начисто изгладилось из моей памяти; а вот он помнит. Как трогательно!
— Не помнишь, — с некоторым даже удовлетворением отметил он. — А вот я помню. Я, между прочим, после того выезда «Беломор» курить бросил.
Он закрыл машину, и мы медленно вошли в прокуратуру. Я посадила Синцова в кабинет, а сама пошла узнать, не искали ли меня с фонарями. Дернулась по дороге к Горчакову, но дверь у него была заперта, и даже записочки не оставлено боевой подруге.
К моему удивлению, прокурор будто бы забыл о моем существовании. Странно; а раньше двух часов не мог прожить, чтобы не дернуть меня или Горчакова по какому-нибудь ерундовому вопросу. Может, после вчерашних событий он поставил крест на мне, как на работнике, а заодно и на Лешке? Ну и ладно, не больно-то и хотелось.
— А где Горчаков? — спросила я у Зои, но та отмахнулась.
— Понятия не имею. Он мне теперь не докладывается. Со вчерашнего дня. Посмотри в книге учета ухода.
Я заглянула в амбарную книгу, куда сотрудники прокуратуры обязаны были записываться, если покидали стены конторы. Фамилия Горчакова сегодня там не фигурировала. Равно, как и моя, но я-то — отрезанный ломоть. А Лешка очень старался быть примерным следователем. И уйти, не записавшись, — это демарш.
— Твоя подружка Маренич письмо прислала ругательное, — поделилась Зоя, нервно клацая степлером по каким-то бумажкам.
— Маренич? — удивилась я. — Странно, сроду она пасквилей не писала.
Она действительно всегда предпочитала позвонить прямо прокурору района и поругаться на нерадивых следователей. Главным образом потому, что на работе уставала от писанины, и еще потому, что известна была как главная матерщинница морга и окрестностей (при этом умудрялась непостижимым образом не терять интеллигентности, поскольку употребляемые ею выражения всегда были к месту, несли смысловую нагрузку, а не звуковую); а в официальном письме не поматеришься, другое дело — в ухо прокурору. Кто же ей так насолил, что рука, более привычная к секционному ножу, потянулась к перу и бумаге?
— На, посмотри, — Зоя кинула мне листок с приколотым к нему конвертом.
— «Прокурору района…» — прочитала я вслух, и Зоя поморщилась:
— Меня уволь, я это уже наизусть знаю.
Я быстро пробежала бумажку глазами, хрюкнула и вернулась к началу текста. Стала читать медленно и с удовольствием.
— Вот-вот, — прокомментировала наша секретарша, не отрываясь от манипуляций со степлером. — И все так, за уши не оторвать от этой кляузы. И все норовят мне вслух почитать, достали уже!
В своем письме и. о. заведующего танатологическим отделом Маренич М. А. предлагала прокурору района контролировать назначение нашими сотрудниками судебно-медицинских экспертиз, поскольку в постановлениях ставятся вопросы, ответить на которые эксперт не в состоянии, если он, конечно, в здравом уме и твердой памяти.
— Так это не к нам, Зоенька! Это к помощникам.
— Сама знаю, — отозвалась Зоя. — Но отвечать будешь ты.
Она ловко двинула ко мне по столу журнал учета входящей корреспонденции, в котором напротив номера, под которым было зарегистрировано Маринкино послание, стояла моя фамилия. Нет, прокурор, значит, про меня не забыл.
Я расписалась, забрала бумажку и побрела к себе в кабинет, по дороге перечитывая избранные места.
К следователям у Маренич действительно претензий не было. Дело было в том, что новый прокурор стал гонять на трупы всех без разбору, в том числе помощников по гражданскому и общему надзору, которые в трупах понимали, как свиньи в апельсинах. Потом они, матерясь и чертыхаясь, в меру своего разумения отписывали материалы по покойникам, все время бегали ко мне и Лешке консультироваться, и я, кстати, допускаю, что этот охальник с серьезным видом посоветовал какую-нибудь чушь, а бедные помощники все приняли за чистую монету.
Маренич в своей бумаге приводила ряд примеров неудачной постановки вопросов. Один из примеров касался обнаружения в мусорном бачке, в газетном свертке, то ли трупа недоношенного младенца, то ли вообще плода, ставшего результатом выкидыша. Объект поступил в морг на исследование с вопросом о том, мог ли потерпевший до помещения его в мусорный бак передвигаться и совершать иные активные действия, с намеком на то, не сам ли он в этот мусорный бак и залез. Я припомнила, что ко мне подходил кто-то из общенадзорников и лепетал что-то про труп в мусорном бачке; поскольку я куда-то торопилась, то сунула страдальцу стандартное постановление по трупу, перемещенному с места убийства. Но свою-то голову надо на плечах иметь,! Как мог зародыш из газетного кулька совершать активные действия и передвигаться самостоятельно?
Второй пример был про труп с ножом в спине. Кроме колото-резаной раны, других повреждений на теле не было, но труп лежал на тесной хрущевской кухоньке, рядом с ним на полу валялись разные предметы кухонной утвари, запачканные кровью. Наверное, несчастная наша помощница по поддержанию гособвинения в истерике позвонила с места происшествия Лешке, и получила инструкцию изымать все, что несет на себе следы преступления. Вот она и изъяла все, что там лежало окровавленное. А раз изъяла, то не пропадать же добру, которое она потом и отправила вместе с трупом в морг, поставив на удивление логичные вопросы: могла ли единственная имеющаяся на трупе колото-резаная рана быть причинена столовой ложкой, крышкой от соковыжималки, фарфоровой солонкой в виде мыши и конической теркой. Она только нож, извлеченный из раны, туда не отправила, потому что признала вещдоком и приобщила к делу.
И что на это надо было отвечать эксперту? А главное, что мне надо было отвечать исполняющей обязанности заведующего танатологическим отделом, скажите на милость?
Расстроенная, я вернулась в кабинет. Синцов терпеливо меня ждал, мусоля в пальцах сигарету (не «Беломор»), но закурить, видимо, не решался.
— Я чего приехал-то, — сказал он. — Надо Иванова искать.
— А толку?
— Вот и я об этом. Надо как-то обставиться, если вдруг найдем. А то опять его в камеру посадим, а добрый дядя выпустит.
— Даже не представляю, под каким соусом его задерживать, — вяло сказала я.
— Ну подумай, я же к тебе не просто поболтать приехал, а как к опытному следователю.
— Не могу.
— Маша, не выпендривайся. Ты же умный человек. Давай, подумай.
— Не хочу.
— Ну, Маша! Сосредоточься. Что в такой ситуации должен сделать умный, опытный и грамотный следователь?
— Уволиться, — без раздумий ответила я.
— Не смешно, — сказал Синцов. По-моему, ему действительно было не смешно. Что-то окружающие в последнее время не ценят мои искрометные шутки…
— Ну не знаю я, Андрюша. Не терзай меня. Спроси вон Горчакова.
— Спрошу. Но сначала ты подумай.
Из уважения к нашему давнему с Синцовым знакомству, я добросовестно попыталась подумать.
—. Ну, не знаю. Если только добиться заявления от кого-то из родственников пропавших…
— Так.
— Возбудить дело… Только его никто не даст возбудить.
— Не отвлекайся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
— Да-да, представьте себе. Вы знаете, как происходило посвящение в члены ордена? Неофит плевал на распятие с изображением Иисуса. Священными культовыми животными были кошка, козел, жаба, то есть животные, традиционно использовавшиеся в черных мессах.
Я поежилась. В тамплиеры, что ли, посвящала неофитов золотая молодежь из областного городка, где мерзко пахнет адское порождение технического прогресса — градообразующий комбинат?
— А кстати, знаете, что сказки про царевну-лягушку вполне могут восходить к сатанистским мистериям? — продолжала Татьяна Игоревна. — В среде тамплиеров практиковалось ритуальное венчание с жабой.
— Потрясающе. А имя Эринберга, Ильи Адольфовича, вам что-нибудь говорит?
— Как вы сказали?
— А Иванова Павла Павловича? — это я спросила уже на всякий случай, заранее зная ответ.
— Ну, последняя фамилия распространенная, но о человеке именно с таким сочетанием я не слышала. И про Илью Адольфовича тоже. Это в связи с сатанистами?
— Да. Допускаю, что Иванов там мелкая сошка, и не достоин упоминания отцом Варламом. Но Эринберг… Это совсем другое дело.Это он всем там, в области, заправлял… — начала я, и осеклась.
А чем, собственно, он заправлял? Объективно-то я имею всего лишь его подпись на договоре займа, который разорил комбинат. Вот и все. А сведения о том, что Эринберг распространял сатанинские библии, пропагандировал сатанизм и прочее, и прочее, получены от неустановленного лица, которое умышленно выдало себя за служителя церкви. И я пока не знаю, с какой целью это лицо внушало нам, что Эринберг — главный по тарелочкам. То ли чтобы привлечь к его персоне внимание, то ли чтобы напугать нас, во всяком случае, меня это уже не удивит, после Иванова. Иванов ведь тоже наверняка приходил меня пугать. Только вот зачем? Голова идет кругом…
11
Выйдя из музея, я немного постояла на улице. За то время, что я провела под гулкими сводами позапрошлого века, погода испортилась. Хоть и было тепло, но с ровного светло-серого неба крапал прямой мелкий дождичек. Судя по всему, это надолго, а я, как всегда, забыла зонтик.
Наплевав на прическу, я побрела по масляно блестевшему асфальту сквозь капроновую завесу колкой дождевой пыли, вдыхая душный влажный воздух. Прямо тропики какие-то, а я и не заметила, как сменилось время года…
Подойдя к метро, я поколебалась, входить ли, поскольку под землю мне не хотелось категорически. Уж не знаю, какой смысл мое подсознание вкладывало в спуск по эскалатору и передвижение на огнедышащей электричке под городскими магистралями и коммуникациями, но у меня вдруг прямо горло сдавило при мысли о необходимости толкаться в переходах и давиться в поезде под землей. Я пошла пешком.
Путь до прокуратуры занял у меня минут сорок. Заодно я поглазела на витрины магазинов с безмятежными манекенами в цветных тряпочках, обнаружила, что вокруг пооткрывалось множество модных кафешек, отметила сезонные тенденции в облике людей, торопящихся куда-то по своим мирным делам. И пожалела, что мои дела не такие мирные.
Прямо возле дверей нашей конторы стояла знакомая машина, в которой ждал Синцов. Завидев меня, он выскочил, хлопнув дверцей, и явно хотел сказать что-то резкое, но сдержался. Да все и так было написано у него на лице: мол, где ты, подруга, шляешься, никому ничего не сказавши, а мы тут с ума сходим, вдруг с тобой чего приключилось и т. п.
Вместо этого он — кремень, а не человек — спокойно заметил:
— Привет. Мокрая совсем.
— Привет, — отозвалась я. — Зонтик забыла.
— Лопух.
— Ага.
— Лопухиня, — поправился он.
— Ага.
Мы постояли, помолчали.
— А ты помнишь, кстати, как мы познакомились? — вдруг спросил Андрей, по обыкновению не глядя на меня.
— Ну…
— Понятно. А я вот помню. Сто лет назад, ты только пришла в прокуратуру, мы с тобой были на трупе в подвале. Труп бомжа, лежал на трубе теплоцентрали, раздулся и пах ужасно. Я тебя папиросами обкуривал, чтобы ты в обморок не свалилась от запаха «гнилушки». Помнишь?
Я покопалась в памяти: да, был такой эпизод на заре моей следственной жизни. Какие-то добрые оперативники старательно выдыхали на меня вонючий папиросный дым, чтобы хоть как-то заглушить невыносимое амбре от разложившегося трупа. Вообще описывать этот запах с места происшествия бессмысленно; тому, кто никогда не ощущал его своими собственными ноздрями, никакие красочные описания не помогут.
Надо же, оказывается, это был Синцов. Как раз это обстоятельство начисто изгладилось из моей памяти; а вот он помнит. Как трогательно!
— Не помнишь, — с некоторым даже удовлетворением отметил он. — А вот я помню. Я, между прочим, после того выезда «Беломор» курить бросил.
Он закрыл машину, и мы медленно вошли в прокуратуру. Я посадила Синцова в кабинет, а сама пошла узнать, не искали ли меня с фонарями. Дернулась по дороге к Горчакову, но дверь у него была заперта, и даже записочки не оставлено боевой подруге.
К моему удивлению, прокурор будто бы забыл о моем существовании. Странно; а раньше двух часов не мог прожить, чтобы не дернуть меня или Горчакова по какому-нибудь ерундовому вопросу. Может, после вчерашних событий он поставил крест на мне, как на работнике, а заодно и на Лешке? Ну и ладно, не больно-то и хотелось.
— А где Горчаков? — спросила я у Зои, но та отмахнулась.
— Понятия не имею. Он мне теперь не докладывается. Со вчерашнего дня. Посмотри в книге учета ухода.
Я заглянула в амбарную книгу, куда сотрудники прокуратуры обязаны были записываться, если покидали стены конторы. Фамилия Горчакова сегодня там не фигурировала. Равно, как и моя, но я-то — отрезанный ломоть. А Лешка очень старался быть примерным следователем. И уйти, не записавшись, — это демарш.
— Твоя подружка Маренич письмо прислала ругательное, — поделилась Зоя, нервно клацая степлером по каким-то бумажкам.
— Маренич? — удивилась я. — Странно, сроду она пасквилей не писала.
Она действительно всегда предпочитала позвонить прямо прокурору района и поругаться на нерадивых следователей. Главным образом потому, что на работе уставала от писанины, и еще потому, что известна была как главная матерщинница морга и окрестностей (при этом умудрялась непостижимым образом не терять интеллигентности, поскольку употребляемые ею выражения всегда были к месту, несли смысловую нагрузку, а не звуковую); а в официальном письме не поматеришься, другое дело — в ухо прокурору. Кто же ей так насолил, что рука, более привычная к секционному ножу, потянулась к перу и бумаге?
— На, посмотри, — Зоя кинула мне листок с приколотым к нему конвертом.
— «Прокурору района…» — прочитала я вслух, и Зоя поморщилась:
— Меня уволь, я это уже наизусть знаю.
Я быстро пробежала бумажку глазами, хрюкнула и вернулась к началу текста. Стала читать медленно и с удовольствием.
— Вот-вот, — прокомментировала наша секретарша, не отрываясь от манипуляций со степлером. — И все так, за уши не оторвать от этой кляузы. И все норовят мне вслух почитать, достали уже!
В своем письме и. о. заведующего танатологическим отделом Маренич М. А. предлагала прокурору района контролировать назначение нашими сотрудниками судебно-медицинских экспертиз, поскольку в постановлениях ставятся вопросы, ответить на которые эксперт не в состоянии, если он, конечно, в здравом уме и твердой памяти.
— Так это не к нам, Зоенька! Это к помощникам.
— Сама знаю, — отозвалась Зоя. — Но отвечать будешь ты.
Она ловко двинула ко мне по столу журнал учета входящей корреспонденции, в котором напротив номера, под которым было зарегистрировано Маринкино послание, стояла моя фамилия. Нет, прокурор, значит, про меня не забыл.
Я расписалась, забрала бумажку и побрела к себе в кабинет, по дороге перечитывая избранные места.
К следователям у Маренич действительно претензий не было. Дело было в том, что новый прокурор стал гонять на трупы всех без разбору, в том числе помощников по гражданскому и общему надзору, которые в трупах понимали, как свиньи в апельсинах. Потом они, матерясь и чертыхаясь, в меру своего разумения отписывали материалы по покойникам, все время бегали ко мне и Лешке консультироваться, и я, кстати, допускаю, что этот охальник с серьезным видом посоветовал какую-нибудь чушь, а бедные помощники все приняли за чистую монету.
Маренич в своей бумаге приводила ряд примеров неудачной постановки вопросов. Один из примеров касался обнаружения в мусорном бачке, в газетном свертке, то ли трупа недоношенного младенца, то ли вообще плода, ставшего результатом выкидыша. Объект поступил в морг на исследование с вопросом о том, мог ли потерпевший до помещения его в мусорный бак передвигаться и совершать иные активные действия, с намеком на то, не сам ли он в этот мусорный бак и залез. Я припомнила, что ко мне подходил кто-то из общенадзорников и лепетал что-то про труп в мусорном бачке; поскольку я куда-то торопилась, то сунула страдальцу стандартное постановление по трупу, перемещенному с места убийства. Но свою-то голову надо на плечах иметь,! Как мог зародыш из газетного кулька совершать активные действия и передвигаться самостоятельно?
Второй пример был про труп с ножом в спине. Кроме колото-резаной раны, других повреждений на теле не было, но труп лежал на тесной хрущевской кухоньке, рядом с ним на полу валялись разные предметы кухонной утвари, запачканные кровью. Наверное, несчастная наша помощница по поддержанию гособвинения в истерике позвонила с места происшествия Лешке, и получила инструкцию изымать все, что несет на себе следы преступления. Вот она и изъяла все, что там лежало окровавленное. А раз изъяла, то не пропадать же добру, которое она потом и отправила вместе с трупом в морг, поставив на удивление логичные вопросы: могла ли единственная имеющаяся на трупе колото-резаная рана быть причинена столовой ложкой, крышкой от соковыжималки, фарфоровой солонкой в виде мыши и конической теркой. Она только нож, извлеченный из раны, туда не отправила, потому что признала вещдоком и приобщила к делу.
И что на это надо было отвечать эксперту? А главное, что мне надо было отвечать исполняющей обязанности заведующего танатологическим отделом, скажите на милость?
Расстроенная, я вернулась в кабинет. Синцов терпеливо меня ждал, мусоля в пальцах сигарету (не «Беломор»), но закурить, видимо, не решался.
— Я чего приехал-то, — сказал он. — Надо Иванова искать.
— А толку?
— Вот и я об этом. Надо как-то обставиться, если вдруг найдем. А то опять его в камеру посадим, а добрый дядя выпустит.
— Даже не представляю, под каким соусом его задерживать, — вяло сказала я.
— Ну подумай, я же к тебе не просто поболтать приехал, а как к опытному следователю.
— Не могу.
— Маша, не выпендривайся. Ты же умный человек. Давай, подумай.
— Не хочу.
— Ну, Маша! Сосредоточься. Что в такой ситуации должен сделать умный, опытный и грамотный следователь?
— Уволиться, — без раздумий ответила я.
— Не смешно, — сказал Синцов. По-моему, ему действительно было не смешно. Что-то окружающие в последнее время не ценят мои искрометные шутки…
— Ну не знаю я, Андрюша. Не терзай меня. Спроси вон Горчакова.
— Спрошу. Но сначала ты подумай.
Из уважения к нашему давнему с Синцовым знакомству, я добросовестно попыталась подумать.
—. Ну, не знаю. Если только добиться заявления от кого-то из родственников пропавших…
— Так.
— Возбудить дело… Только его никто не даст возбудить.
— Не отвлекайся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32