Мне абсолютно ясно, что вы работаете над тем, чтобы снова стать алкоголиком, а сейчас болтаете о том, как убрать генерала в отставке, у которого две боевые награды. Возможно, вы с ума сходите, как вы полагаете?
— Вы хороший человек, но не надо со мной блефовать.
— Что?
— Это страшный порок. И он вас погубит.
— Ты, ублюдок, ты этого не сделаешь, — процедил он.
Я повесил трубку, выпил стакан джина и отхлебнул пива. Над озером, как желтый шар, пойманный в сети, висело солнце. Дул теплый ветер, и в жаркой тени зонта я обливался потом, стекавшим по моей обнаженной груди. Глаза слезились от удушливой влажности. Я набрал рабочий номер Клита в отделении Первого округа.
— Где ты? — спросил он.
— Дома.
— Тут о тебе многие спрашивают. Ты действительно плюнул им в суп, Дейв.
— Меня не так уж сложно найти. Кто мной интересовался?
— Федералы, кто же еще. Ты что, действительно звонил в агентство контрразведки? Господи, просто не верится.
— У меня было много свободного времени. Кто-то же должен раздавать пинки.
— Не знаю, захотел бы я поджарить этих ребят. Опасные парни. Не наш контингент.
— Считаешь, мне следует отступить на какое-то время?
— Кто знает? Только я бы перестал держать их за яйца.
— Я на самом деле звоню тебе, чтобы кое-что узнать, Клит. Ты хорошо разбираешься в перестрелках. Скажи, много ли тебе известно случаев, когда стрелявший подбирал свои гильзы?
— Не понимаю.
— Конечно, понимаешь.
— Не припомню, чтобы я когда-нибудь об этом задумывался.
— Я никогда такого раньше не встречал, — сказал я. — Только если сам полицейский стрелял.
— Так в чем дело?
— Забавно, как это так можно натренировать человека, не правда ли?
— Подумать только.
— Если бы я сам стрелял, я бы скорее оставил гильзу на месте перестрелки, чем свою подпись.
— Может, не стоит задумываться о таких вещах, Дейв?
— Как я говорю, у меня сейчас в работе простой. А это помогает занять время. Сегодня утром на Сент-Чарльз-авеню, в департаменте шерифа, я два часа потратил, отвечая на расспросы о Бобби Джо Старкуэзере. Они с вами уже всё обсудили?
— Мы слышали об этом, — в его голосе появилось раздражение.
— Ну там и пирушка была. Целый час продолжалась или даже больше. Не думаю, что от Бобби Джо хоть что-нибудь осталось, кроме пряжки и набоек.
— Да уж, ушел со свистом — быстрее, чем колбасный фарш. Парень нашел смерть в подходящем для себя месте. Мне пора закругляться, старик.
— Сделай одолжение. Как насчет того, чтобы залезть в компьютер и посмотреть, не найдется ли чего-нибудь на генерала в отставке с двумя звездами по имени Эбшир?
— Побездельничай-ка еще, Дейв. Приведи себя в порядок. Со временем выберемся из этого дерьма, вот увидишь. Adios .
Из трубки в моей руке понеслись короткие гудки, и я уставился на мутную, в летней дымке, зеленоватую поверхность воды, налив себе еще стакан джина. Что у них на него есть? Я ломал себе голову. Публичные дома? Навар от продажи наркотиков? Иногда казалось, что лучшие из нас больше других становятся похожи на людей, которых мы просто ненавидели.
И если хороший полицейский терпел поражение, он никогда не мог оглянуться и вычислить тот самый момент, когда он свернул на улицу с односторонним движением. Я вспомнил, как сидел в зале суда, где одного бейсболиста, игравшего когда-то в высшей лиге, приговорили к десяти годам заключения в «Анголе» за вымогательство и торговлю кокаином. За семнадцать лет до этого он выиграл двадцать пять игр, он подавал так, что его мяч мог пробить амбарную дверь, а сейчас он весил три сотни фунтов и передвигался так, будто у него между ног висел мяч для боулинга. Когда его спросили, не хочет ли он что-нибудь сказать перед оглашением приговора, он уставился на судью, на шее у него затряслись жирные складки, и он ответил: "Ваша честь, я просто не представляю, как перемещусь отсюда — туда".
И я ему поверил. Но поскольку я сидел под теплым бризом с навевающим дремоту виски, добравшимся уже до головы, то меня не особенно занимали ни Клит, ни бывший бейсболист. Я знал, что мой собственный запал уже зажжен, и было только делом времени, чтобы очаги ненависти в моей душе превратились в большой пожар, который с треском вырвется из-под контроля. Никогда еще я не чувствовал себя более одиноким, и я стал читать молитву, которая была полным опровержением всего, чему меня учили в католической школе: "Господи Милосердный и Всевышний, не оставь меня, даже если я оставлю тебя".
Глава 8
Уже в разгар того же дня я, купив себе большой сандвич с устрицами, креветками, салатом и пикантным соусом, поехал по прохладной тени зеленых улочек к редакции газеты «Таймс-Пикаюн», где ночной редактор иногда позволял мне пользоваться их архивом справочного материала.
Но сначала я хотел принести извинения Энни за то, что оставил ее в одиночестве на лодке прошлой ночью. Стакан виски в обед всегда наделял меня какой-то чудодейственной энергией.
Я купил бутылку «Колд Дак» и коробку конфет пралине, которую по моей просьбе завернули в прозрачную оранжевую бумагу, перевязав желтой ленточкой, и, не снимая выглаженный льняной полосатый пиджак, неспешно пошел по дорожке, залитой дымчатым светом, к ее дому. В воздухе пахло сиренью, вскопанными цветочными клумбами, травой с подстриженных лужаек и прохладной водой от разбрызгивателей, пускающих струи на изгороди и стволы деревьев.
На звонок в дверь никто не ответил, но я, обойдя дом, нашел Энни во дворе. Она жарила мясо на раскладном гриле под кустом персидской сирени. На ней были белые шорты, соломенные шлепанцы и желтая рубашка, завязанная узлом под грудью. Глаза у нее слезились от дыма, и она, отойдя от огня, взяла со стеклянного столика, накрытого к обеду, штопор. Бутылка джина была завернута в бумажную салфетку с резиновым кольцом. Ее взгляд ненадолго прояснился, когда она увидела меня, но она отвела глаза.
— О, привет, Дейв, — сказала она.
— Мне следовало позвонить. Я доставил тебе не лучшие минуты.
— Немножко.
— Вот принес конфеты и «Колд Дак», — сказал я.
— Как это мило с твоей стороны.
— Прости, что ушел от тебя прошлой ночью. Есть кое-что, что ты, боюсь, не поймешь.
Ее синие глаза засверкали. Я увидел у нее над грудью красное родимое пятнышко.
— Лучший способ прекратить беседу с девушкой — сказать, что она чего-то не может понять, — заметила она.
— Я хотел сказать, что этому нет никакого извинения.
— Так вот в чем причина. Похоже, ты просто не хочешь повернуться к проблеме лицом.
— Я вышел за выпивкой. И пил всю ночь. Завис в одном баре на старом шоссе и пил там с актерами, которые интермедии исполняют. А еще звонил в ЦРУ и ругался с дежурным офицером.
— Похоже, это отвратило тебя от телефона на пару дней.
— Я пытался найти Бобби Джо Старкуэзера. Кто-то пристрелил его в загоне для свиней.
— Мне это неинтересно, Дейв. Ты пришел грузить меня?
— Ты полагаешь, что я рассказываю тебе всякую ерунду?
— Нет, но думаю, что ты слишком много думаешь о делах и жаждешь отомстить. Я вчера вечером играла увертюру и из-за тебя все напутала. А теперь ты вспомнил о своем долге джентльмена. Извини, но я не занимаюсь отпущением грехов. Я ни о чем не жалею. Если жалеешь ты, это твои проблемы.
Она начала переворачивать вилкой мясо на гриле. Огонь резко поднялся вверх, и она прищурилась от дыма и продолжала заниматься мясом с чрезмерным усердием.
— Я правда сожалею, — проговорил я. — Но насчет того, что я слишком зациклен, ты права. Единственное, что меня интересует, — одна девушка.
Мне захотелось, обняв ее за талию, увести от огня и, повернув к себе лицом, погладить кудрявые волосы.
— Ты просто не должен был оставлять женщину ночью одну, Дейв. — Я отвернулся под ее взглядом. — Я проснулась, а тебя нет, и подумала, что опять приходили эти недоумки. Я до самого рассвета ездила туда-сюда по пляжу, пытаясь тебя разыскать.
— Я этого не знал.
— А как ты мог знать, если болтался с какими-то артистами?
— Энни, дай мне еще один шанс. Я не могу обещать тебе многого, но больше осознанно причинять тебе боль не буду. Может, это совсем не то, что нужно, но это все, что у меня есть.
Она отвернулась, и я увидел, как она вытирает глаза тыльной стороной запястья.
— Ладно, до следующего раза. Сейчас ко мне должны прийти.
— Договорились.
— А что, все эти люди стоят того, чтобы тратить на них время?
— Если я не найду их, они найдут меня. Даю голову на отсечение.
— Мои прапрадедушка и прапрабабушка жили рядом с подземной железной дорогой. Рейдеры Куонтрилла разрушили их землянки и сожгли кукурузные поля. Еще долго после того, как умерли Куонтрилл, Кровавый Билл Андерсон и Джесс Джеймс, они спокойно растили детей и пшеницу.
— Но кто-то же положил конец существованию Куонтрилла и его компании, а именно, кавалерия федералов.
Я улыбнулся ей, но неожиданно ее лицо показалось каким-то болезненно серым в электрическом свете фонаря, подвешенного на дерево. Забыв о приличиях и о том, что с минуты на минуту появится ее друг, я, не сдерживаясь, обнял ее и поцеловал в кудри. Но она не ответила. Плечи были напряженными, глаза смотрели в сторону, руки остались холодными и неживыми.
— Позвони мне завтра, — прошептала она.
— Обязательно.
— Я хочу, чтобы ты это сделал.
— Я сделаю. Обещаю.
— Просто сегодня я еще не пришла в норму. Завтра все будет в порядке.
— Я оставлю конфеты. Позвоню рано-рано. Может, сходим позавтракать в кафе «Дю Монд».
— Звучит заманчиво, — проговорила она.
Но глаза ее остались непроницаемыми, я ничего не смог в них прочесть. Под всей ее очаровательной таинственностью скрывалось чувствительное сердце провинциальной девушки со Среднего Запада.
Когда я брел по дорожке, ведущей к выходу, мимо меня прошел молодой человек, по внешнему виду — типичный выпускник Туланского университета. На нем были светлые брюки, бледно-голубая рубашка и полосатый галстук. Он был очень симпатичный и добродушно улыбался. Я спросил его, не он ли приглашен на обед к Энни Бэллард.
— Вообще-то да, — ответил он и снова улыбнулся.
— Тогда вот, возьмите, — сказал я и протянул ему бутылку «Колд Дак». — Это чтобы вечер пошел удачно.
Ситуация была стара, как мир, и секунду позже я почувствовал себя глупым и невоспитанным. Потом мне вспомнилась истина, которой меня научил во Вьетнаме пехотный офицер, обычно разрубавший гордиевы узлы такой фразой: «Наплюй. Где ты видел счастливого проигравшего?»
Вечером я сидел в архиве редакции «Таймс-Пикаюн», перелистывая пожелтевшие страницы старых газет, прокручивая микрофильмы на экране и размышляя о непонятной важности прошлого в нашей жизни. Если стараться освободиться от него, можно разрушить саму память. В то же время оно единственное мерило нашей самоидентификации. Здесь для себя самого нет никакой тайны: мы то, что мы делаем и где побывали. Поэтому мы вынуждены постоянно воскрешать прошлое, воздвигать ему памятники и сохранять живым, чтобы помнить, кто мы такие.
Для кого-то самые темные страницы собственного прошлого почему-то предпочтительнее тех немногочисленных моментов мира и согласия, которые иногда случаются в жизни. Почему? Одному Богу известно. Я думал о поклонниках Панчо Вильи, для которых его гибель и окончание жестокой эры его власти оказались настолько неприемлемыми, что они выкопали его труп и, отрезав голову, поместили ее в огромный стеклянный кувшин, наполненный белым ромом. А потом отвезли его на машине в окрестности Эль-Пасо, к горам Ван-Хорн, где и закопали, насыпав сверху груду оранжевых камней. И впоследствии, вот уже много лет, они приходили туда по ночам, и, разобрав камни, курили марихуану, обвеваемые горячим ветром, и беседовали с ним, глядя сквозь стекло в его раздувшееся, перекошенное лицо.
Но сейчас я искал ниточку другой темной истории. Генерала с двумя боевыми звездами было не так уж сложно найти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
— Вы хороший человек, но не надо со мной блефовать.
— Что?
— Это страшный порок. И он вас погубит.
— Ты, ублюдок, ты этого не сделаешь, — процедил он.
Я повесил трубку, выпил стакан джина и отхлебнул пива. Над озером, как желтый шар, пойманный в сети, висело солнце. Дул теплый ветер, и в жаркой тени зонта я обливался потом, стекавшим по моей обнаженной груди. Глаза слезились от удушливой влажности. Я набрал рабочий номер Клита в отделении Первого округа.
— Где ты? — спросил он.
— Дома.
— Тут о тебе многие спрашивают. Ты действительно плюнул им в суп, Дейв.
— Меня не так уж сложно найти. Кто мной интересовался?
— Федералы, кто же еще. Ты что, действительно звонил в агентство контрразведки? Господи, просто не верится.
— У меня было много свободного времени. Кто-то же должен раздавать пинки.
— Не знаю, захотел бы я поджарить этих ребят. Опасные парни. Не наш контингент.
— Считаешь, мне следует отступить на какое-то время?
— Кто знает? Только я бы перестал держать их за яйца.
— Я на самом деле звоню тебе, чтобы кое-что узнать, Клит. Ты хорошо разбираешься в перестрелках. Скажи, много ли тебе известно случаев, когда стрелявший подбирал свои гильзы?
— Не понимаю.
— Конечно, понимаешь.
— Не припомню, чтобы я когда-нибудь об этом задумывался.
— Я никогда такого раньше не встречал, — сказал я. — Только если сам полицейский стрелял.
— Так в чем дело?
— Забавно, как это так можно натренировать человека, не правда ли?
— Подумать только.
— Если бы я сам стрелял, я бы скорее оставил гильзу на месте перестрелки, чем свою подпись.
— Может, не стоит задумываться о таких вещах, Дейв?
— Как я говорю, у меня сейчас в работе простой. А это помогает занять время. Сегодня утром на Сент-Чарльз-авеню, в департаменте шерифа, я два часа потратил, отвечая на расспросы о Бобби Джо Старкуэзере. Они с вами уже всё обсудили?
— Мы слышали об этом, — в его голосе появилось раздражение.
— Ну там и пирушка была. Целый час продолжалась или даже больше. Не думаю, что от Бобби Джо хоть что-нибудь осталось, кроме пряжки и набоек.
— Да уж, ушел со свистом — быстрее, чем колбасный фарш. Парень нашел смерть в подходящем для себя месте. Мне пора закругляться, старик.
— Сделай одолжение. Как насчет того, чтобы залезть в компьютер и посмотреть, не найдется ли чего-нибудь на генерала в отставке с двумя звездами по имени Эбшир?
— Побездельничай-ка еще, Дейв. Приведи себя в порядок. Со временем выберемся из этого дерьма, вот увидишь. Adios .
Из трубки в моей руке понеслись короткие гудки, и я уставился на мутную, в летней дымке, зеленоватую поверхность воды, налив себе еще стакан джина. Что у них на него есть? Я ломал себе голову. Публичные дома? Навар от продажи наркотиков? Иногда казалось, что лучшие из нас больше других становятся похожи на людей, которых мы просто ненавидели.
И если хороший полицейский терпел поражение, он никогда не мог оглянуться и вычислить тот самый момент, когда он свернул на улицу с односторонним движением. Я вспомнил, как сидел в зале суда, где одного бейсболиста, игравшего когда-то в высшей лиге, приговорили к десяти годам заключения в «Анголе» за вымогательство и торговлю кокаином. За семнадцать лет до этого он выиграл двадцать пять игр, он подавал так, что его мяч мог пробить амбарную дверь, а сейчас он весил три сотни фунтов и передвигался так, будто у него между ног висел мяч для боулинга. Когда его спросили, не хочет ли он что-нибудь сказать перед оглашением приговора, он уставился на судью, на шее у него затряслись жирные складки, и он ответил: "Ваша честь, я просто не представляю, как перемещусь отсюда — туда".
И я ему поверил. Но поскольку я сидел под теплым бризом с навевающим дремоту виски, добравшимся уже до головы, то меня не особенно занимали ни Клит, ни бывший бейсболист. Я знал, что мой собственный запал уже зажжен, и было только делом времени, чтобы очаги ненависти в моей душе превратились в большой пожар, который с треском вырвется из-под контроля. Никогда еще я не чувствовал себя более одиноким, и я стал читать молитву, которая была полным опровержением всего, чему меня учили в католической школе: "Господи Милосердный и Всевышний, не оставь меня, даже если я оставлю тебя".
Глава 8
Уже в разгар того же дня я, купив себе большой сандвич с устрицами, креветками, салатом и пикантным соусом, поехал по прохладной тени зеленых улочек к редакции газеты «Таймс-Пикаюн», где ночной редактор иногда позволял мне пользоваться их архивом справочного материала.
Но сначала я хотел принести извинения Энни за то, что оставил ее в одиночестве на лодке прошлой ночью. Стакан виски в обед всегда наделял меня какой-то чудодейственной энергией.
Я купил бутылку «Колд Дак» и коробку конфет пралине, которую по моей просьбе завернули в прозрачную оранжевую бумагу, перевязав желтой ленточкой, и, не снимая выглаженный льняной полосатый пиджак, неспешно пошел по дорожке, залитой дымчатым светом, к ее дому. В воздухе пахло сиренью, вскопанными цветочными клумбами, травой с подстриженных лужаек и прохладной водой от разбрызгивателей, пускающих струи на изгороди и стволы деревьев.
На звонок в дверь никто не ответил, но я, обойдя дом, нашел Энни во дворе. Она жарила мясо на раскладном гриле под кустом персидской сирени. На ней были белые шорты, соломенные шлепанцы и желтая рубашка, завязанная узлом под грудью. Глаза у нее слезились от дыма, и она, отойдя от огня, взяла со стеклянного столика, накрытого к обеду, штопор. Бутылка джина была завернута в бумажную салфетку с резиновым кольцом. Ее взгляд ненадолго прояснился, когда она увидела меня, но она отвела глаза.
— О, привет, Дейв, — сказала она.
— Мне следовало позвонить. Я доставил тебе не лучшие минуты.
— Немножко.
— Вот принес конфеты и «Колд Дак», — сказал я.
— Как это мило с твоей стороны.
— Прости, что ушел от тебя прошлой ночью. Есть кое-что, что ты, боюсь, не поймешь.
Ее синие глаза засверкали. Я увидел у нее над грудью красное родимое пятнышко.
— Лучший способ прекратить беседу с девушкой — сказать, что она чего-то не может понять, — заметила она.
— Я хотел сказать, что этому нет никакого извинения.
— Так вот в чем причина. Похоже, ты просто не хочешь повернуться к проблеме лицом.
— Я вышел за выпивкой. И пил всю ночь. Завис в одном баре на старом шоссе и пил там с актерами, которые интермедии исполняют. А еще звонил в ЦРУ и ругался с дежурным офицером.
— Похоже, это отвратило тебя от телефона на пару дней.
— Я пытался найти Бобби Джо Старкуэзера. Кто-то пристрелил его в загоне для свиней.
— Мне это неинтересно, Дейв. Ты пришел грузить меня?
— Ты полагаешь, что я рассказываю тебе всякую ерунду?
— Нет, но думаю, что ты слишком много думаешь о делах и жаждешь отомстить. Я вчера вечером играла увертюру и из-за тебя все напутала. А теперь ты вспомнил о своем долге джентльмена. Извини, но я не занимаюсь отпущением грехов. Я ни о чем не жалею. Если жалеешь ты, это твои проблемы.
Она начала переворачивать вилкой мясо на гриле. Огонь резко поднялся вверх, и она прищурилась от дыма и продолжала заниматься мясом с чрезмерным усердием.
— Я правда сожалею, — проговорил я. — Но насчет того, что я слишком зациклен, ты права. Единственное, что меня интересует, — одна девушка.
Мне захотелось, обняв ее за талию, увести от огня и, повернув к себе лицом, погладить кудрявые волосы.
— Ты просто не должен был оставлять женщину ночью одну, Дейв. — Я отвернулся под ее взглядом. — Я проснулась, а тебя нет, и подумала, что опять приходили эти недоумки. Я до самого рассвета ездила туда-сюда по пляжу, пытаясь тебя разыскать.
— Я этого не знал.
— А как ты мог знать, если болтался с какими-то артистами?
— Энни, дай мне еще один шанс. Я не могу обещать тебе многого, но больше осознанно причинять тебе боль не буду. Может, это совсем не то, что нужно, но это все, что у меня есть.
Она отвернулась, и я увидел, как она вытирает глаза тыльной стороной запястья.
— Ладно, до следующего раза. Сейчас ко мне должны прийти.
— Договорились.
— А что, все эти люди стоят того, чтобы тратить на них время?
— Если я не найду их, они найдут меня. Даю голову на отсечение.
— Мои прапрадедушка и прапрабабушка жили рядом с подземной железной дорогой. Рейдеры Куонтрилла разрушили их землянки и сожгли кукурузные поля. Еще долго после того, как умерли Куонтрилл, Кровавый Билл Андерсон и Джесс Джеймс, они спокойно растили детей и пшеницу.
— Но кто-то же положил конец существованию Куонтрилла и его компании, а именно, кавалерия федералов.
Я улыбнулся ей, но неожиданно ее лицо показалось каким-то болезненно серым в электрическом свете фонаря, подвешенного на дерево. Забыв о приличиях и о том, что с минуты на минуту появится ее друг, я, не сдерживаясь, обнял ее и поцеловал в кудри. Но она не ответила. Плечи были напряженными, глаза смотрели в сторону, руки остались холодными и неживыми.
— Позвони мне завтра, — прошептала она.
— Обязательно.
— Я хочу, чтобы ты это сделал.
— Я сделаю. Обещаю.
— Просто сегодня я еще не пришла в норму. Завтра все будет в порядке.
— Я оставлю конфеты. Позвоню рано-рано. Может, сходим позавтракать в кафе «Дю Монд».
— Звучит заманчиво, — проговорила она.
Но глаза ее остались непроницаемыми, я ничего не смог в них прочесть. Под всей ее очаровательной таинственностью скрывалось чувствительное сердце провинциальной девушки со Среднего Запада.
Когда я брел по дорожке, ведущей к выходу, мимо меня прошел молодой человек, по внешнему виду — типичный выпускник Туланского университета. На нем были светлые брюки, бледно-голубая рубашка и полосатый галстук. Он был очень симпатичный и добродушно улыбался. Я спросил его, не он ли приглашен на обед к Энни Бэллард.
— Вообще-то да, — ответил он и снова улыбнулся.
— Тогда вот, возьмите, — сказал я и протянул ему бутылку «Колд Дак». — Это чтобы вечер пошел удачно.
Ситуация была стара, как мир, и секунду позже я почувствовал себя глупым и невоспитанным. Потом мне вспомнилась истина, которой меня научил во Вьетнаме пехотный офицер, обычно разрубавший гордиевы узлы такой фразой: «Наплюй. Где ты видел счастливого проигравшего?»
Вечером я сидел в архиве редакции «Таймс-Пикаюн», перелистывая пожелтевшие страницы старых газет, прокручивая микрофильмы на экране и размышляя о непонятной важности прошлого в нашей жизни. Если стараться освободиться от него, можно разрушить саму память. В то же время оно единственное мерило нашей самоидентификации. Здесь для себя самого нет никакой тайны: мы то, что мы делаем и где побывали. Поэтому мы вынуждены постоянно воскрешать прошлое, воздвигать ему памятники и сохранять живым, чтобы помнить, кто мы такие.
Для кого-то самые темные страницы собственного прошлого почему-то предпочтительнее тех немногочисленных моментов мира и согласия, которые иногда случаются в жизни. Почему? Одному Богу известно. Я думал о поклонниках Панчо Вильи, для которых его гибель и окончание жестокой эры его власти оказались настолько неприемлемыми, что они выкопали его труп и, отрезав голову, поместили ее в огромный стеклянный кувшин, наполненный белым ромом. А потом отвезли его на машине в окрестности Эль-Пасо, к горам Ван-Хорн, где и закопали, насыпав сверху груду оранжевых камней. И впоследствии, вот уже много лет, они приходили туда по ночам, и, разобрав камни, курили марихуану, обвеваемые горячим ветром, и беседовали с ним, глядя сквозь стекло в его раздувшееся, перекошенное лицо.
Но сейчас я искал ниточку другой темной истории. Генерала с двумя боевыми звездами было не так уж сложно найти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40