— Успокойтесь, лейтенант, — тихо сказал за моей спиной дежурный сержант, остановившись в дверях.
Вытащив из кармана ключ от наручников, я расстегнул их на одной руке никарагуанца и прицепил к трубе радиатора.
— Беда твоя в том, что ты слишком зациклился на себе и полагаешь теперь, что ты единственный парень здесь, у кого есть право неприкосновенности, — сказал Бакстер.
Переступив для устойчивости, я замахнулся и попал ему прямо по зубам. Голова у него откинулась назад, галстук взлетел в воздух, и я заметил кровь на зубах. По глазам было видно, что он вне себя от ярости. Полицейские повскакивали со своих мест по всему залу отделения. Хотелось ударить его еще раз.
— Хочешь достать пистолет? — спросил я.
— Ты сейчас сам на себе крест поставил, — процедил он, прижимая руку ко рту.
— Может, и так. Только от удара это тебя не спасло. Что-то хочешь сделать?
Он опустил руки. На нижней губе была глубокая темно-красная ссадина от зуба, которая начала опухать. Глаза с опаской смотрели на меня. Я псе еще крепко сжимал кулак.
— Ты хорошо слышишь? — сказал я.
Его глаза вспыхнули, и он взглянул на полицейских, наблюдавших за ним из зала.
— Ты понесешь наказание, — сказал он с обидой почти шепотом. В голосе слышалась угроза.
— Идите домой, лейтенант. Здесь вы ничего хорошего не добьетесь, — сказал сержант позади меня — крупный, похожий на бочку мужчина с багровым лицом и подстриженными светлыми усами.
Я разжал кулак и вытер потную ладонь о брюки.
— Положи наручники в ящик моего стола, — сказал я.
— Хорошо, — ответил сержант.
— Слушай, передай Пёрселу...
— Идите домой, лейтенант, — мягко сказал он. — На улице прекрасная погода. Мы сами разберемся.
— Я подам иск против этого парня, — сказал я. — Оформи задержание на капитана Гидри. Не позволяй никому пальцем его тронуть.
— Без проблем, лейтенант, — пообещал сержант.
Я прошел на негнущихся ногах через зал, лицо мое онемело под взглядами всех присутствующих полицейских. Рука все еще дрожала, когда я заполнял исковое заявление против никарагуанца, обвиняя его в вооруженном нападении, похищении детей и убийстве.
* * *
На улице солнечный свет ударил по глазам. Я зашел в тень, чтобы глаза привыкли к свету, и заметил Клита, который шел ко мне в желто-красной футболке Луизианского университета с обрезанными по локоть рукавами и в красно-белых шортах. Тень от здания падала ему на лицо и создавала впечатление, что он весь распадается на части.
— В чем дело, Дейв? — спросил он, искоса взглядывая на меня, но не встречаясь со мной глазами. Он смотрел так, как будто сосредоточился на чем-то прямо за моим правым ухом.
— Я привез сюда никарагуанца. Люди Диди Джи сгрузили его ко мне в док.
— Толстяк расправляется с конкурентами, что ли?
— Я подумал, что, может, ты захочешь с ним разделаться.
— За что?
— Ну, может, ты встречался с ним раньше.
Он зажег сигарету и выдохнул дым в залитый солнцем воздух.
— Ты знаешь, что у тебя кровь на правой руке? — сказал он.
Я вытащил платок и замотал пальцы.
— Что случилось? — спросил он.
— С Нейтом Бакстером произошел несчастный случай.
— Ты ударил Нейта Бакстера? Господи, Дейв, что ж ты делаешь?
— А ты почему пускал в ход кулаки, Клит?
— Один негодяй уже за бортом. Что тебя беспокоит?
— Плохой коп воспользовался бы сделанным вскользь замечанием. Он предложил бы Старкуэзеру встретиться с глазу на глаз и убил его. Но ты, по крайней мере, не прятался за свой значок.
— Ты как-то сказал мне, что вчерашний день — это разрушенное воспоминание. Так что у меня нет воспоминаний из вчерашнего. В любом случае, меня это не волнует.
— Признай это, иначе уже никогда от этого не избавишься, Клит.
— Ты думаешь, что все это грязные политические игры, в которые впутаны принципы, национальная неприкосновенность или еще что. Те, о ком ты говоришь, — кучка извращенцев и импотентов, подсевших на героин. Как ты их устранишь — неважно. Посадишь или отправишь их на тот свет, всех будет интересовать только то, что больше их рядом нет. Мой дядя патрулировал на Айриш-кэнел в сороковые годы. Когда они поймали ребят, отиравшихся в этом месте, они переломали им руки и ноги бейсбольными битами, не тронув одного, чтобы он увез остальных из города. И никто потом не жаловался. Никто не стал бы жаловаться, если бы мы сделали так сегодня.
— Эти парни не нанимаются на временную подработку.
— Да ну? Что ж, подумаю об этом, когда выпадет шанс. В данный момент меня волнует моя семейная жизнь. Я тут немножко вспылил, и Лоис теперь думает, что это конец.
— А тебе не кажется, что ты слишком долго занимаешься всей этой домашней чепухой?
— Прости, что надоедаю этим тебе, Седой.
— Я собираюсь убрать этих парней. Надеюсь, тебя в этот момент там не будет.
Он бросил сигарету вслед проезжавшему грузовику. На боку машины была изображена девушка в купальнике.
— Почему я там должен быть? — сказал он. — Я всего лишь парень, который перенес тебя двумя пролетами ниже, спасая от пуль, пока один придурок пытался изрешетить нам уши из винтовки 22-го калибра.
— Ты не мог выиграть в той игре, которую устроил в прошлую субботу.
— Да? Звучит, как на собрании анонимных алкоголиков. Ну, увидимся. Держись подальше от выпивки. Я выпью за двоих. Вот паршивая жизнь.
Он пошел назад к своему автомобилю, шлепая сандалиями по тротуару, — большой, неуклюжий мужчина с красным, в шрамах, лицом, напомнившим мне перезревшую дыню, которая вот-вот лопнет на солнце.
* * *
Я изображал из себя прагматика, циника, все повидавшего ветерана войны, пропойцу, источающего сарказм, последнего из луизианских смутьянов; но, как большинство людей, я верил, что правосудие свершится, все проблемы решатся, появится кто-то, держа Конституцию в руке. После обеда я выставил телефон на столик на палубе, пока убирал дом: отполировал латунь и стекло, почистил песком и вновь покрыл лаком шлюз. Потом надел ласты и очки и окунулся в озеро, ныряя в желто-зеленый свет и чувствуя, как силы наполняют легкие и грудь, свободную от алкоголя, а потом вынырнул, разбрызгивая воду, в ушах звенело, но это был не телефонный звонок.
Наконец, в полседьмого вечера позвонил капитан Гидри и сообщил, что никарагуанец остался под стражей, и он сам будет его допрашивать утром, а также свяжется с начальником Фицпатрика из Федерального бюро.
Я пригласил Энни к себе на ужин, и мы жарили мясо у меня на хибати, а потом ели под зонтиком в этот остывающий от жары вечер. Западный горизонт пылал вечерней зарей, потом облака окрасились в розовый и пурпурный цвета, и в конце концов на вечернем небе появились огни города.
На следующее утро я сделал сто приседаний, позанимался часок с легкими гантелями, слушая снова и снова старую пластинку Айри Лежена «La Jolie Blonde». Потом составил список покупок и попросил мальчишку, жившего ниже по берегу, подходить к телефону, пока я ездил в одну компанию, предоставлявшую займы, где взял три тысячи долларов под залог моего дома.
Когда я вернулся, солнце стояло уже прямо над головой, белея на чистом небе. Полчаса назад звонил капитан Гидри. Я позвонил ему по межгороду в участок Первого округа, где мне ответили, что он сейчас на собрании и будет не раньше, чем через два часа. Тогда я позвонил начальнику Фицпатрика в отдел надзора за алкоголем, табакокурением и ношением оружия.
— Что вы ожидали от меня услышать этим утром? — спросил он. Я почти видел, как его рука сжимает телефонную трубку.
— Я думал, что, может, вы уже допросили никарагуанца.
— Ты бы лучше встал пораньше утром да почистил зубы в туалете.
— Как прикажете понимать?
— Одного из них ты арестовал; и надо же было додуматься привести его к тем же людям, которые пустили тебя по ветру. Они посадили его в камеру на верхнем этаже. Ночью парочке отвязных черных ребят не понравился запах у него изо рта, они сунули его голову в водосток, который шел по полу, и свернули ему шею.
Глава 10
После обеда я вернул Энни тысячу долларов, которые она внесла как залог за меня, а потом изучил списки дел по коммерческой собственности в судах округов Джефферсон, Орлеанс и Сент-Бернард, в которых числилось имя проныры Ларри Уайнбюргера. Я обнаружил, что он в большой степени был «хозяином трущоб», но если и владел публичным домом в одном из этих трех округов, то значился под другим именем.
Вечером я пошел на встречу анонимных алкоголиков, а позже по дороге заехал за Энни, чтобы с ней пообедать. Ночь выдалась жаркой, и я лег спать на палубе своей лодки, хотя это, пожалуй, было и небезопасно. Но я чувствовал себя в тот момент настолько дискредитированным, что сомневался, чтобы мои злоключения, повторяющиеся, как сказка про белого бычка, могли кому-нибудь угрожать. Всю ночь над озером шумел ветер, и я заснул так крепко, что меня разбудило только бьющее в глаза солнце.
Я сходил на утреннюю встречу анонимных алкоголиков во Французском квартале, потом купил оладьи и кофе в кафе «Дю Монд» и, присев на скамейку в Джексон-сквере, стал смотреть на уличных художников, рисующих портреты и шаржи туристов. В тени еще было прохладно, с реки дул легкий ветерок. Пахло кофе и выпечкой, замороженными креветками, зеленью и цветами, влажным камнем, мокрыми, сбрызнутыми водой из газонных пульверизаторов банановыми листьями, которые вымахали выше окружавшего парк железного забора с острыми наконечниками поверху. Я зашел в собор Святого Людовика и купил маленькую книжку, где описывалась история возведения собора. Потом, сидя на скамейке, листал книжку, а в нескольких футах от меня уличный музыкант-негр играл на гитаре с узким грифом.
Я уже был готов к тому, чтобы прекратить преследование. Я знал, что я не трус и не лодырь, но по какой-то очевидной причине должен был дать себе время восстановиться. Я больше не мог позволить так себя изнурять. Я уже слетел с катушек, и мне хватало нескольких минут, чтобы после одного выпитого стакана дойти до полной отключки (как говорили на наших встречах, где упал, там и встал), и если бы я опять сорвался, то не уверен, что смог бы когда-нибудь выкарабкаться.
После того как мне пришла в голову идея судиться, я даже подумывал прокрасться в дом Уайнбюргера или в его адвокатскую контору. Я знал людей, которые могли бы мне помочь добиться своего. К их числу относились воры, промышлявшие на автомойках, где они делали слепки ключей от дома со связок, на которых были и ключи зажигания; один очень ловкий человек, работавший в службе техпомощи, мог стащить крышку распределителя зажигания из машины, хозяина которой он хотел обокрасть, взломав дверь его дома; а потом, взяв машину на буксир, объезжал вокруг квартала, делал дубликаты ключей на станке, который стоял у него в грузовике, возвращал машину с липовым счетом за ремонт и через неделю обчищал квартиру.
Но делать этого не стоило. Уайнбюргер, малыш израильтянин, Филип Мерфи и генерал были не главным злом общества, потому что существовали другие, гораздо более серьезные и могущественные противники, чем я предполагал. Как только в этих ребятах перестали бы нуждаться, их бы выбросили за борт. Это заключение, к которому пришел человек, сидя в тени банановых деревьев на каменной скамье в прохладное утро, звучало цинично, но большинство честных и опытных копов сказали бы вам то же самое. Вот, например, Верховный суд можно легко упрекнуть в существовании магазинов с порнографической литературой и секс-шоу, ведь обычно они процветают, потому что кто-то из работников суда наживается на этом. Подростки употребляют наркотики не потому, что родители и учителя им позволяют. Они подсаживаются на наркоту, потому что взрослые продают ее подросткам. Здесь нет никаких физиологических тайн, никаких социологических загадок.
Когда люди начинают от чего-либо уставать, значит, скоро это закончится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40