» — подумал я. На мне был пиджак и галстук. Арчи был прав. Зачем торопить события, если можно просто бросить биту в голову подающего мяч?
Я припарковал машину на улице и отправился на вечеринку. Тротуар весь покоробило и вздыбило крупными корнями, протянувшимися под асфальтом. Я застегнул пиджак на все пуговицы, чтобы не было видно пистолета, причесался, пригладил ладонью галстук и пошел прямо к кирпичному входу, твердо глядя в глаза проверявшему в дверях приглашения.
Он, наверное, работал в охранной фирме, и ему не доводилось задерживать кого-либо более серьезного, чем юные возмутители спокойствия на вечеринках.
— У меня нет приглашения. Я новоорлеанский полицейский, — сказал я.
— Можно взглянуть на ваше удостоверение?
— Вот это прием. Позвоните в отделение Первого округа и сообщите, что здесь находится лейтенант Дейв Робишо.
— Думаю, вы пьяны, сэр.
Я прошмыгнул мимо него, зашел в бар и взял с подноса бокал шампанского. Комнаты были обставлены французской антикварной мебелью: темно-красными диванами с резным обрамлением из орехового дерева; на стенах висели старинные часы, украшенные золотом и серебром, и портреты маслом представителей военного рода, уроженцев юга, времен войны 1812 года. Полы светлого крепкого дерева были натерты до такого блеска, что выглядели пластиковыми. Все столешницы, латунные канделябры, пепельницы, стеклянная вытяжная труба с подсветкой и отполированные резные украшения сияли так, как будто их непрерывно протирали мягкой тряпочкой.
Присутствующие были пожилого возраста, несомненно, богаты, уверенны в себе, в своих друзьях, в реальности мира изящных манер и преуспевания, в котором они жили. Волосы женщин отливали синевой, вечерние платья ярко сверкали, шеи и запястья украшали драгоценности. Мужчины в белых смокингах держались так, словно возраст больше не является физической проблемой их жизни, в отличие от бедных, а борьба за выживание им уже непонятна. То, что я не принадлежал к их кругу, было очевидно, но они с большим участием и вежливостью смотрели прямо на меня.
Тем временем входной охранник о чем-то шептался с двумя другими, похожими на нанятых полицейских, и все трое пристально меня разглядывали. Я поставил пустой бокал шампанского, взял еще один и прошел через старинные двери на задний дворик, где несколько поваров-негров в белых жакетах готовили напитки из виски пополам с водой, смешивая их с сахаром, льдом и мятой, и жарили на вертеле поросенка. Ветер шелестел в кронах дубов, банановых деревьев и бамбука, обрамлявших лужайку, и рябил темную, как бургундское вино, воду в бассейне без подсветки. Один из пожилых поваров отмахивался рукой от дыма.
— Куда ушел генерал? — спросил я его.
— Он выпивает с другими джентльменами в библиотеке.
— Мне бы не хотелось еще раз пробираться через толпу. Есть ли другой путь в библиотеку?
— Да, конечно. Пройдите назад через кухню. Там девушка подскажет, где библиотека.
Я пошел по подстриженной лужайке, миновал огромную кухню в колониальном стиле, стены в которой были выложены кирпичом. Здесь три черные девушки-служанки приготовили закуски и вышли с ними в коридор. Я увидел в слегка приоткрывшуюся дверь библиотеки двух мужчин с высокими стаканами в руках, которые разговаривали с кем-то, сидевшим, скрестив ноги, в кресле. Одного из мужчин я сразу же узнал. Толкнув дверь, я отпил из бокала с шампанским и улыбнулся всем троим.
Генерал прибавил в весе со времен фотографии в газете, но загар так глубоко въелся в кожу, что не сошел до сих пор. Он весь светился здоровьем, седые волосы были подстрижены по-военному коротко, а взгляд холодных синих глаз был тверд и спокоен, как у человека, которого никогда не останавливали сложности или сомнения в вопросах морали.
— Как поживаете, генерал? — начал я. — Удивительно, кого только не встретишь на коктейлях в эти дни. Я, конечно, себя имею в виду. Но что здесь делает такой персонаж, как проныра Уайнбюргер? Большинство людей, видя этого человека поблизости, звонят в компанию «Оркин».
— Я позабочусь об этом, — сказал Уайнбюргер и протянул руку к телефону.
— Все нормально, — прервал генерал.
— Я бы не сказал, — продолжал я. — Похоже, кое-кто из ваших кадров начинает выходить из тени. У меня есть парочка фотографий Бобби Джо Старкуэзера, где он запечатлен лежащим на задах своего охотничьего домика. Можете получить их в качестве открыток.
— В моем доме с вами будут обращаться как с гостем, даже если вы пришли без приглашения. Можете вернуться в бар или остаться.
— Мне и здесь хорошо.
— Вы, должно быть, слишком много выпили или просто одержимы навязчивой идеей, — сказал он. — Но в вашем пребывании здесь нет никакого смысла.
— Вам следовало бы остаться в регулярной армии, генерал. Эти ребята, работающие на вас, вряд ли даже соответствуют мафиозным стандартам. Уайнбюргер — это просто брильянт в их коллекции. Как-то раз один наивный коп из Первого округа попросил его выступить защитником группы бедняков с Гаити, а он ответил: «Я слишком занят товарными марками продуктов питания». Вот такие любители и убили IPs.
— Что вам известно о IPs?
— Я тоже служил во Вьетнаме, только мое подразделение погибло, защищая невинных людей. Не думаю, что вы можете сказать то же самое.
— Как вы смеете! — воскликнул он.
— Умерьте свою благородную ярость. Вы с ног до головы вымазаны в крови Сэма Фицпатрика, и я собираюсь привлечь вас за это.
— Не обращайте внимания. Он пьян, — сказал Уайнбюргер.
— Я подкину вам еще кое-какую проблему, — продолжал я. — Я навещал отца девятнадцатилетней девушки, которую убили люди Сегуры. Интересно, захотели бы вы встретиться с ним лицом к лицу и объяснить, зачем ей нужно было отдавать свою жизнь из-за грязной игры, в которую играете вы и ваши кретины.
— Убирайтесь.
— Вы во Вьетнаме потеряли сына. Думаю, если бы он был жив, он бы считал вас позором семьи.
— Уходите из моего дома. И никогда больше не приходите сюда!
— Вам от меня покоя не будет, генерал. Я стану самым большим несчастьем в вашей жизни.
— Нет, не станешь, Робишо, — возразил Уайнбюргер. — У тебя во рту вечный двигатель, да еще из него сильно воняет. Ты просто маленькая нервная птичка, которая всем надоедает.
— Уайнбюргер, как, по-твоему, ты здесь оказался? Благодаря тому, что ты блестящий адвокат? Большинство этих людей не любят евреев. Сейчас они платят за твою задницу, но когда перестанут в тебе нуждаться, ты, скорее всего, закончишь свои деньки, как Бобби Джо или Хулио. Подумай об этом. Если бы ты был генералом, стал бы держать возле себя слизняка вроде тебя самого?
— Кругом, шагом марш отсюда! Кое-кто из твоих коллег хочет поговорить с тобой, — ответил Уайнбюргер.
Позади меня стояли двое полицейских в униформе. Они были молоды, без шляп, и чувствовали себя очень неловко в этой ситуации. Один из них попытался улыбнуться мне.
— Неважный вечер, лейтенант? — сказал он.
— Пусть вас это не беспокоит, — ответил я. — Я ношу с собой кассету с чудным рок-н-роллом. Просто расстегните мой пиджак и вытащите ее.
Его рука почти что ласково скользнула по моему животу и достала из кобуры мой пистолет 45-го калибра.
— Пройдите с нами. Мы выведем вас через боковую дверь, — сказал он. — Но в машине мы вынуждены будем надеть на вас наручники.
— Ладно, все нормально, — ответил я.
— Эй, Робишо, позвони тому поручителю, цветному, из общества «Защита». Он работает в кредит, — крикнул вслед Уайнбюргер.
В дверях я оглянулся на генерала, который сидел подняв бровь, отчего по лбу пошли морщины, и уставившись в пространство.
* * *
Они отвезли меня в вытрезвитель в деловой части города. Я проснулся с первыми, серыми лучами света на железной койке с процарапанными на ней именами и ругательствами, часть из которых уже заржавела. Медленно сел, зажатый с обеих сторон другими койками. В нос мне ударил запах застарелого пота, сигаретного дыма, алкоголя, мочи, блевотины и переполненной параши в углу. На всех койках, прикованных к стенам, и даже на полулежали, похрапывая, алкаши, выжившие из ума бомжи, дебоширы, все в крови, доставленные из баров, несколько полных отморозков и охваченных беспокойством водителей из среднего класса, задержанных в нетрезвом виде и надеявшихся, что с ними обойдутся со всей вежливостью, достойной их благопристойности.
Я в одних носках пробрался к параше и склонился над ней. Желтый потолок украшали надписи, выжженные зажигалками. От параши воняло до рези в глазах, а похмелье уже начало сжимать сосуды в голове железным обручем. Спустя десять минут охранник и приближенный к начальству зэк в белой спецодежде открыли засов на двери и вкатили стальную тележку с едой: яичницей-болтуньей, овсянкой и кофе, от которого пахло йодом.
— Пора перекусить, джентльмены, — сказал охранник. — Условия у нас не фонтан, но сердца не каменные. Если у вас есть планы остаться сегодня на ланч, то в меню — спагетти с тефтелями. И, пожалуйста, не спрашивайте салфетки. Да, еще: есть, конечно, большой соблазн, но не пытайтесь унести еду с собой в карманах.
— Кто это такой, черт бы его побрал? — спросил один солдат, сидящий на полу.
На шее у него свободно болтался галстук, на рубашке не осталось ни одной пуговицы.
— Это очаровательный молодой человек, — ответил я.
— Самое место для недобитого комика, — сказал он, щелчком бросив окурок в стенку над парашей.
Я дождался, пока зэк раздаст бумажные тарелки с яичницей и овсянкой, а охранник выйдет за дверь, после чего подошел к решетке и стукнул по ней кольцом, чтобы привлечь внимание охранника. Он без всякого выражения взглянул на меня и заморгал, пытаясь скрыть узнавание и смущение.
— Суд будет в восемь? — спросил я.
— Вас туда в наручниках поведут. Но в котором часу, не знаю, — сказал он, чуть не добавив «лейтенант», но успел плотно сжать губы.
— А кто председательствует сегодня утром?
— Судья Флауэрс.
— О нет.
— Хотите адвоката?
— Нет, пока что нет. Ну, в любом случае, спасибо, Фил.
— Держитесь. Не поддавайтесь им. И все будет хорошо. У каждого бывает тяжелый вечер.
Какой-то старик с нечесаной, желтой от табака бородой присел ко мне на койку. На нем были дешевые ковбойские сапоги, джинсы, сидевшие на нем шароварами, и рубашка из плотной ткани с обрезанными рукавами.
— Вы не будете есть? — спросил он.
— Нет. Забирайте.
— Спасибо, — поблагодарил он и начал запихивать яичницу в рот пластмассовой ложкой. — У тебя в голове уже пауки зашевелились?
— Да.
— Загляни в мой сапог, — сказал он. — На проверке они ее не заметили, когда трясли меня. Глотни чуток. Это живо загонит пауков обратно в гнездо.
Я посмотрел на бутылку виски, спрятанную в сапоге. Глубоко вздохнув, облизал потрескавшиеся губы. Дыхание мое было тяжелее, чем запах в камере. Скоро начнет трясти, весь покроюсь потом, может, даже сухая рвота начнется. Интересно, как я буду смотреться перед судьей Флауэрсом, известным юристом утренних заседаний, который нагоняет на алкашей священный ужас с каждым ударом своего молотка?
— Сейчас я пас, но твою доброту ценю, приятель, — сказал я.
— Пользуйся. И не позволяй им на тебя набрасываться, сынок. Я столько раз представал перед этим судом, что они со мной уже не возятся. Судья дает мне тридцать дней и отпускает. Так что ничего страшного. Мы их держим на коротком поводке.
Не прошло и получаса, как перед дверьми вытрезвителя появился сержант Мотли в сопровождении охранника. Он курил сигару, спокойно наблюдая, как охранник открывает замок. Рубашка на нем сидела так плотно, что в просветах между пуговицами торчали, как проволока, волосы на черной груди.
— Идем с нами, Робишо, — сказал он.
— Посетителям зоопарка запрещено появляться до обеда, — ответил я.
— Пойдем, пойдем, — повторил он.
Я пошел между ним и охранником в дальний конец тюремного коридора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40