Если тратить на каждого целый день, то светит мне проторчать здесь не меньше недели. Это если вдруг мне повезет и я сразу наткнусь на Дюпона.,. Хотя в этом плане мне никогда не везло. Вечно приходилось перебирать всю стопку вариантов до конца, и правильный ответ неизменно лежал в самом низу…
— Есть ли у интерната какие-то особенности по половозрастному составу? Например, кого больше: молодых или пожилых? Мужчин или женщин?
— Знаете, я затрудняюсь ответить с ходу… По-моему, особых перекосов в ту или иную сторону нет. — Он вдруг оживляется. — А вы знаете, среди них даже дети есть! То есть настоящие дети, которые погибли в прошлой жизни до совершеннолетия!..
— Им-то, наверное, легче, чем другим, привыкнуть к новому телу?
— Зато нам с ними труднее работать, Виталий Петрович. Ведь одно дело, когда человек уже прожил одну | жизнь, овладел какой-то профессией, в целом — состоялся как личность. И совсем другое, когда психологическому шоку, связанному с реинкарнацией, подвергается подросток. После реинкарнации эти отроки готовы поверить в любую чушь, понимаете?..
— Не очень.
— Ну ладно, это вы еще сами увидите… Понимаете, когда незрелый разум сталкивается с такими явлениями, как реинкарнация, переселение душ, то единственное, что он может из этого вынести, так это веру в существование бога. Всемогущего и всемилостивого. Бывают инвалиды детства, и это страшно. Но религиозные фанатики в лице подростков — гораздо страшнее, Виталий Игоревич, поверьте мне…
Как интересно в этом повзрослевшем вундеркинде сочетаются деловитость администратора и нормальные человеческие качества… Обычно с первого взгляда удается определить, кто перед тобой: свинья или благородный человек, эгоист или филантроп, мерзавец или добряк. А тут и не поймешь сразу, чего в моем собеседнике больше: стремления служить своим шефам из ОБЕЗа любой ценой или искреннего желания помочь людям, попавшим в безвыходную ситуацию. Хотя, с другой стороны, зачем мне это? Какая разница, кто этот тип по своей сути? Разве не все равно, гнилая у него душа или белоснежная, если главное для меня — выполнить свою миссию? Любой ценой, кстати…
— А что вы можете мне рассказать о персонале вашего… интерната, Фокс Максимович?
Странно. Вопрос мой вызывает у него явно не ту реакцию, на какую я рассчитывал. Особенно если учесть, что никакой такой особой реакции на подобный вопрос я и не предполагал.
Похоже, впервые за все время нашей беседы заведующий начинает нервничать.
— А что именно вас интересует? Пол, возраст или сколько нашим сотрудникам платят за их неблагодарную, но секретную работу? Или как им приходится здесь дневать и ночевать на протяжении нескольких месяцев, поскольку работают они, в силу удаленности интерната от крупных населенных пунктов, так называемым «вахтовым методом»?! Как какие-нибудь нефтяники-бурильщики!.. С той разницей, что, в отличие от нефтяников, они не могут даже близким людям признаться, где именно работают и с каким контингентом!..
— И как же они выходят из этого положения? — невозмутимо интересуюсь я.
— Основная легенда такая: правительственная программа по излечению тяжелобольных детей, жертв генетических мутаций, — изрекает, не глядя на меня, Лабецкий.
— И ни одной утечки информации об истинном положении дел в интернате до сих пор не было?
Теперь он не взрывается, вопреки моим ожиданиям. Наоборот, сникает, вяло покачав отрицательно своей пышной шевелюрой. Ссутулившись, упирается взглядом в стол. Как взятый с поличным преступник на допросе, честное слово!
Что-то здесь не так. Но что? И не может ли это «что-то» быть связано с моей миссией? Надо будет попросить Астратова провести соответствующую проверку.
Предположим, Дюпону — если он, конечно, находится среди этих ста пятидесяти «лилипутов», как их называет Гульченко, — удалось каким-то образом привлечь на свою сторону кого-то из работников интерната. Шантажом ли, подкупом ли, угрозами ли — это неважно. Важнее другое. О чем Дюпон мог бы попросить своего нового сторонника? И зачем ему вообще потребовалось бы вербовать себе сторонников?
Ладно, это мы обдумаем как-нибудь потом, на досуге.
Что я еще от него хотел? Ах да…
— Скажите, пожалуйста, Фокс Максимович, чем занимаются ваши воспитанники? Как проводят время? Есть ли какие-то общие и обязательные для всех мероприятия?
Лабецкий пожимает плечами:
— Я уже говорил: мы никому ничего не навязываем. Если не считать ежедневного показа фильмов после ужина. У нас есть довольно неплохой кинозал, с самой современной техникой. Туда ходят, конечно, не все, но мы готовы показывать ту или иную картину даже ради одного-единственного зрителя… Фильмы в основном самые свежие. Даже такие, премьера которых в массовом прокате еще не состоялась…
— Спасибо, но меня интересует не досуг, Фокс Максимович. Как обстоит дело с более серьезными занятиями?
По лицу Лабецкого видно, что он искренне не понимает, к чему я клоню.
— Проблема в том, Виталий Игоревич, что наш контингент весьма неоднороден в плане профессий. Есть у нас и банкиры, и политики, и поэты, и артисты, в том числе и очень известные… И представителей рабочего класса хватает, и инженеров. Разумеется, бывших… Поэтому пытались мы поначалу организовать в интернате собственные мастерские. Нет-нет, ничего серьезного производить им не давали. Детские мягкие игрушки, разную бытовую мелочевку… Но это как-то не прижилось. Мне кажется, в первую очередь потому, что когда человек занимается бесплатным, да еще не интересующим его по-настоящему делом — толку не будет…
— Значит, ваши воспитанники, я извиняюсь, бьют баклуши днями напролет?
Нарочно грублю, чтобы посмотреть, как доктор наук будет реагировать.
Он реагирует как надо. То есть обижается и даже где-то оскорблен столь гнусным намеком на то, что в вверенном ему заведении царит безделье.
— Ну зачем вы так?.. Недавно нам удалось организовать для желающих — а их оказалось немало — учебные курсы. Что-то вроде вечерней школы в сочетании с заочным вузом. Не все же в прошлой жизни имели возможность получить полноценное образование… Правда, пришлось преодолеть ряд трудностей, связанных с привлечением преподавателей со стороны. Но эту заботу взяли на себя ваши коллеги.
— То есть?!.
— Ну, то есть сотрудники Общественной Безопасности, — терпеливо поясняет Лабецкий.
Ах вот как! Поздравляю, господин бывший инвестигатор: вас, кажется, уже зачислили в штат ОБЕЗа. Правда, без вашего письменного заявления, но ведь это мелочи, не правда ли?..
— Если у вас больше нет ко мне вопросов, Виталий Игоревич, то я распоряжусь, чтобы вас разместили в жилом корпусе, — говорит тем временем Лабецкий. — Через час будет ужин, а вы наверняка хотите принять душ с дороги…
Э нет, красавчик, так быстро ты от меня не отделаешься!
— Спасибо за заботу, — выдавливаю из себя улыбку, как зубную пасту из тюбика. — Но прежде чем окончательно стать одним из ваших воспитанников, я хотел бы поработать с документами, и желательно — без свидетелей…
— С какими документами? — удивленно поднимает он свои пышные брови.
— Ну, насчет документов — это я так, по старой привычке… Видите ли, я хотел бы заочно познакомиться с вашими воспитанниками. Досье, анкеты, фотографии и все прочее в этом роде.
— Знаете, Виталий Игоревич, а никаких досье у нас нет, — растерянно говорит мой собеседник. — Имеется лишь самодельная база данных, куда я вношу сведения… в моем компьютере… — Он кивает на монитор, на котором уже несколько минут висит смешная заставка в виде ежика, пыхтящего зажженной сигаретой и время от времени восклицающего: «Ка-айф!»
— Что ж, — невозмутимо говорю я. — Тогда оставьте меня наедине с вашим компом часика этак на два… Не бойтесь, не сломаю. В прошлой жизни мне приходилось иметь дело и с более сложной техникой… Вундеркинд не осмеливается возражать.
Он с готовностью уступает мне свой сомнительный стул и щелкает клавишами, выводя на экран длинный список, в котором каждая фамилия обозначена гиперссылкой на персональный файл.
Перед уходом Лабецкий все-таки смягчается: — Я позабочусь, чтобы ужин для вас сегодня оставили в столовой. В виде исключения…
Часть III. ВЗРОСЛЫЙ ДОМ
Душа моя, ну что я должен сделать, Чтоб ты скоропостижно умерла?
Слан Этенко
Глава 1. В КАРЛИКОВЫХ ГОСУДАРСТВАХ ЖИВУТ НЕ КАРЛИКИ
Единственное место, где человек, постоянно обитающий среди множества людей, может почувствовать себя в полном одиночестве, — это туалет с прочной задвижкой. Правда, не все это ценят. Обычно все стремятся как можно быстрее сделать свое дело и покинуть кафельную кабинку размером метр на полтора, где так уютно журчит вода в неисправном сливном | бачке и где никто не мешает предаваться философским размышлениям о смысле жизни (а вернее, о его отсутствии), о тщетности обывательских устремлений к благополучной сытости и о мимолетности всех наслаждений, в том числе и самыми изысканными деликатесами…
Для меня же подобное уединение представляет особую ценность. Тут я могу свободно подводить промежуточные итоги выполнения задания. К сожалению, я не могу себе позволить роскошь пользоваться записными книжками или комп-нотом, так что приходится их заменять рулоном туалетной бумаги марки «Идеал». Этот писчий материал слишком мягкий, поэтому я вынужден складывать его в несколько раз и применять очень жирный карандаш, чтобы грифель не протыкал бумажные листки. Будь я в прошлом настоящим спецагентом, я бы, конечно, выполнял все логические операции в уме, но за время работы в Инвестигации у меня сложилась скверная привычка стимулировать свою мыслительную деятельность каракулями на бумаге—в принципе, абсолютно ненужными.
Сейчас, восседая на жестком стульчаке, я пытаюсь очертить круг лиц, которых можно и должно подозревать в качестве кандидатов на роль Дюпона. Перебираю в памяти тех обитателей интерната, которые успели привлечь мое внимание.
Две недели — небольшой срок, чтобы тесно познакомиться более чем с сотней экс-покойников и тем более чтобы испытать на прочность их выдумки о себе.
Тем не менее большинство из объектов проверки я отбросил чуть ли не с первых же минут разговора с ними. Слишком очевидным было отсутствие у них всякой настороженности и интереса по отношению ко мне. Дюпон вряд ли вел бы себя так. Во всяком случае, именно на это я рассчитывал.
Кое-кого пришлось проверять дополнительно. Как самому, так и с помощью Астратова, связь с которым я поддерживал, пользуясь коммуникатором Лабецкого.
Все эти люди в конечном счете тоже оказались вне подозрений.
И теперь на серой, рыхлой бумаге я выписываю .столбиком фамилии тех, кто числился у меня на особом счету.
Эти люди — моя последняя надежда. А может, и надежда всего человечества. Если Дюпона среди них нет, то, значит, всевышний, если он существует, затаил большой зуб на нас, смертных, решив не содействовать нашим поискам.
Конечно, остается еще чахоточная надежда на то, что злодей, решивший казнить всю планету, обнаружится среди тех восьмисот детишек, до которых еще не добрались реинкарнаторы, но с каждым днем в это верится все меньше.
Какой-то просчет имеется в этой фантастической затее с оживлением душ, раз гигантская работа многих тысяч человек обещает пойти насмарку.
И опять, как и до приезда во Взрослый Дом, мне кажется, что я близок к разгадке нашей неудачи, но озарение, подобное тому, которое известно по историческим анекдотам из жизни Архимеда и Ньютона, ко мне не приходит.
Эх, был бы сейчас здесь Слегин!.. Вдвоем мы быстрее бы разобрались, кто есть кто. Но Булат — далеко.
У него свой участок работы. Астратов поручил ему вновь пройтись по списку тех, кого реинкарнаторы уже обработали и кто не проявил себя «невозвращенцем».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
— Есть ли у интерната какие-то особенности по половозрастному составу? Например, кого больше: молодых или пожилых? Мужчин или женщин?
— Знаете, я затрудняюсь ответить с ходу… По-моему, особых перекосов в ту или иную сторону нет. — Он вдруг оживляется. — А вы знаете, среди них даже дети есть! То есть настоящие дети, которые погибли в прошлой жизни до совершеннолетия!..
— Им-то, наверное, легче, чем другим, привыкнуть к новому телу?
— Зато нам с ними труднее работать, Виталий Петрович. Ведь одно дело, когда человек уже прожил одну | жизнь, овладел какой-то профессией, в целом — состоялся как личность. И совсем другое, когда психологическому шоку, связанному с реинкарнацией, подвергается подросток. После реинкарнации эти отроки готовы поверить в любую чушь, понимаете?..
— Не очень.
— Ну ладно, это вы еще сами увидите… Понимаете, когда незрелый разум сталкивается с такими явлениями, как реинкарнация, переселение душ, то единственное, что он может из этого вынести, так это веру в существование бога. Всемогущего и всемилостивого. Бывают инвалиды детства, и это страшно. Но религиозные фанатики в лице подростков — гораздо страшнее, Виталий Игоревич, поверьте мне…
Как интересно в этом повзрослевшем вундеркинде сочетаются деловитость администратора и нормальные человеческие качества… Обычно с первого взгляда удается определить, кто перед тобой: свинья или благородный человек, эгоист или филантроп, мерзавец или добряк. А тут и не поймешь сразу, чего в моем собеседнике больше: стремления служить своим шефам из ОБЕЗа любой ценой или искреннего желания помочь людям, попавшим в безвыходную ситуацию. Хотя, с другой стороны, зачем мне это? Какая разница, кто этот тип по своей сути? Разве не все равно, гнилая у него душа или белоснежная, если главное для меня — выполнить свою миссию? Любой ценой, кстати…
— А что вы можете мне рассказать о персонале вашего… интерната, Фокс Максимович?
Странно. Вопрос мой вызывает у него явно не ту реакцию, на какую я рассчитывал. Особенно если учесть, что никакой такой особой реакции на подобный вопрос я и не предполагал.
Похоже, впервые за все время нашей беседы заведующий начинает нервничать.
— А что именно вас интересует? Пол, возраст или сколько нашим сотрудникам платят за их неблагодарную, но секретную работу? Или как им приходится здесь дневать и ночевать на протяжении нескольких месяцев, поскольку работают они, в силу удаленности интерната от крупных населенных пунктов, так называемым «вахтовым методом»?! Как какие-нибудь нефтяники-бурильщики!.. С той разницей, что, в отличие от нефтяников, они не могут даже близким людям признаться, где именно работают и с каким контингентом!..
— И как же они выходят из этого положения? — невозмутимо интересуюсь я.
— Основная легенда такая: правительственная программа по излечению тяжелобольных детей, жертв генетических мутаций, — изрекает, не глядя на меня, Лабецкий.
— И ни одной утечки информации об истинном положении дел в интернате до сих пор не было?
Теперь он не взрывается, вопреки моим ожиданиям. Наоборот, сникает, вяло покачав отрицательно своей пышной шевелюрой. Ссутулившись, упирается взглядом в стол. Как взятый с поличным преступник на допросе, честное слово!
Что-то здесь не так. Но что? И не может ли это «что-то» быть связано с моей миссией? Надо будет попросить Астратова провести соответствующую проверку.
Предположим, Дюпону — если он, конечно, находится среди этих ста пятидесяти «лилипутов», как их называет Гульченко, — удалось каким-то образом привлечь на свою сторону кого-то из работников интерната. Шантажом ли, подкупом ли, угрозами ли — это неважно. Важнее другое. О чем Дюпон мог бы попросить своего нового сторонника? И зачем ему вообще потребовалось бы вербовать себе сторонников?
Ладно, это мы обдумаем как-нибудь потом, на досуге.
Что я еще от него хотел? Ах да…
— Скажите, пожалуйста, Фокс Максимович, чем занимаются ваши воспитанники? Как проводят время? Есть ли какие-то общие и обязательные для всех мероприятия?
Лабецкий пожимает плечами:
— Я уже говорил: мы никому ничего не навязываем. Если не считать ежедневного показа фильмов после ужина. У нас есть довольно неплохой кинозал, с самой современной техникой. Туда ходят, конечно, не все, но мы готовы показывать ту или иную картину даже ради одного-единственного зрителя… Фильмы в основном самые свежие. Даже такие, премьера которых в массовом прокате еще не состоялась…
— Спасибо, но меня интересует не досуг, Фокс Максимович. Как обстоит дело с более серьезными занятиями?
По лицу Лабецкого видно, что он искренне не понимает, к чему я клоню.
— Проблема в том, Виталий Игоревич, что наш контингент весьма неоднороден в плане профессий. Есть у нас и банкиры, и политики, и поэты, и артисты, в том числе и очень известные… И представителей рабочего класса хватает, и инженеров. Разумеется, бывших… Поэтому пытались мы поначалу организовать в интернате собственные мастерские. Нет-нет, ничего серьезного производить им не давали. Детские мягкие игрушки, разную бытовую мелочевку… Но это как-то не прижилось. Мне кажется, в первую очередь потому, что когда человек занимается бесплатным, да еще не интересующим его по-настоящему делом — толку не будет…
— Значит, ваши воспитанники, я извиняюсь, бьют баклуши днями напролет?
Нарочно грублю, чтобы посмотреть, как доктор наук будет реагировать.
Он реагирует как надо. То есть обижается и даже где-то оскорблен столь гнусным намеком на то, что в вверенном ему заведении царит безделье.
— Ну зачем вы так?.. Недавно нам удалось организовать для желающих — а их оказалось немало — учебные курсы. Что-то вроде вечерней школы в сочетании с заочным вузом. Не все же в прошлой жизни имели возможность получить полноценное образование… Правда, пришлось преодолеть ряд трудностей, связанных с привлечением преподавателей со стороны. Но эту заботу взяли на себя ваши коллеги.
— То есть?!.
— Ну, то есть сотрудники Общественной Безопасности, — терпеливо поясняет Лабецкий.
Ах вот как! Поздравляю, господин бывший инвестигатор: вас, кажется, уже зачислили в штат ОБЕЗа. Правда, без вашего письменного заявления, но ведь это мелочи, не правда ли?..
— Если у вас больше нет ко мне вопросов, Виталий Игоревич, то я распоряжусь, чтобы вас разместили в жилом корпусе, — говорит тем временем Лабецкий. — Через час будет ужин, а вы наверняка хотите принять душ с дороги…
Э нет, красавчик, так быстро ты от меня не отделаешься!
— Спасибо за заботу, — выдавливаю из себя улыбку, как зубную пасту из тюбика. — Но прежде чем окончательно стать одним из ваших воспитанников, я хотел бы поработать с документами, и желательно — без свидетелей…
— С какими документами? — удивленно поднимает он свои пышные брови.
— Ну, насчет документов — это я так, по старой привычке… Видите ли, я хотел бы заочно познакомиться с вашими воспитанниками. Досье, анкеты, фотографии и все прочее в этом роде.
— Знаете, Виталий Игоревич, а никаких досье у нас нет, — растерянно говорит мой собеседник. — Имеется лишь самодельная база данных, куда я вношу сведения… в моем компьютере… — Он кивает на монитор, на котором уже несколько минут висит смешная заставка в виде ежика, пыхтящего зажженной сигаретой и время от времени восклицающего: «Ка-айф!»
— Что ж, — невозмутимо говорю я. — Тогда оставьте меня наедине с вашим компом часика этак на два… Не бойтесь, не сломаю. В прошлой жизни мне приходилось иметь дело и с более сложной техникой… Вундеркинд не осмеливается возражать.
Он с готовностью уступает мне свой сомнительный стул и щелкает клавишами, выводя на экран длинный список, в котором каждая фамилия обозначена гиперссылкой на персональный файл.
Перед уходом Лабецкий все-таки смягчается: — Я позабочусь, чтобы ужин для вас сегодня оставили в столовой. В виде исключения…
Часть III. ВЗРОСЛЫЙ ДОМ
Душа моя, ну что я должен сделать, Чтоб ты скоропостижно умерла?
Слан Этенко
Глава 1. В КАРЛИКОВЫХ ГОСУДАРСТВАХ ЖИВУТ НЕ КАРЛИКИ
Единственное место, где человек, постоянно обитающий среди множества людей, может почувствовать себя в полном одиночестве, — это туалет с прочной задвижкой. Правда, не все это ценят. Обычно все стремятся как можно быстрее сделать свое дело и покинуть кафельную кабинку размером метр на полтора, где так уютно журчит вода в неисправном сливном | бачке и где никто не мешает предаваться философским размышлениям о смысле жизни (а вернее, о его отсутствии), о тщетности обывательских устремлений к благополучной сытости и о мимолетности всех наслаждений, в том числе и самыми изысканными деликатесами…
Для меня же подобное уединение представляет особую ценность. Тут я могу свободно подводить промежуточные итоги выполнения задания. К сожалению, я не могу себе позволить роскошь пользоваться записными книжками или комп-нотом, так что приходится их заменять рулоном туалетной бумаги марки «Идеал». Этот писчий материал слишком мягкий, поэтому я вынужден складывать его в несколько раз и применять очень жирный карандаш, чтобы грифель не протыкал бумажные листки. Будь я в прошлом настоящим спецагентом, я бы, конечно, выполнял все логические операции в уме, но за время работы в Инвестигации у меня сложилась скверная привычка стимулировать свою мыслительную деятельность каракулями на бумаге—в принципе, абсолютно ненужными.
Сейчас, восседая на жестком стульчаке, я пытаюсь очертить круг лиц, которых можно и должно подозревать в качестве кандидатов на роль Дюпона. Перебираю в памяти тех обитателей интерната, которые успели привлечь мое внимание.
Две недели — небольшой срок, чтобы тесно познакомиться более чем с сотней экс-покойников и тем более чтобы испытать на прочность их выдумки о себе.
Тем не менее большинство из объектов проверки я отбросил чуть ли не с первых же минут разговора с ними. Слишком очевидным было отсутствие у них всякой настороженности и интереса по отношению ко мне. Дюпон вряд ли вел бы себя так. Во всяком случае, именно на это я рассчитывал.
Кое-кого пришлось проверять дополнительно. Как самому, так и с помощью Астратова, связь с которым я поддерживал, пользуясь коммуникатором Лабецкого.
Все эти люди в конечном счете тоже оказались вне подозрений.
И теперь на серой, рыхлой бумаге я выписываю .столбиком фамилии тех, кто числился у меня на особом счету.
Эти люди — моя последняя надежда. А может, и надежда всего человечества. Если Дюпона среди них нет, то, значит, всевышний, если он существует, затаил большой зуб на нас, смертных, решив не содействовать нашим поискам.
Конечно, остается еще чахоточная надежда на то, что злодей, решивший казнить всю планету, обнаружится среди тех восьмисот детишек, до которых еще не добрались реинкарнаторы, но с каждым днем в это верится все меньше.
Какой-то просчет имеется в этой фантастической затее с оживлением душ, раз гигантская работа многих тысяч человек обещает пойти насмарку.
И опять, как и до приезда во Взрослый Дом, мне кажется, что я близок к разгадке нашей неудачи, но озарение, подобное тому, которое известно по историческим анекдотам из жизни Архимеда и Ньютона, ко мне не приходит.
Эх, был бы сейчас здесь Слегин!.. Вдвоем мы быстрее бы разобрались, кто есть кто. Но Булат — далеко.
У него свой участок работы. Астратов поручил ему вновь пройтись по списку тех, кого реинкарнаторы уже обработали и кто не проявил себя «невозвращенцем».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65