Я говорю серьезно: эта жизнь не для вас Приедете домой, скажите, что заработали много денег, и никто ничего не будет знать Да и вы сами забудете о том, что было.
— Я должна подумать, — сказала она. — Подумаю и дам вам знать.
— Извините, решать придется сейчас. Что мешает вам согласиться немедленно? Необходимость принять решение чуть состарила ее, на миг прочертив под глазами морщинки, которые вскоре станут постоянными.
— Сказать — что? Потому что я боюсь.
— Чего?
— Всего. Что-то в этом кроется странное. Он обнял ее за плечи.
— Малышка, за кого ты меня приняла несколько минут назад?
— За итальянца.
— Предположим, что я действительно итальянец. Ты, наверное, наслышана про нас?
Чересчур наслышана, — ответила она. — Чересчур. Но что бы тебе ни рассказывали, одно известно всем: итальянцы не обижают хорошеньких женщин. Спроси своих приятельниц Кроме того, я чувствую, мы с тобой отлично поладим.
— Но ведь там будешь не ты. Там будет другой.
— Я тоже буду там. Я буду поблизости, пока не наступит время ехать домой. Она кивнула, словно в знак благодарности, и ее лицо разгладилось.
— Понимаешь, я легко пугаюсь, — сказала она. — И боюсь оставаться одна.
Глава 4
Спустя два дня, накануне отлета, у Марка возникли осложнения в собственном доме.
На целую неделю вперед у них были запланированы разные встречи и вечеринки, и Тереза, которая никогда прежде не возражала против его поездок, была раздражена сообщением о предстоящей командировке.
— Почему ты меня не предупредил?
— Я сам узнал только сегодня.
— Но почему на Кубу?
— Потому что наша компания хочет увеличить там свои капиталовложения.
— Ты же не говоришь по-испански.
— А мне и не нужно говорить по-испански. Я должен только определить стоимость здания.
— Сколько же тебя не будет?
— Неделю, наверное. Может, меньше.
— Я отменю все, что назначено на эту неделю, и мы полетим с тобой. Детям полезно побыть на солнце.
— Извини, но это невозможно.
— Почему?
Впервые за их совместную жизнь она не желала беспрекословно подчиниться его власти. В Сицилии он повернулся бы к ней спиной и удалился, ничего не ответив, а потом в течение дня или ночью в постели она изо всех сил старалась бы загладить свой проступок. Теперь же он мягко ответил:
— Потому что нет времени на сборы.
— Не так уж много времени требуется, чтобы заказать еще три билета.
— Я еду по делу, — сказал он ровным тоном, пытаясь на этом закончить разговор. — И на одном месте сидеть не буду.
— Но мы могли бы пожить в отеле где-нибудь на берегу, пока ты будешь занят своими делами.
— Нет, нельзя. Но если дети должны отдохнуть, почему бы вам не поехать в Майами? Солнца там сколько душе угодно плюс чистота и еда, к какой они привыкли.
— Надоело, — ответила она. — Не хочу больше. Почему ты никогда не берешь нас с собой?
— Потому что туда, где мне приходится бывать, с семьей не ездят. На Кубе сейчас революция; людей убивают на улице. В такое место не приезжают с женой и детьми. Я, наверное, еще раз туда полечу, и если к тому времени революция закончится, вы полетите со мной. Обещаю.
Но Тереза не успокоилась и обиженно молчала весь остаток дня. Впервые ему пришлось добиваться ее благосклонности, а не наоборот, как бывало после их немногочисленных ссор в прошлом.
* * *
Марк оставил Линде билет до Нью-Йорка на контроле, и когда он вошел в самолет, она уже сидела на своем месте. Он не смотрел на нее. Прошла стюардесса с охапкой журналов. Марк взял «Ньюсуик» и укрылся за ним. Когда он через несколько минут оглянулся, Линда что-то оживленно рассказывала своему соседу, который наклонился к ней и с интересом слушал. Марк заметил, что белый полотняный костюм идет ей больше, чем парчовое платье на сцене «Баварского замка». Она, по-видимому, понимала, почему он не хочет, чтобы их видели в самолете вместе И в рейсе из нью-йоркского аэропорта «Ла-Гардиа» до Майами они тоже сидели отдельно. На этот раз она сидела впереди него, во втором ряду, казалась умиротворенной и спокойной, выпила два виски, потом, нажав кнопку, вызвала стюарда и о чем-то с ним говорила, помогая себе изящными жестами танцовщицы с острова Бали. Позже, благоухающая и отчужденная, сопровождаемая взглядами мужчин, она проследовала в туалет, где пробыла довольно долго.
В Майами ему пришлось помочь ей при прохождении паспортных формальностей.
— Что это? — спросила она.
— Туристская карточка. Она тебе понадобится на Кубе.
— Ты не сказал мне, что мы едем за границу.
— Гавана — не заграница. Это — Соединенные Штаты в тропиках. Там говорят по-английски.
— Что ж, очень хорошо, — сказала она. — Я когда-то видела фильм про Кубу. С Элис Фей, да? Мне давно хотелось побывать в Гаване.
* * *
С высоты в десять тысяч футов Куба казалась сияющим островом в чехле из зелени. Самолет прорвался сквозь кучевые облака и воздушные течения и ранним вечером высадил их на Ранчо-Бойерос. И сразу они погрузились в теплый, как парное молоко, воздух, исходящий от пальм зеленоватый свет и нелепую толпу туристов в соломенных шляпах и с маракасами, которыми они непрерывно трясли. Теперь Марк и Линда были неразлучны. Марк вел Линду, и чем откровеннее выражали свое восхищение коренастые мужчины в безупречно накрахмаленных рубашках, неохотно сторонившиеся, чтобы пропустить их, и провожавшие ее горящими взглядами, тем крепче он прижимал к себе ее локоть. На лимузине они добрались до центра города, где Марк поселил Линду в отеле «Линкольн», а сам поехал в «Севилью». Там, как ему было, известно, остановился Кобболд.
Он зарегистрировался и получил номер на пятом этаже, выходивший окнами на узкую улицу с оживленным движением. И сама гостиница тоже была шумной, с голыми, выложенными плиткой полами и хлопающими дверями; прохладные стены ее еще не поглотили накопившуюся за день жару. Он принял душ, переоделся в легкий костюм и попытался позвонить Кобболду, но на коммутаторе ответили, что не могут его найти. Под предлогом недовольства номером он спустился к портье, и ему показали план гостиницы. Кобболд жил в надстройке на восьмом этаже, и номер его состоял из гостиной и спальни, которая, поскольку номер был угловым, продувалась с двух сторон.
Следующий час Марк потратил на беглый осмотр гостиницы и окружающей территории. «Севилья» была задумана в претенциозном стиле прошлого века, когда не скупились на место для внутренних двориков, коридоров и лестничных клеток. Лифты ходили медленно и управлялись лифтерами. Главный вход в гостиницу был расположен на улице Куартелес, где машины шли в одну сторону — к проспекту Марти и там сворачивали направо. Кроме того, в гостиницу можно было пройти с проспекта через пассаж с магазинами. Город находился на военном положении, и на улицах время от времени возникала стрельба, поэтому у каждого входа стоял солдат с автоматом.
Марк купил в табачном киоске «Гавана пост» — газету, выходящую на английском языке, и, быстро проглядев ее, узнал, что на улицах после ночных боев было подобрано пять трупов. Выйдя на Куартелес и повернув направо, против движения, он тотчас очутился на небольшой площади, где стояло на случай тревоги с полдюжины полицейских машин, вооруженных пулеметами. Было ясно, что окрестности «Севильи» никак не годятся для ликвидации Кобболда.
Служебный вход в гостиницу тоже не подходил для бегства после операции: в подвал можно было попасть либо на лифте, ждать которого приходилось в среднем три минуты, либо через дверь у подножья лестницы, которая, по-видимому, была постоянно на замке.
Марк отправился в бар, чтобы обдумать все эти обстоятельства за чашкой кофе, как вдруг его позвали к телефону. Это была Линда.
— Я же просил тебя не звонить, — сказал он.
— Извини, мне скучно. Разыскал своего приятеля?
— Пока нет.
— Я не знаю, чем заняться.
— Пойди посмотри город.
— Исключено. Ко мне пристают даже в холле. Пришлось подняться в номер. Можно мне прийти к тебе?
— Нет, лучше сиди на месте. Я подожду моего приятеля еще час, и если он не явится, пойдем куда-нибудь поужинать.
В девять Кобболда еще не было, поэтому Марк заехал на такси за Линдой, и они отправились в «Эль Бохио», ресторан, который рекламировался в «Гавана пост» как местная достопримечательность. Для привлечения туристов он был выстроен в виде крестьянской хижины с крышей из пальмовых листьев; посетители сидели в саду под деревьями, с которых доносилось чириканье потревоженных птиц. Ночь скрыла все выцветшие на солнце краски Гаваны и превратила ее в город, вырезанный из слоновой кости. Здания лучились мягким светом, словно поверхность камня еще хранила остатки солнечного жара, накопленного в течение дня, и ресторанная суматоха вскоре растворилась в царившем вокруг безмолвии.
Когда ласковый воздух города проник в их легкие, а тишина успокоила нервы, Марк и Линда преобразились. Он заметил, как смягчился ее голос и исчез резкий смех, который часто служил ей щитом. Она превратилась в секретаршу на отдыхе, правдивую и беспечную, которой нечего терять.
Между тыквенными бутылками, висевшими на решетке, оплетенной вьющимися растениями, проглядывал канал Морро, по которому, словно влекомая невидимыми рабочими сцены, шла в море шхуна с развернутыми парусами на скрипящих от ветра мачтах, а на носу у нее неподвижно стояли три рыбака с фонарями на длинных шестах.
— Как красиво, — заметила Линда.
— Совсем недурной город, когда на час-другой они перестают стрелять друг в друга.
— Чудесный! Хочется остаться здесь и не возвращаться домой. Хорошо бы так и сделать.
Дает понять, что она свободна, решил он, в чем, впрочем, он никогда и не сомневался. Предпочитая не выходить за рамки деловых отношений, он достал из кармана конверт с десятью стодолларовыми купюрами и протянул ей.
— Чуть не забыл, — сказал он. — Это аванс, как договорились.
— Не надо сейчас, — отказалась она.
— Дело прежде всего. Возьми.
Она покачала головой, тогда он взял ее сумку, открыл и вложил туда конверт.
— Зачем было напоминать?
— Ты говоришь так, будто тебя ждет испытание, — А разве нет?
— Послушай, Линда, не принимай это на свой счет, но о том, что делается в театральном мире, я имею представление. Кое-что ты повидала. Без этого у вас не проживешь.
— Но того, что требуешь ты, мне никогда не приходилось делать.
— Возможно. Тем не менее не понимаю, что здесь страшного.
— В этом есть что-то бессердечное. Послушай, серьезно, могу я на этой стадии выйти из игры?
— Нет, — ответил он, — не можешь. Бежать поздно.
— Сколько времени мне придется пробыть с этим твоим приятелем?
— Дня два-три. Я тебе уже говорил.
— А меньше нельзя?
— Не знаю. Может, и меньше. А может, и больше. Кто знает, может, он вообще не клюнет на тебя.
— Ты хочешь сказать, что, когда он меня увидит, ему, может, и не захочется со мной спать?
Марк пожал плечами.
— И что будет тогда?
— В таком случае наш договор отменяется, а тысяча твоя.
— Вот если бы так и случилось, — сказала она.
— Не очень на это рассчитывай. У моего приятеля хороший вкус. Я чувствую, что он врежется в тебя по уши.
— Ты женат?
— Да.
— Любишь жену?
— Да.
— Как она в постели? Итальянки, как правило, недурны, да?
— Говорят, да. Лично у меня нет причин для жалоб.
— Я тебе не нравлюсь, — сказала Линда.
— Ошибаешься.
— Но физически тебя ко мне не тянет.
— Откуда ты знаешь?
— Потому что если бы тянуло, ты бы не говорил так о своей жене.
— В большинстве случаев я стараюсь говорить правду. Так что ничем помочь не могу.
— Жаль, что у тебя с ней такие отношения. С моей точки зрения, разумеется. Потому что я не знаю, могу ли я тебя кое о чем попросить.
— Смотря о чем. Но поскольку обстоятельства сложились так, как сейчас, я обязан выполнять твои просьбы.
— Не волнуйся, ничего особенного от тебя не потребуется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50