Президент Эйзенхауэр прислал мне фотографию с собственноручной подписью. Ему, наверное, сказали, какие суммы я пожертвовал на его кампанию.
Донна Карлотта, еле сдерживая слезы, дергала Марка за рукав.
— Ну, сделай мне приятное. Попробуй хоть polpette.
— Послушай, мамочка, оставь его, ради бога, в покое, — сказал Дон Винченте. — Он, как и я, не может есть. У него слишком много неприятностей.
— Прости меня, Марк, я забыла. Может, тебе не хочется об этом вспоминать, но как у тебя с Терезой? Сердце говорит мне, что вы скоро снова соединитесь. Всенепременно. В такие времена нам нельзя считаться только со своими чувствами. Ради детей, Марк, ради детей.
* * *
После обеда Дон Винченте повел Марка к себе. Когда он потянулся, чтобы выключить рекламную трескотню, передававшуюся по телевизору, Марк по его лицу, обычно сонному и инертному, уловил, что он нервничает.
— Ну, выкладывай. Как дела? — спросил Дон Винченте.
— Пока хорошо, — ответил Марк. — Самая большая удача в том, что мы сумели узнать, где Леон. Оказывается, Сальваторе вытащил его из кубинской тюрьмы и посадил на последний самолет, улетевший до переворота с Кубы в Майами.
— Сальва умеет смотреть вперед, — сказал Дон Винченте. — Всегда этим отличался. Потому он и достиг вершин.
— Я сказал Брэдли, что найду этого парня, но на это нужно время. Он договорился с Бюро, чтобы мне дали отсрочку.
— Мне кажется, он активно нам помогает. Я знаю, что тебя от него тошнит, но в данный момент у нас нет оснований жаловаться. Ты слышал, что Виктора перевели в Льюисберг? Ему поставили телевизор и кормят мясом и яйцами. Мне говорили, что ребята там проводят почти целый день в саду среди роз и наслаждаются жизнью. Нам удалось добиться, чтобы слушание дела еще раз отложили. Осталось только найти руку в Вашингтоне, тогда он смог бы признать себя виновным, отсидеть восемнадцать месяцев и выйти на поруки.
— Я летал в Майами в расчете на то, что разыщу Леона. Оказывается, сейчас там миллион кубинцев. Полный хаос, и если бы не наши друзья, на которых мне удалось опереться, я мог бы с тем же успехом вернуться домой. Хорошо, если бы вы послали в Джексонвилл какой-нибудь подарочек Малатесте и Венециано в знак признательности за их работу. Они вдвоем перебрали не меньше тысячи беженцев, говорящих по-испански.
— Быть хорошим другом и иметь друзей — всегда полезно, — сказал Дон Винченте.
— В конце концов мы обнаружили фамилию Леона в списке одного из комитетов за освобождение, которые они там организовали. Оказалось, он уже несколько месяцев находится в Мексике. Его задержали в Майами по подозрению в поджоге дома, и он бежал.
— Он специалист и по поджогам к тому же?
— Нет, псих. Убивает и поджигает дома. Сейчас он в тюремной больнице для умалишенных. Перейдя границу, он тут же пристрелил какого-то мексиканца, и его обвинили в убийстве, но потом признали психически больным. В Мексике очень гуманная система наказаний.
— Вот carogna, — сказал Дон Винченте. — Как их только земля носит? — Он аккуратно сплюнул в маленькую бронзовую плевательницу и вытер рот тыльной стороной руки. — Ты думаешь, его отпустят? Тебе удастся их уговорить?
— Уже удалось, Я съездил в Мехико-Сити и повидал нашего друга Паскуале. Он устроил мне встречу с одним человеком из тюремного ведомства, который заинтересован в получении большой суммы на благотворительные нужды. Придется выложить сто тысяч, но Брэдли заплатит.
— Черт побери, Марко, это же замечательно! Значит, ты можешь забрать этого человека в любое время?
— — Надо только предупредить заранее. Он будет сидеть в тюремной больнице и плести свои корзинки, пока не понадобится. Мы можем взять его на несколько дней — как было на Кубе. Таким образом, его отсутствия никто не заметит.
— Что еще предстоит сделать? — спросил Дон Винченте.
— Нужен пилот.
— А почему бы нам не взять того же пилота?
— Сможем ли мы его найти?
— Сможем. Пока тебя не было, я тут кое-что разузнал, — сказал Дон Винченте. — Этот пилот не кто иной, как знаменитый Гарри Морган, которого Росси из Нью-Джерси использовал для похищения Гальдоса.
— Я думал, его уже нет в живых. Разве он не повесился в тюрьме не то в Панаме, не то еще где-то?
— В Доминиканской Республике, — сказал Дон Винченте. — Его собирались выдать и переслать сюда, поэтому ему пришлось исчезнуть. По моим сведениям, он продолжает жить там под другой фамилией.
Марк хорошо помнил дело Гарри Моргана, связанное с похищением одного из видных беженцев, которого схватили на улице Манхэттена, усыпили и увезли на самолете. Посыпались многочисленные протесты. Пока шла шумиха, газета Макклейрена «Экземинер» увеличила свой тираж на несколько сотен экземпляров, а Тереза вступила в комитет «За спасение Гальдоса», образованный через две-три недели после того, как Гальдоса тихо похоронили.
— Это была жуткая sciocchezza, — сказал Дон Винченте. — Чистка после этой операции была как война. Стольких пришлось убрать! Конечно, друзья Росси получили в награду игорную концессию в Доминиканской Республике, а каково было тем беднягам, которым пришлось за все это расплачиваться?
— Говорят, в этом отношении с Армасом все прошло лучше.
— Все равно плохо. Такие вещи не приносят ничего хорошего. Может быть, они кое-чему научились после дела Гальдоса. Своим людям я всегда говорю: не шутите с наркотиками и не балуйтесь с политикой. Нам всем нужна спокойная жизнь.
— Аминь, — отозвался Марк.
— Что касается Моргана, то дело обстоит так, — сказал Дон Винченте. — Кардильо, шурин Росси, имеет сейчас концессию в Трухильо-Сити. Он заботится о Моргане и следит, чтобы тот не попал в какую-нибудь беду, а парень время от времени выполняет разные поручения — отрабатывает свой хлеб. Я вынужден тебе сказать напрямик, Марко: у меня нет влияния на Кардильо. Несколько лет назад я мог бы ему приказать. — Его глаза подернулись печалью. — Я уже не имею такого веса, как раньше, Марко. Повсюду расползлись слухи о том, что меня накрыли на тридцать миллионов на Кубе, и уважение ко мне падает.
— Вы получите свои деньги обратно. Не пройдет и года, как мы вернемся на Кубу.
Дон Винченте покачал головой:
— Послушай, Марк, не давай себя обманывать. Мы не вернемся обратно, и, поверь мне, такие люди, как Росси и Кардильо, знают это не хуже меня. Поэтому, если ты хочешь использовать Моргана для операции, которую затевает Брэдли, я лично ничем не могу тебе помочь. Тебе надо встретиться с Кардильо самому. Единственное, что я могу сделать, это сказать ему, что ты приедешь и что ты стоящий человек.
— Спасибо, Дон Винченте. Я сразу же поеду туда.
— Как только вернешься, зайди ко мне, я должен знать, о чем ты договорился с Кардильо. — Дон Винченте уставился на экран телевизора, словно пытался прочесть в его мелькающих глубинах, что может сулить будущее. — Что-то не нравится мне это дело, — произнес он наконец. — Я всегда считал, что мы держим Брэдли на всякий случай. А теперь получается как раз наоборот. Признаться, меня бросает в дрожь при одном его виде. Non e un cristiano. И если я чего не люблю, так это непонятного.
Глава 13
— Вышлите нам свою фотографию, отправляйтесь в Трухильо-Сити и ждите в гостинице «Манагуа»; с вами свяжутся, — сказали Марку, когда он по указанию Дона Винченте позвонил в Цинциннати.
Неделю спустя Марк прибыл в столицу Доминиканской Республики, в незнакомый и молчаливый тропический город, погруженный на протяжении тридцати лет диктатуры в мрачное безмолвие. У пограничного контроля, пока на паспорт ставили штамп, его сфотографировали, отобрали газету и транзисторный приемник, заверив, что он получит его обратно, когда будет покидать страну. С каждой стены смотрел изображенный в разных видах диктатор: мрачный толстогубый человек в генеральской форме с четырьмя рядами орденских колодок; яхтсмен у руля самой большой в мире яхты; государственный деятель в вечернем костюме, выступающий перед покорным сенатом. Он пришел к власти, победив на выборах, где число поданных за него голосов превышало число избирателей, после чего хладнокровно уничтожил тридцать тысяч своих политических противников и теперь, как говорили, прикарманивал три четверти национального дохода.
Марк был поражен великолепно освещенными, но совершенно пустыми улицами города, а также услужливостью таксиста, который умудрился одновременно и салютовать, и поклониться ему, когда он садился в такси, и повторил ту же процедуру, когда они приехали в гостиницу «Манагуа». Там старший посыльный и вся его команда тотчас скинули головные уборы и низко поклонились. В этой стране всем, кто обслуживал иностранцев, было строжайше приказано проявлять всемерную вежливость.
Марк поселился в гостинице и стал ждать. Прошли сутки, но никто к нему не обращался. Он как мог убивал время, написал длинное письмо Терезе, умоляя ее сообщать подробнее о жизни детей и о своей жизни, плавал в гостиничном бассейне, листал спортивные и женские журналы, купленные в табачном киоске, — единственное здесь чтиво на английском языке. Выехать за пределы города без специального разрешения полиции Марк не мог, а все местные достопримечательности — три церкви и заброшенный зоопарк — он уже осмотрел из окна такси. С заходом солнца город словно переставал существовать.
Ночью казино наполнилось людьми, и отель превратился в оазис шумной суеты посреди молчаливой пустыни города. Марк сидел в баре до тех пор, пока все посетители, за исключением одного, не ушли к карточным столам. Наконец, оставшийся посетитель попросил счет, подошел к Марку, сел за его столик и протянул руку с тщательно наманикюренными ногтями.
— Ваша фамилия Ричардс, верно? Я — Джонни Кардильо. Мне говорили, что вы должны приехать.
У Кардильо было худое лицо крестьянина с глубоко посаженными глазами, небольшим носиком и маленькими ушами, словно добавленными после долгого раздумья. Он был в сером шерстяном костюме, выдававшем своей нарочитой скромностью происхождение Кардильо.
— Вы американец или итальянец, Ричардс?
— Сицилиец.
— Из какой части Сицилии? — Кардильо пристально смотрел на Марка, словно подозревая, что он просто бахвалится.
— Кампамаро. Рядом с Кальтаниссеттой.
— А Энну знаете?
— Это в пятнадцати милях от того места, где я родился. Восторженное выражение медленно расползлось по лицу Кардильо.
— Надо же! У меня отец родился в Энне, а мать из Санта-Катерины — это, знаете, по дороге в Кальтаниссетту.
— Там жила моя бабка с отцовской стороны. У нее была пекарня. Дожила до девяноста четырех лет.
— В Санта-Катерине? Да, мир тесен, Ричардс. Подумать только — в такой вот дыре встретиться с человеком из Кальтаниссетты! Вот совпадение, а? Сколько вы собираетесь пробыть в Трухильо-Сити?
— Дня два, не больше.
— Жаль, Ричардс. Не так уж часто представляется случай поболтать с кем-нибудь из родных мест. Вам надо задержаться. У нас тут есть кое-что интересное. Может быть, я даже смог бы ввести час в долю. До того как перебраться сюда, мы крутили одно дельце на Гаити. Знаете Гаити? Там слишком много черномазых, что было не очень по душе крупным игрокам, которых мы привозили из Канзас-Сити и Сент-Луиса. А здесь — страна белого человека. Здесь черномазые знают свое место. — Он погасил сигарету в пепельнице, украшенной маленьким бюстом диктатора. — El Benefactor, — сказал Кардильо. — Он сам наполовину черномазый. Вам он может не понравиться — он мало кому нравится, — но зато у него вся страна ходит по струнке. Следует признать, особенно теперь, когда больше нет Кубы, что этот человек — единственный заслон, который стоит между нами и коммунизмом к югу от Рио-Гранде.
В зал вошли двое приезжих со стандартными лицами игроков.
— Где тут играют, ребята? — на ходу крикнул один из них, и Кардильо, подобно пастуху, загоняющему овец, направил их к дальней двери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Донна Карлотта, еле сдерживая слезы, дергала Марка за рукав.
— Ну, сделай мне приятное. Попробуй хоть polpette.
— Послушай, мамочка, оставь его, ради бога, в покое, — сказал Дон Винченте. — Он, как и я, не может есть. У него слишком много неприятностей.
— Прости меня, Марк, я забыла. Может, тебе не хочется об этом вспоминать, но как у тебя с Терезой? Сердце говорит мне, что вы скоро снова соединитесь. Всенепременно. В такие времена нам нельзя считаться только со своими чувствами. Ради детей, Марк, ради детей.
* * *
После обеда Дон Винченте повел Марка к себе. Когда он потянулся, чтобы выключить рекламную трескотню, передававшуюся по телевизору, Марк по его лицу, обычно сонному и инертному, уловил, что он нервничает.
— Ну, выкладывай. Как дела? — спросил Дон Винченте.
— Пока хорошо, — ответил Марк. — Самая большая удача в том, что мы сумели узнать, где Леон. Оказывается, Сальваторе вытащил его из кубинской тюрьмы и посадил на последний самолет, улетевший до переворота с Кубы в Майами.
— Сальва умеет смотреть вперед, — сказал Дон Винченте. — Всегда этим отличался. Потому он и достиг вершин.
— Я сказал Брэдли, что найду этого парня, но на это нужно время. Он договорился с Бюро, чтобы мне дали отсрочку.
— Мне кажется, он активно нам помогает. Я знаю, что тебя от него тошнит, но в данный момент у нас нет оснований жаловаться. Ты слышал, что Виктора перевели в Льюисберг? Ему поставили телевизор и кормят мясом и яйцами. Мне говорили, что ребята там проводят почти целый день в саду среди роз и наслаждаются жизнью. Нам удалось добиться, чтобы слушание дела еще раз отложили. Осталось только найти руку в Вашингтоне, тогда он смог бы признать себя виновным, отсидеть восемнадцать месяцев и выйти на поруки.
— Я летал в Майами в расчете на то, что разыщу Леона. Оказывается, сейчас там миллион кубинцев. Полный хаос, и если бы не наши друзья, на которых мне удалось опереться, я мог бы с тем же успехом вернуться домой. Хорошо, если бы вы послали в Джексонвилл какой-нибудь подарочек Малатесте и Венециано в знак признательности за их работу. Они вдвоем перебрали не меньше тысячи беженцев, говорящих по-испански.
— Быть хорошим другом и иметь друзей — всегда полезно, — сказал Дон Винченте.
— В конце концов мы обнаружили фамилию Леона в списке одного из комитетов за освобождение, которые они там организовали. Оказалось, он уже несколько месяцев находится в Мексике. Его задержали в Майами по подозрению в поджоге дома, и он бежал.
— Он специалист и по поджогам к тому же?
— Нет, псих. Убивает и поджигает дома. Сейчас он в тюремной больнице для умалишенных. Перейдя границу, он тут же пристрелил какого-то мексиканца, и его обвинили в убийстве, но потом признали психически больным. В Мексике очень гуманная система наказаний.
— Вот carogna, — сказал Дон Винченте. — Как их только земля носит? — Он аккуратно сплюнул в маленькую бронзовую плевательницу и вытер рот тыльной стороной руки. — Ты думаешь, его отпустят? Тебе удастся их уговорить?
— Уже удалось, Я съездил в Мехико-Сити и повидал нашего друга Паскуале. Он устроил мне встречу с одним человеком из тюремного ведомства, который заинтересован в получении большой суммы на благотворительные нужды. Придется выложить сто тысяч, но Брэдли заплатит.
— Черт побери, Марко, это же замечательно! Значит, ты можешь забрать этого человека в любое время?
— — Надо только предупредить заранее. Он будет сидеть в тюремной больнице и плести свои корзинки, пока не понадобится. Мы можем взять его на несколько дней — как было на Кубе. Таким образом, его отсутствия никто не заметит.
— Что еще предстоит сделать? — спросил Дон Винченте.
— Нужен пилот.
— А почему бы нам не взять того же пилота?
— Сможем ли мы его найти?
— Сможем. Пока тебя не было, я тут кое-что разузнал, — сказал Дон Винченте. — Этот пилот не кто иной, как знаменитый Гарри Морган, которого Росси из Нью-Джерси использовал для похищения Гальдоса.
— Я думал, его уже нет в живых. Разве он не повесился в тюрьме не то в Панаме, не то еще где-то?
— В Доминиканской Республике, — сказал Дон Винченте. — Его собирались выдать и переслать сюда, поэтому ему пришлось исчезнуть. По моим сведениям, он продолжает жить там под другой фамилией.
Марк хорошо помнил дело Гарри Моргана, связанное с похищением одного из видных беженцев, которого схватили на улице Манхэттена, усыпили и увезли на самолете. Посыпались многочисленные протесты. Пока шла шумиха, газета Макклейрена «Экземинер» увеличила свой тираж на несколько сотен экземпляров, а Тереза вступила в комитет «За спасение Гальдоса», образованный через две-три недели после того, как Гальдоса тихо похоронили.
— Это была жуткая sciocchezza, — сказал Дон Винченте. — Чистка после этой операции была как война. Стольких пришлось убрать! Конечно, друзья Росси получили в награду игорную концессию в Доминиканской Республике, а каково было тем беднягам, которым пришлось за все это расплачиваться?
— Говорят, в этом отношении с Армасом все прошло лучше.
— Все равно плохо. Такие вещи не приносят ничего хорошего. Может быть, они кое-чему научились после дела Гальдоса. Своим людям я всегда говорю: не шутите с наркотиками и не балуйтесь с политикой. Нам всем нужна спокойная жизнь.
— Аминь, — отозвался Марк.
— Что касается Моргана, то дело обстоит так, — сказал Дон Винченте. — Кардильо, шурин Росси, имеет сейчас концессию в Трухильо-Сити. Он заботится о Моргане и следит, чтобы тот не попал в какую-нибудь беду, а парень время от времени выполняет разные поручения — отрабатывает свой хлеб. Я вынужден тебе сказать напрямик, Марко: у меня нет влияния на Кардильо. Несколько лет назад я мог бы ему приказать. — Его глаза подернулись печалью. — Я уже не имею такого веса, как раньше, Марко. Повсюду расползлись слухи о том, что меня накрыли на тридцать миллионов на Кубе, и уважение ко мне падает.
— Вы получите свои деньги обратно. Не пройдет и года, как мы вернемся на Кубу.
Дон Винченте покачал головой:
— Послушай, Марк, не давай себя обманывать. Мы не вернемся обратно, и, поверь мне, такие люди, как Росси и Кардильо, знают это не хуже меня. Поэтому, если ты хочешь использовать Моргана для операции, которую затевает Брэдли, я лично ничем не могу тебе помочь. Тебе надо встретиться с Кардильо самому. Единственное, что я могу сделать, это сказать ему, что ты приедешь и что ты стоящий человек.
— Спасибо, Дон Винченте. Я сразу же поеду туда.
— Как только вернешься, зайди ко мне, я должен знать, о чем ты договорился с Кардильо. — Дон Винченте уставился на экран телевизора, словно пытался прочесть в его мелькающих глубинах, что может сулить будущее. — Что-то не нравится мне это дело, — произнес он наконец. — Я всегда считал, что мы держим Брэдли на всякий случай. А теперь получается как раз наоборот. Признаться, меня бросает в дрожь при одном его виде. Non e un cristiano. И если я чего не люблю, так это непонятного.
Глава 13
— Вышлите нам свою фотографию, отправляйтесь в Трухильо-Сити и ждите в гостинице «Манагуа»; с вами свяжутся, — сказали Марку, когда он по указанию Дона Винченте позвонил в Цинциннати.
Неделю спустя Марк прибыл в столицу Доминиканской Республики, в незнакомый и молчаливый тропический город, погруженный на протяжении тридцати лет диктатуры в мрачное безмолвие. У пограничного контроля, пока на паспорт ставили штамп, его сфотографировали, отобрали газету и транзисторный приемник, заверив, что он получит его обратно, когда будет покидать страну. С каждой стены смотрел изображенный в разных видах диктатор: мрачный толстогубый человек в генеральской форме с четырьмя рядами орденских колодок; яхтсмен у руля самой большой в мире яхты; государственный деятель в вечернем костюме, выступающий перед покорным сенатом. Он пришел к власти, победив на выборах, где число поданных за него голосов превышало число избирателей, после чего хладнокровно уничтожил тридцать тысяч своих политических противников и теперь, как говорили, прикарманивал три четверти национального дохода.
Марк был поражен великолепно освещенными, но совершенно пустыми улицами города, а также услужливостью таксиста, который умудрился одновременно и салютовать, и поклониться ему, когда он садился в такси, и повторил ту же процедуру, когда они приехали в гостиницу «Манагуа». Там старший посыльный и вся его команда тотчас скинули головные уборы и низко поклонились. В этой стране всем, кто обслуживал иностранцев, было строжайше приказано проявлять всемерную вежливость.
Марк поселился в гостинице и стал ждать. Прошли сутки, но никто к нему не обращался. Он как мог убивал время, написал длинное письмо Терезе, умоляя ее сообщать подробнее о жизни детей и о своей жизни, плавал в гостиничном бассейне, листал спортивные и женские журналы, купленные в табачном киоске, — единственное здесь чтиво на английском языке. Выехать за пределы города без специального разрешения полиции Марк не мог, а все местные достопримечательности — три церкви и заброшенный зоопарк — он уже осмотрел из окна такси. С заходом солнца город словно переставал существовать.
Ночью казино наполнилось людьми, и отель превратился в оазис шумной суеты посреди молчаливой пустыни города. Марк сидел в баре до тех пор, пока все посетители, за исключением одного, не ушли к карточным столам. Наконец, оставшийся посетитель попросил счет, подошел к Марку, сел за его столик и протянул руку с тщательно наманикюренными ногтями.
— Ваша фамилия Ричардс, верно? Я — Джонни Кардильо. Мне говорили, что вы должны приехать.
У Кардильо было худое лицо крестьянина с глубоко посаженными глазами, небольшим носиком и маленькими ушами, словно добавленными после долгого раздумья. Он был в сером шерстяном костюме, выдававшем своей нарочитой скромностью происхождение Кардильо.
— Вы американец или итальянец, Ричардс?
— Сицилиец.
— Из какой части Сицилии? — Кардильо пристально смотрел на Марка, словно подозревая, что он просто бахвалится.
— Кампамаро. Рядом с Кальтаниссеттой.
— А Энну знаете?
— Это в пятнадцати милях от того места, где я родился. Восторженное выражение медленно расползлось по лицу Кардильо.
— Надо же! У меня отец родился в Энне, а мать из Санта-Катерины — это, знаете, по дороге в Кальтаниссетту.
— Там жила моя бабка с отцовской стороны. У нее была пекарня. Дожила до девяноста четырех лет.
— В Санта-Катерине? Да, мир тесен, Ричардс. Подумать только — в такой вот дыре встретиться с человеком из Кальтаниссетты! Вот совпадение, а? Сколько вы собираетесь пробыть в Трухильо-Сити?
— Дня два, не больше.
— Жаль, Ричардс. Не так уж часто представляется случай поболтать с кем-нибудь из родных мест. Вам надо задержаться. У нас тут есть кое-что интересное. Может быть, я даже смог бы ввести час в долю. До того как перебраться сюда, мы крутили одно дельце на Гаити. Знаете Гаити? Там слишком много черномазых, что было не очень по душе крупным игрокам, которых мы привозили из Канзас-Сити и Сент-Луиса. А здесь — страна белого человека. Здесь черномазые знают свое место. — Он погасил сигарету в пепельнице, украшенной маленьким бюстом диктатора. — El Benefactor, — сказал Кардильо. — Он сам наполовину черномазый. Вам он может не понравиться — он мало кому нравится, — но зато у него вся страна ходит по струнке. Следует признать, особенно теперь, когда больше нет Кубы, что этот человек — единственный заслон, который стоит между нами и коммунизмом к югу от Рио-Гранде.
В зал вошли двое приезжих со стандартными лицами игроков.
— Где тут играют, ребята? — на ходу крикнул один из них, и Кардильо, подобно пастуху, загоняющему овец, направил их к дальней двери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50