Скажи, я бы с удовольствием приехал повидаться, да не могу, они знают.
* * *
Он добрался до «Севильи» на такси. Никто ему не звонил. Он пошел в бар и впервые в жизни заказал двойное виски. Потом поднялся к себе в номер, разделся, закрыл ставни и лег. Он лежал, недоумевая, почему он себя так чувствует, пытаясь отделаться от непонятного беспокойства, от раздражающей тревоги, которые испытывал первый раз в жизни и в которых любой другой человек немедленно распознал бы угрызения совести. Марк всю жизнь был конформистом, удовлетворялся тем, что твердо придерживался правил, согласно которым держал ответ только перед своим кланом. Сейчас он впервые нарушил собственный моральный кодекс. Он вспомнил, что даже Спина был потрясен предложением ликвидировать Кобболда в присутствии женщины.
Когда зазвонил телефон, Марк хотел было не отвечать. В конце концов он поднял трубку, зная, что звонит Линда.
— Я в больнице Мирафлорес. Произошла жуткая вещь.
Молчание. Может, линия в неисправности, а может, ей трудно говорить.
— Я тебя не слышу, — сказал он. — В чем дело? Говори. Что случилось?
— Эндрю тяжело ранен. В него стреляли, и, по-моему, он умирает. Приехала полиция, а я не понимаю, что они говорят. Он лежит, ему ничего не делают, даже не пытаются помочь.
— Его смотрел доктор?
— Он вошел, взглянул на него и ушел. Какой ужас! Его бросили умирать.
— Я сейчас приеду, — сказал Марк.
Больница Мирафлорес находилась в другом конце города, и, пока Марк одевался, ловил такси и ехал, прошло более получаса. Он нашел Линду в приемном покое. Над покрытым простыней телом бормотала молитвы монахиня. Калека в грязном больничном халате выметал из комнаты окурки сигарет и окровавленные куски ваты.
Подошла Линда в сопровождении сестры, которая тотчас удалилась, оставив их вдвоем.
— Умер, — сказала Линда. — Мне пришлось подписать свидетельство о смерти. — Марка поразил спокойный голос Линды, никак не вязавшийся с ее растерзанным видом. — Они беспокоились только о том, чтобы я подписала все нужные бумаги. И ничем не помогли. Посмотрели на него — и все.
— Может, они ничем и не могли помочь. Он приходил в сознание?
— Не думаю. Он ни разу не шевельнулся. Лежал тихо до последней минуты. И только умирая начал страшно хрипеть.
— Значит, ничего не чувствовал, — сказал Марк. — Это, должно быть, какая-то нервная реакция.
— Слава богу, если так, — отозвалась она. — У него была страшная рана. — Она подняла голову, и он увидел ее лицо: измазанное, заплаканное, с каким-то новым от горя выражением. — Я знала, что его ждет смерть.
Монахиня встала, положила четки в карман юбки и, подняв огромную соломенную корзину с пакетами мыльного порошка, туалетной бумагой и печеньем, удалилась. Под простыней Кобболд был совсем маленьким. Казалось, там лежит труп ребенка.
— Полицейские ушли несколько минут назад. Сказали, что должны будут еще раз побеседовать со мной, — продолжала Линда. — И забрали у меня туристскую карточку. Завтра утром мне велено куда-то явиться.
— Расскажи, что произошло, — попросил Марк.
— Мы были на пляже, и в него выстрелили.
— Кто?
— Я не видела. Мы разговаривали, и вдруг он упал. Я услышала выстрел, и он упал — вот и все, что было.
— Вы были одни?
Она взглянула на него с каким-то смутным любопытством.
— Почему ты спрашиваешь? Может, я ненормальная, но у меня такое чувство, будто тебе заранее известны все ответы. Тем не менее на этот вопрос я отвечаю: нет. Там были эти двое, что не отходили от него, и шофер. Они все ушли вместе с полицией.
— Тебе надо выпить, да и мне тоже, — сказал Марк. — Пойдем куда-нибудь, где можно поговорить.
В баре в соседнем квартале, где рабочие-кубинцы играли в домино, кричал по-испански попугай, а на стойке спала кошка, он заказал два бренди.
— Его, наверное, застрелили революционеры, — сказал он. Это предположение словно пробудило ее. Мышцы лица напряглись, взгляд стал сосредоточенным.
— Не делай из меня дуру, — сказала она.
— Я сказал «наверное». В этой стране сейчас убивают налево и направо. В «Пост» сегодня утром напечатано предупреждение: полиция не рекомендует выезжать за пределы города.
— Зачем революционерам понадобилось стрелять в Эндрю? — недоумевала она. — Если бы они хотели кого-то убить, так уж скорее кубинцев, что были с нами. А Эндрю никак не был с ними связан.
— Ты ведь можешь и ошибаться.
— А ты какое имеешь к этому отношение? А я? Зачем, к примеру, ты меня сюда привез? Почему заплатил мне, чтобы я следила за Эндрю?
— Я тебе уже объяснял.
— Но ты меня не убедил. Я знаю, я дура, но не до такой же степени.
— Я сказал тебе все, что мог. В твоих же интересах оставаться менее осведомленной.
— Завтра в полиции опять будут меня допрашивать. Спросят, зачем я сюда приехала.
— Скажешь, что приехала отдохнуть.
— С тобой?
— Конечно. Почему бы и нет? Если тебя спросят.
— Сказать, что вы с Эндрю знали друг друга?
— Если спросят.
— Сказать, что мы втроем ходили в ночной клуб?
— Скажи все. К чему утаивать?
— Включая и нашу договоренность?
— Нет, об этом не упоминай.
— Так я и знала, — сказала она.
— Я с самого начала дал понять, что тебе платят за твою сообразительность, — сказал Марк.
— Хорошо, но я хочу знать правду.
— Пожалуйста. Правда состоит в том, что Эндрю стал вмешиваться в большую политику. Он пошел на сделку с противоположной стороной, и с ним за это расквитались. Он был обречен.
— А ты тут при чем?
— Мы из одной фирмы. Он пользовался деньгами нашей фирмы. И нам хотелось знать, на что идут деньги и с кем он имеет дело.
— И ты узнал? — спросила она.
— Не успел.
— Я хочу тебе кое-что сказать. — Она не могла успокоиться. — Мне понравился Эндрю. Он был славным человеком. Он умер, и мне еще никогда в жизни не было так грустно. Если бы я умела плакать, я, наверное, выплакала бы все глаза.
— Он был неплохим малым, — согласился Марк. — Но любил играть ва-банк. И делал рискованные ставки. — Он обнял ее за плечи и погладил по щеке. Вошел мальчик с пачкой первого вечернего выпуска «Эль Соль». Марк купил газету и по заголовкам выяснил, кто стал добычей смерти в этот лень.
— Скоро мы выберемся из этого страшного города? — спросила Линда. — Завтра сможем улететь?
— Наверное, — ответил он. — Если полиция тебя отпустит, мы улетим дневным рейсом.
Глава 8
Опыт научил Спину: когда хочешь дать взятку латиноамериканскому чиновнику, главное — отыскать посредника, через которого можно передать деньги. В Гаване все знали, где и как это делается: следовало пойти прямо в налоговое управление муниципалитета, внести аванс за налог с предполагаемого годового дохода, а потом, не сходя с места, попросить приема у секретаря того министра, которого хочешь подкупить. Поскольку такой аванс вносили только желающие дать взятку, то недоразумений не возникало. В муниципалитете Спина с восхищением увидел, как маленький седой клерк положил конверт с пятьюдесятью стодолларовыми купюрами, который он дал ему, в детскую копилку, а затем, взяв ее в руки, понес в соседнюю комнату, где тотчас тренькнул короткий звоночек, означавший, что там сняли телефонную трубку.
Из муниципалитета Спина на такси добрался до министерства внутренних дел, где его ждал секретарь министра, говоривший по-английски с типичным для латиноамериканцев пришепетыванием. На секретаре была безупречно накрахмаленная рубашка и толстое обручальное кольцо на пухлой руке. В уголках его рта, когда он улыбался, поблескивало золото.
— Наши интересы полностью совпадают, — сказал он. — Нам невыгодно создавать впечатление, будто жизнь и имущество иностранцев в нашей стране не охраняются должным образом.
Спина всей душой презирал этого человека. Теперь, заплатив за сотрудничество, он считал себя вправе диктовать условия.
— Подробное изложение фактов должно появиться в газетах как можно скорее, — сказал он. — После чего об этом случае следует забыть навсегда. Но я бы хотел просмотреть сообщение, прежде чем его напечатают.
— Наши молодые люди сознают, что зашли в тупик, — сказал секретарь, — а потому совершают отчаянные и глупые акции. В данном случае преступник полностью сознался, но, кроме него, обвиняется еще ряд людей.
— Похвальная оперативность, — иронически улыбнулся Спина. — Нашли оружие, которым было совершено убийство?
— По-моему, пока нет.
— Распорядитесь, чтобы нашли, — приказал Спина. — К завтрашнему дню, если можно. И напечатайте в газетах заключение специалиста по баллистике.
— На первой странице?
— Ни в коем случае. Где-нибудь в конце. Краткая информация. С этим делом пора кончать.
— Совершенно справедливо, — согласился секретарь. — Предоставьте это мне. Я знаю, что именно требуется.
У него был спокойный и убедительный тон портного, обсуждающего с заказчиком покрой пиджака. Секретарь был человеком со стальными нервами. Кубинцам, которые с угрюмым смирением взирали на лихоимство тех, кто ими правил, было известно, что за один только год он присвоил из общественных фондов 50 тысяч долларов, а его начальник, министр, — четверть миллиона.
— Как вы считаете, ваш посол будет доволен? — спросил он.
— Еще бы! Он, наверное, просто потрясен той быстротой, с какой произведены аресты.
Секретарь встал, чтобы пожать Спине руку.
— Мистер Спина, поверьте, я крайне вам благодарен. Вы были очень любезны. — И вдруг, словно вспомнив, добавил совсем другим тоном:
— Чуть не забыл. Что нам делать с телом покойного? Вы хотите, чтобы мы похоронили его на Кубе? В таком случае посольство должно дать нам указание.
— Похоронить на Кубе? — удивился Спина, — Да что вы! Этот малый был человеком влиятельным и заслужил самые пышные похороны, на какие способен его родной город. Мы закупим самолет, который отвезет его домой. Тысячи две сограждан пойдут за его гробом, господин секретарь.
* * *
Брэдли условился встретиться с Элистером Фергюсоном в открытом кафе Центрального парка. Очередное сияющее утро заливало город ярким солнцем, и кубинцы вокруг спешили по своим делам, которые, казалось, вели в никуда в этом городе цвета слоновой кости и корицы.
— Как дела? Привыкаете? — спросил Брэдли.
— Привыкну, — не сразу ответил Фергюсон. — Многое здесь оказалось весьма неожиданным.
— Ив Палермо поначалу было так же, — напомнил Брэдли. — Забыли, наверное. А потом пришлось чуть ли не силой вытаскивать вас оттуда. Не беспокойтесь, вы всегда под моей надежной защитой. Я буду проезжать через Гавану по крайней мере раз в месяц.
Фергюсон скорчил печальную мину, и Брэдли похлопал его по плечу. Он рассчитывал, что здесь Фергюсон сможет оправдать возлагавшиеся на него надежды. В Сицилии ему так и не представилось случая показать, на что он способен, проявить ту многообещающую твердость и решительность, которые завоевали ему благосклонность начальства еще в дни ученичества. Но если где человек и имеет возможность проявить себя, так это здесь, на Кубе.
— Сожалею, что вашему созерцательному существованию пришел конец, — продолжал Брэдли. — Однако надеюсь, что и новое место вам придется по душе. Хоть тут и процветает коррупция, но есть немало занимательного, да и развлечения — на все вкусы. — Он помолчал, уставившись на Фергюсона знаменитым сицилийским взглядом в собственном смягченном варианте. — Кроме того, это сейчас арена международной борьбы, — добавил он.
— Неужели? — усомнился Фергюсон, взглянув на тощих негров, подбиравших из-под стульев окурки сигар. Семь человек спали поблизости на резных парковых скамейках. Кто-то вставил гвоздику в телефон возле кассы на стойке.
— Куба — это Берлин шестидесятых годов, — сказал Брэдли. — Интересы западного мира здесь поставлены на карту точно так же, как это было в Берлине, а интересы нашего государства — тем более. Куба — это не четыре тысячи миль от Штатов;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
* * *
Он добрался до «Севильи» на такси. Никто ему не звонил. Он пошел в бар и впервые в жизни заказал двойное виски. Потом поднялся к себе в номер, разделся, закрыл ставни и лег. Он лежал, недоумевая, почему он себя так чувствует, пытаясь отделаться от непонятного беспокойства, от раздражающей тревоги, которые испытывал первый раз в жизни и в которых любой другой человек немедленно распознал бы угрызения совести. Марк всю жизнь был конформистом, удовлетворялся тем, что твердо придерживался правил, согласно которым держал ответ только перед своим кланом. Сейчас он впервые нарушил собственный моральный кодекс. Он вспомнил, что даже Спина был потрясен предложением ликвидировать Кобболда в присутствии женщины.
Когда зазвонил телефон, Марк хотел было не отвечать. В конце концов он поднял трубку, зная, что звонит Линда.
— Я в больнице Мирафлорес. Произошла жуткая вещь.
Молчание. Может, линия в неисправности, а может, ей трудно говорить.
— Я тебя не слышу, — сказал он. — В чем дело? Говори. Что случилось?
— Эндрю тяжело ранен. В него стреляли, и, по-моему, он умирает. Приехала полиция, а я не понимаю, что они говорят. Он лежит, ему ничего не делают, даже не пытаются помочь.
— Его смотрел доктор?
— Он вошел, взглянул на него и ушел. Какой ужас! Его бросили умирать.
— Я сейчас приеду, — сказал Марк.
Больница Мирафлорес находилась в другом конце города, и, пока Марк одевался, ловил такси и ехал, прошло более получаса. Он нашел Линду в приемном покое. Над покрытым простыней телом бормотала молитвы монахиня. Калека в грязном больничном халате выметал из комнаты окурки сигарет и окровавленные куски ваты.
Подошла Линда в сопровождении сестры, которая тотчас удалилась, оставив их вдвоем.
— Умер, — сказала Линда. — Мне пришлось подписать свидетельство о смерти. — Марка поразил спокойный голос Линды, никак не вязавшийся с ее растерзанным видом. — Они беспокоились только о том, чтобы я подписала все нужные бумаги. И ничем не помогли. Посмотрели на него — и все.
— Может, они ничем и не могли помочь. Он приходил в сознание?
— Не думаю. Он ни разу не шевельнулся. Лежал тихо до последней минуты. И только умирая начал страшно хрипеть.
— Значит, ничего не чувствовал, — сказал Марк. — Это, должно быть, какая-то нервная реакция.
— Слава богу, если так, — отозвалась она. — У него была страшная рана. — Она подняла голову, и он увидел ее лицо: измазанное, заплаканное, с каким-то новым от горя выражением. — Я знала, что его ждет смерть.
Монахиня встала, положила четки в карман юбки и, подняв огромную соломенную корзину с пакетами мыльного порошка, туалетной бумагой и печеньем, удалилась. Под простыней Кобболд был совсем маленьким. Казалось, там лежит труп ребенка.
— Полицейские ушли несколько минут назад. Сказали, что должны будут еще раз побеседовать со мной, — продолжала Линда. — И забрали у меня туристскую карточку. Завтра утром мне велено куда-то явиться.
— Расскажи, что произошло, — попросил Марк.
— Мы были на пляже, и в него выстрелили.
— Кто?
— Я не видела. Мы разговаривали, и вдруг он упал. Я услышала выстрел, и он упал — вот и все, что было.
— Вы были одни?
Она взглянула на него с каким-то смутным любопытством.
— Почему ты спрашиваешь? Может, я ненормальная, но у меня такое чувство, будто тебе заранее известны все ответы. Тем не менее на этот вопрос я отвечаю: нет. Там были эти двое, что не отходили от него, и шофер. Они все ушли вместе с полицией.
— Тебе надо выпить, да и мне тоже, — сказал Марк. — Пойдем куда-нибудь, где можно поговорить.
В баре в соседнем квартале, где рабочие-кубинцы играли в домино, кричал по-испански попугай, а на стойке спала кошка, он заказал два бренди.
— Его, наверное, застрелили революционеры, — сказал он. Это предположение словно пробудило ее. Мышцы лица напряглись, взгляд стал сосредоточенным.
— Не делай из меня дуру, — сказала она.
— Я сказал «наверное». В этой стране сейчас убивают налево и направо. В «Пост» сегодня утром напечатано предупреждение: полиция не рекомендует выезжать за пределы города.
— Зачем революционерам понадобилось стрелять в Эндрю? — недоумевала она. — Если бы они хотели кого-то убить, так уж скорее кубинцев, что были с нами. А Эндрю никак не был с ними связан.
— Ты ведь можешь и ошибаться.
— А ты какое имеешь к этому отношение? А я? Зачем, к примеру, ты меня сюда привез? Почему заплатил мне, чтобы я следила за Эндрю?
— Я тебе уже объяснял.
— Но ты меня не убедил. Я знаю, я дура, но не до такой же степени.
— Я сказал тебе все, что мог. В твоих же интересах оставаться менее осведомленной.
— Завтра в полиции опять будут меня допрашивать. Спросят, зачем я сюда приехала.
— Скажешь, что приехала отдохнуть.
— С тобой?
— Конечно. Почему бы и нет? Если тебя спросят.
— Сказать, что вы с Эндрю знали друг друга?
— Если спросят.
— Сказать, что мы втроем ходили в ночной клуб?
— Скажи все. К чему утаивать?
— Включая и нашу договоренность?
— Нет, об этом не упоминай.
— Так я и знала, — сказала она.
— Я с самого начала дал понять, что тебе платят за твою сообразительность, — сказал Марк.
— Хорошо, но я хочу знать правду.
— Пожалуйста. Правда состоит в том, что Эндрю стал вмешиваться в большую политику. Он пошел на сделку с противоположной стороной, и с ним за это расквитались. Он был обречен.
— А ты тут при чем?
— Мы из одной фирмы. Он пользовался деньгами нашей фирмы. И нам хотелось знать, на что идут деньги и с кем он имеет дело.
— И ты узнал? — спросила она.
— Не успел.
— Я хочу тебе кое-что сказать. — Она не могла успокоиться. — Мне понравился Эндрю. Он был славным человеком. Он умер, и мне еще никогда в жизни не было так грустно. Если бы я умела плакать, я, наверное, выплакала бы все глаза.
— Он был неплохим малым, — согласился Марк. — Но любил играть ва-банк. И делал рискованные ставки. — Он обнял ее за плечи и погладил по щеке. Вошел мальчик с пачкой первого вечернего выпуска «Эль Соль». Марк купил газету и по заголовкам выяснил, кто стал добычей смерти в этот лень.
— Скоро мы выберемся из этого страшного города? — спросила Линда. — Завтра сможем улететь?
— Наверное, — ответил он. — Если полиция тебя отпустит, мы улетим дневным рейсом.
Глава 8
Опыт научил Спину: когда хочешь дать взятку латиноамериканскому чиновнику, главное — отыскать посредника, через которого можно передать деньги. В Гаване все знали, где и как это делается: следовало пойти прямо в налоговое управление муниципалитета, внести аванс за налог с предполагаемого годового дохода, а потом, не сходя с места, попросить приема у секретаря того министра, которого хочешь подкупить. Поскольку такой аванс вносили только желающие дать взятку, то недоразумений не возникало. В муниципалитете Спина с восхищением увидел, как маленький седой клерк положил конверт с пятьюдесятью стодолларовыми купюрами, который он дал ему, в детскую копилку, а затем, взяв ее в руки, понес в соседнюю комнату, где тотчас тренькнул короткий звоночек, означавший, что там сняли телефонную трубку.
Из муниципалитета Спина на такси добрался до министерства внутренних дел, где его ждал секретарь министра, говоривший по-английски с типичным для латиноамериканцев пришепетыванием. На секретаре была безупречно накрахмаленная рубашка и толстое обручальное кольцо на пухлой руке. В уголках его рта, когда он улыбался, поблескивало золото.
— Наши интересы полностью совпадают, — сказал он. — Нам невыгодно создавать впечатление, будто жизнь и имущество иностранцев в нашей стране не охраняются должным образом.
Спина всей душой презирал этого человека. Теперь, заплатив за сотрудничество, он считал себя вправе диктовать условия.
— Подробное изложение фактов должно появиться в газетах как можно скорее, — сказал он. — После чего об этом случае следует забыть навсегда. Но я бы хотел просмотреть сообщение, прежде чем его напечатают.
— Наши молодые люди сознают, что зашли в тупик, — сказал секретарь, — а потому совершают отчаянные и глупые акции. В данном случае преступник полностью сознался, но, кроме него, обвиняется еще ряд людей.
— Похвальная оперативность, — иронически улыбнулся Спина. — Нашли оружие, которым было совершено убийство?
— По-моему, пока нет.
— Распорядитесь, чтобы нашли, — приказал Спина. — К завтрашнему дню, если можно. И напечатайте в газетах заключение специалиста по баллистике.
— На первой странице?
— Ни в коем случае. Где-нибудь в конце. Краткая информация. С этим делом пора кончать.
— Совершенно справедливо, — согласился секретарь. — Предоставьте это мне. Я знаю, что именно требуется.
У него был спокойный и убедительный тон портного, обсуждающего с заказчиком покрой пиджака. Секретарь был человеком со стальными нервами. Кубинцам, которые с угрюмым смирением взирали на лихоимство тех, кто ими правил, было известно, что за один только год он присвоил из общественных фондов 50 тысяч долларов, а его начальник, министр, — четверть миллиона.
— Как вы считаете, ваш посол будет доволен? — спросил он.
— Еще бы! Он, наверное, просто потрясен той быстротой, с какой произведены аресты.
Секретарь встал, чтобы пожать Спине руку.
— Мистер Спина, поверьте, я крайне вам благодарен. Вы были очень любезны. — И вдруг, словно вспомнив, добавил совсем другим тоном:
— Чуть не забыл. Что нам делать с телом покойного? Вы хотите, чтобы мы похоронили его на Кубе? В таком случае посольство должно дать нам указание.
— Похоронить на Кубе? — удивился Спина, — Да что вы! Этот малый был человеком влиятельным и заслужил самые пышные похороны, на какие способен его родной город. Мы закупим самолет, который отвезет его домой. Тысячи две сограждан пойдут за его гробом, господин секретарь.
* * *
Брэдли условился встретиться с Элистером Фергюсоном в открытом кафе Центрального парка. Очередное сияющее утро заливало город ярким солнцем, и кубинцы вокруг спешили по своим делам, которые, казалось, вели в никуда в этом городе цвета слоновой кости и корицы.
— Как дела? Привыкаете? — спросил Брэдли.
— Привыкну, — не сразу ответил Фергюсон. — Многое здесь оказалось весьма неожиданным.
— Ив Палермо поначалу было так же, — напомнил Брэдли. — Забыли, наверное. А потом пришлось чуть ли не силой вытаскивать вас оттуда. Не беспокойтесь, вы всегда под моей надежной защитой. Я буду проезжать через Гавану по крайней мере раз в месяц.
Фергюсон скорчил печальную мину, и Брэдли похлопал его по плечу. Он рассчитывал, что здесь Фергюсон сможет оправдать возлагавшиеся на него надежды. В Сицилии ему так и не представилось случая показать, на что он способен, проявить ту многообещающую твердость и решительность, которые завоевали ему благосклонность начальства еще в дни ученичества. Но если где человек и имеет возможность проявить себя, так это здесь, на Кубе.
— Сожалею, что вашему созерцательному существованию пришел конец, — продолжал Брэдли. — Однако надеюсь, что и новое место вам придется по душе. Хоть тут и процветает коррупция, но есть немало занимательного, да и развлечения — на все вкусы. — Он помолчал, уставившись на Фергюсона знаменитым сицилийским взглядом в собственном смягченном варианте. — Кроме того, это сейчас арена международной борьбы, — добавил он.
— Неужели? — усомнился Фергюсон, взглянув на тощих негров, подбиравших из-под стульев окурки сигар. Семь человек спали поблизости на резных парковых скамейках. Кто-то вставил гвоздику в телефон возле кассы на стойке.
— Куба — это Берлин шестидесятых годов, — сказал Брэдли. — Интересы западного мира здесь поставлены на карту точно так же, как это было в Берлине, а интересы нашего государства — тем более. Куба — это не четыре тысячи миль от Штатов;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50